Имя Звезды

Дойдя примерно до середины двора, я вдруг сообразила, что бревно движется мне навстречу. Что-то в самой древней, примитивной части моего мозга тут же произнесло: «Аллигатор. Аллигатор. АЛЛИГАТОР». А потом я целую секунду не могла сдвинуться с места. Я стояла и смотрела, как это чудище ко мне приближается. Вид у него был безусловно радостный — он будто бы сам не мог поверить собственному счастью. Поначалу он не спешил, подходил вперевалочку, чтобы взглянуть поближе. А я все стою, а мозг все твердит: «АЛЛИГАТОР. АЛЛИГАТОР». А потом что-то в этом самом мозгу щелкнуло, и я со всех ног бросилась к дому, вереща на одной высокой ноте, как умеют одни только дети.

Ну да, он, конечно же, был не очень близко и двигался не очень быстро, и все же он шел в мою сторону, а когда на вас идет аллигатор — вне зависимости от скорости и расстояния, — как-то неуместно задаваться вопросами: «А он далеко? А он быстро бегает?»

Я вовсе не пытаюсь сказать, что Бу Чодари в моей комнате и аллигатор в моем дворе — это совсем одно и то же, но некоторое сходство все-таки имелось. Рухнула иллюзия, что это — только наше пространство. Как бы не так. Школа сразу стала окружающей средой, малой экосистемой, неподвластной нашему контролю.

Мой первоначальный вывод подтвердился: Бу и Джаза не очень подходили друг другу. Обе были хорошими девочками и старались подладиться друг к другу, только вот слишком уж они оказались разными. Скандалов между ними не происходило, но они почти не общались друг с другом, что, вообще-то, было им обеим несвойственно. А кроме того, Бу постоянно терлась возле меня. Постоянно. Я иду учиться — и она идет учиться. Я иду в туалет — ей приспичивает почистить зубы или посидеть на радиаторе, болтая всякую чушь и подпиливая ногти. И еще ее шмотки… ее шмотки валялись повсюду. Лифчики, блузки, бумажки, провода… От кровати Бу к шкафу у двери тянулась дорожка из всякого хлама. Нам положено было убирать постели и вообще содержать комнату в чистоте. Шарлотта должна была за этим следить. До появления Бу Шарлотта к нам почти не заглядывала — знала, что все в порядке. А теперь заходила каждый день, а то и по два раза, чтобы заставить Бу собрать с пола это позорище. Понятно, что взаимной любовью они от этого не прониклись.

А еще Бу постоянно таскала с собой два телефона. Два. Поначалу она пыталась это скрывать, а потом я застукала ее сразу с обоими. Один совсем новенький, блестящий. Другой — старомодный, с настоящими, а не сенсорными кнопками. Я спросила, зачем ей это, она сказала, что второй номер дает новым знакомым. «Ну, чтобы не выдавать им сразу основной, понимаешь? Основной еще надо заслужить, доказать, что ты не полный урод».

А кроме того, хотя она честно отсиживала с нами положенные часы — в нашей комнате, в общей, в библиотеке, хотя таскала с собой учебники и даже иногда их открывала, Бу совсем не училась. Более того, ей удавалось мешать и тем, кто учился рядом. В один прекрасный момент до вас доходило, что она напевает себе под нос, или постукивает длинными ногтями по столу, или из ее наушников доносился какой-нибудь сериал или реалити-шоу — и рабочего настроя как не бывало.

У Джазы скоро развилась новая потребность — следить за тем, как Бу учится, и докладывать мне все подробности. Дни становились короче. Воздух делался холоднее, подмораживало, а мои познания в области академических талантов Бу Чодари росли в геометрической прогрессии.

— Она хотя бы взялась за сочинение, которое вам задали по литературе? — спросила меня Джаза за завтраком ровно через три недели после появления Бу.

Бу к завтраку, как правило, не вставала. А так все время ходила за мной хвостом.

— Понятия не имею, — ответила я, отхлебывая тепловатого сока. — Я и сама за него еще не бралась.

— Чего-то я ее не понимаю, — сказала Джаза. — Она даже никаких книг с собой не привезла. Почти не учится. Почти. А ведь пропустила целый месяц. И почему она постоянно ходит с двумя телефонами? Кому нужны два телефона?

Я продолжала жевать свой завтрак, состоявший из одних сосисок, и дожидалась, пока Джаза выпустит пар.

— А вот ты ей нравишься, — добавила Джаза. — Вечно куда ты, туда и она.

— Мы ходим на одни и те же занятия.

— Опять обсуждаете свою соседку? — встрял, подходя, Джером. Эта тема всплыла за завтраком далеко не впервые.

— Я на сегодня закончила, — отозвалась Джаза.

Джером принялся свирепо раздирать на куски яичницу. Мне страшно нравилось смотреть, как он ест. Стремительностью и напором его подход к приему пищи напоминал хорошо организованную военную кампанию. Он не ел завтрак, он его побеждал.

— А у нас новость, — сказал он. — Кто-то пожертвовал кругленькую сумму на праздник в день Гая Фокса. Из школы нас не выпустят, решили устроить что-нибудь здесь.

— А что такое день Гая Фокса? — поинтересовалась я.

— Покуда жив я буду, вовеки не забуду о пятом ноября? — произнес Джером с вопросительной интонацией.

— Сдаюсь, — ответила я. — Объясните хоть, в чем суть.

Джаза вздохнула, сожалея о смене темы, и принялась объяснять:

— День Гая Фокса отмечают в память о пятом ноября тысяча шестьсот пятого года. Группа заговорщиков с Гаем Фоксом во главе решила взорвать парламент, это называется Пороховой заговор. Но у них ничего не вышло, и всех их казнили. Поэтому пятого ноября мы жжем что ни попадя.

— А также взрываем, — добавил Джером, бросая вилку на стол. — Фейерверк — очень важная часть праздника. Ну, как бы то ни было, у нас будет маскарад. Этакий запоздалый Хеллоуин. Готовьте наряды

— Какие еще наряды? — не поняла я.

— Карнавальные костюмы, — пояснила Джаза.

Да, в то утро мне суждено было выставить себя полной американской тупицей. Такое случалось, время от времени.

— Восьмое число, четверг, — день последнего убийства, совершенного Потрошителем. Так что день Гая Фокса решено отпраздновать заранее, в пятницу на предыдущей неделе, а потом нас запрут, пока вся эта история с Потрошителем не закончится. Надеюсь, ты любишь сидеть взаперти, потому что мы будем сидеть всю неделю.

— Мне все равно, — сказала Джаза, — это же не навсегда.

— Кто знает, — хмыкнул Джером. — Может, этот Потрошитель так просто не остановится. С какой бы радости? Может, он решил переплюнуть прежнего Потрошителя.

Джаза покачала головой и пошла налить себе еще чая.

— А если так и будет? — спросила я Джерома. — Что тогда?

— Ну, тогда у полиции не будет ни малейшего понятия, когда и где он совершит следующее убийство и сколько всего он их совершит, так что все будут каждый день дрожать от страха. Мне кажется, восьмого ноября можно особо не бояться — страшнее то, что будет после. Тогда и начнется самое ужасное.

— По-моему, ты просто сбрендил на почве заговоров, — заметила я.

— Согласен.

Мы с Джеромом дошли до той стадии отношений, когда я уже могла говорить подобные вещи. Да я и не слишком преувеличила. Я отщипнула кусок пончика и запустила в него. Он уже подчистил тарелку, и ему кидаться было нечем, тогда он смял салфетку и запустил мне в голову. Шарлотта, сидевшая в конце стола, бросила на нас укоризненный взгляд.

— И не заставляй меня испытывать на тебе мою силу, — сказал он тихо.

— Поглядим, как у тебя это получится.

Я метнула кусок пончика над самой столешницей, прямо в его начальственный галстук.

— Джером… — проговорила Шарлотта.

— Ну? — отозвался он, не поднимая на нее глаз.

— Ты же знаешь, что так нельзя.

— Я много чего знаю, Шарлотта.

Он повернулся, послал ей улыбку, потом глянул на меня и передернулся. Было в этом нечто привлекательно-зловещее. Я вспомнила, что Шарлотта и Эндрю раньше встречались. А Эндрю с Джеромом лучшие друзья. Джером, надо думать, знал очень и очень многое. Шарлотта попросту отвернулась, словно разом забыв об этом эпизоде.

— Ладно, — сказала я совсем тихо, — испытывай, я, и общем-то, не возражаю.

Такого откровенного заявления я еще никогда не делала. Ждала, какова будет реакция. Джером смотрел в тарелку, и улыбка все не таяла у него на лице.