Ненависть

отому не был удивлен ее появлением.

Она вышла из центральной арки, подошла к шишке, опустила голову, смотрела вниз несколько долгих мгновений, потом подняла ее. Дэмьен с улыбкой наблюдал, как она нерешительно вертит шишку в тонких прозрачных пальцах, точно так же, как он в бору час назад. Он знал, о чем она думает, и она знала, что он знает. Это было справедливо. Не только ей быть всезнающей, в конце-то концов.

— Я всё пытаюсь вспомнить, какая тогда была погода, — вдруг произнесла она, и Дэмьен почувствовал, как невольно покрывается приятным ознобом от почти забытого звучания ее мягкого, слабо звенящего голоса. — Всё пытаюсь и не могу. Один-единственный раз мы были в лесу, а я забыла.

— Солнце, — уверенно ответил он. — Было солнце. Не очень яркое, но теплое. Была осень… как сейчас.

— Это я помню, — без нетерпения перебила она. — Помню желтые листья… ты осыпал меня желтыми листьями и говорил, что так странно видеть меня на их фоне. Что я смотрелась бы естественнее в зимнем лесу. Но разве я виновата, что в тот раз ты приехал осенью, а не зимой?

Так. Вот и начались упреки.

— Гвиндейл, было солнце, — мягко сказал он. — Я помню совершенно точно. И важно это. А не то, что мы тогда говорили.

Она взметнула на него глаза, и в них впервые промелькнуло негодование.

— Это верно, — сердито подтвердила она. — То, что ты говоришь, никогда не важно. Потому что ты всегда врешь.

— Не всегда, — попытался защититься Дэмьен, осторожно шагнув к ней. Она не отступила и не велела ему оставаться на месте, и его захлестнула волна облегчения. Гвиндейл продолжала задумчиво рассматривать сосновую шишку, и он воспользовался этим, чтобы заключить ее в требовательные объятия. Она опомнилась, когда было уже слишком поздно, и возмущенно отпрянула, но не попыталась высвободиться.

— Ты мерзавец! — обиженно выкрикнула она, изумив его до глубины души таким всплеском эмоций. — Я ведь ждала тебя! Ждала и ждала! Почему тебя так долго не было?!

Дэмьен застыл, мгновенно поняв свою ошибку. Конечно, что еще она должна была подумать, когда он ведет себя, как прежде, поддевая ее и распуская руки на третьей минуте встречи? Он поспешно отпустил ее и шагнул назад, опустив голову и малодушно избегая ее взгляда.

— Я не знал, что для Оракула три года — это долго, — неловко сказал он, чтобы хоть что-то сказать, отчаянно пытаясь найти способ выпутаться из дурацкой ситуации, в которую поставил сам себя так опрометчиво, вернее, так привычно.

— Что ж, теперь будешь знать! — заявила Гвиндейл, и к обиде в ее голосе теперь примешивалось удивление — она уже оттаяла и не понимала, почему он так внезапно отстранился.

Несколько мгновенией они молчали, потом она сказала:

— А ты изменился.

— Зато ты ничуть не изменилась, — честно признался он, ничем не рискуя при этом заявлении. Так и должно быть. Возможно, время и существует для души Серого Оракула, но не для ее тела.

А тело всё то же. Тонкое, призрачно-серое, закутанное в дымчатую газовую ткань, струящуюся вдоль