Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной (СИ)

— Надеялся тебя здесь перехватить, — сообщил бывший местный куратор, кладя руки мне на плечи. Оборачиваться, ожидая его приближения, я не стала, так и стояла, листая какой–то журнал. Но когда он подошел, не выдержала, откинулась назад, прижимаясь к его груди. Тяжело. Чувствовать всю эту неприязнь, что высказанную, что молчаливую. Отторжение. Будучи чужой среди вампиров всегда можно сказать, что это от того, что ты человек. Но будучи чужой среди людей…

— Скажи, а почему весь университет уверен, что ты меня проклял? — решила поинтересоваться у бывшего работодателя.

— Все еще уверен? Упрямые они, однако, — чуть усмехнувшись, Анхен разворачивает меня к себе и целует. И я забываю вопрос, и встречу с бывшими однокурсниками, и все журналы этого мира. И даже то, что в его поцелуе сейчас не страсть, а лишь хулиганство и показуха… Мне не хватало этих губ… и этого дыхания… запаха… ауры… я тону, растворяясь в нем, и не желаю вновь возвращаться — в свое тело, в свой разум, вновь быть только Ларисой, одной, самой… Но он отстраняется.

— Хорошо, что ты еще ничего не купила, — заявляет спокойно. Ну да, это я от него с ума сходила, а он мой статус при своей особе демонстрировал. Оно, конечно, быстрее любых слов дойдет… Но вдруг поняла, что хочу, чтоб он после поцелуев со мной говорить не мог, чтоб челюсти из последних сил сжимал и с трудом мог вспомнить, о чем речь велась!

— Я подумал, что мы проще сделаем, — продолжает он меж тем невозмутимо. А затем перечисляет продавщице все издания, что его интересуют, и просит отправить кого–нибудь из студентов ему их на дом занести. — А мы пойдем пока с тобой в кабинет мой бывший заглянем, с новым куратором тебя познакомлю, — приобняв за плечи, Анхен ведет меня прочь из толпы, вдаль по коридору. Коридор здесь ужасно длинный, и я чувствую, что они смотрят, все — смотрят, но хоть за нами не следуют.

— И в каком же смысле ты меня с куратором познакомишь? — решаю поддержать беседу.

— Ну, как и положено среди вампиров — во всех, — едва ли не мурлыкает он в ответ. Даже смотреть в его кристально честные глаза не стала. И без того понятно, что там во взоре сейчас — абсолютная серьезность и полнейшая невозмутимость. Издевается, то есть. В смысле, шутит. Ну и пусть себе.

— Ты прости, Ларис, — а вот это уже и впрямь серьезно. — Это я виноват, из–за меня слухи. Я тогда… много глупостей наделал. На следующий день, как с тобой расстался, вызвал к себе в кабинет твою подружку и, не особо выбирая выражения, велел ей увольняться с работы и переходить на должность моей секретарши. Не то, чтобы она мне чем–то понравилась, просто… не хотелось ничего. И никого. А эта… все равно уж под руку попалась, хоть как–то ей компенсировать… Ну а она — как и положено приличной девочке — безумно обрадовалась. Семья гордится, друзья завидуют — Избранница. Вот только спросила как–то не вовремя, а как же ты, куда исчезла? Я и ляпнул что–то не думая, лишь бы тему закрыть. Не хотелось тогда о тебе ни говорить, ни думать… А через месяц узнал, что о твоем уходе весь факультет сплетничает. Тамарку я отругал, да она к тому времени и сама уж была не рада. Она ведь тоже — на эйфории, от удивления. Не со зла…

— Да не важно уже. Мне здесь не учиться.

Он кивнул, и по лестнице мы шли уже молча. И если где–то в глубине души я надеялась услышать «и за это прости», то надежды не оправдались. Может быть, он ждал, что это я скажу ему «прости» за то, что поругалась с ним тогда из–за Томки?

— Прошу, — до боли знакомая дверь его бывшей приемной открывается слишком уж быстро.

И с места, бывшего когда–то моим, вскакивает Томка и бежит к нему, сшибая стулья:

— Анхен!

И он подхватывает ее, и, конечно, целует. Ну да, он ведь любит всех своих девочек, он по всем скучал.

— Ну как живешь, Тамарка? Как светлейший Тарнгериодор, не обижает? — он так и не размыкает объятий, а она смотрит на него и не просто лучится от счастья — смеется от радости.

— Нет, что ты, как можно? Тарнгер — он замечательный, самый лучший! Ну, после тебя, конечно…

— Был бы до — так я бы знал, — усмехается он на ее попытку выкрутиться. — Ты угости Ларису чаем, а я пойду пока с замечательным начальником твоим пообщаюсь, — чуть отстраняя ее от себя, Анхен пытается пройти мимо.

Но ее пальчики сжимаются на его предплечьях:

— Но… разве сначала мы с Ларисой не угостим вас? Или без Ларисы, она ведь больше у тебя не работает… Как секретарь я просто обязана в первую очередь позаботиться о вашем угощении, — и взгляд ему в глаза, обещающий безграничное блаженство…

— Сначала дела, малыш, — он с улыбкой опускает ее руки и проходит к кабинету.

— Значит, потом? Когда вы закончите с делами? — и столько надежды в голосе.

— Я сегодня спешу, Тамарочка. Потом меня ждут на конференции, дальше должен лететь. Как–нибудь в другой раз, хорошо?

— Ну… конечно, — тяжело вздохнув, опускает голову. — Но ты же будешь устраивать праздник в честь своего возвращения? — новая мысль возвращает ей утраченное было вдохновение. — И ты ведь пригласишь Тарнгера? Ну и меня, Тарнгер всегда меня берет, когда в гости ходит…

— Ох, Тамарка… А к Тарнгеру на работу, я так подозреваю, гости уже не ходят. Просто из опасения, что их прям в приемной изнасилуют.

— Анхен! — она смущена, но не сильно. Смеется, не сводя с него сияющих глаз.

— Я недолго, Ларис, — светлейший Анхенаридит скрывается в кабинете.

А мы остаемся вдвоем. Томка провожает его взглядом и оборачивается ко мне:

— Ты действительно хочешь чай? Или просто так поболтаем? Да ты проходи, что ты? Знаешь, я рада, что вы помирились, — она улыбалась мне, излишне суетливо приглашая садиться, пристально вглядываясь в лицо… Я тоже смотрела, и тоже, наверно, излишне пристально, узнавая и не узнавая ту, прежнюю Томку. Ее глаза еще не утратили лихорадочного блеска, вызванного его приходом. Но было ощущение, что солнце, все для нее минуту назад затмившее, зашло за тучку, и теперь она понемногу начинает различать окружающее, вспоминать, что мир больше одного вампира, или даже двух, в чьих объятьях она мечтала немедленно оказаться. Если минуту назад она видела меня, но осознавала лишь как приложение к Анхену, то теперь она уже действительно пыталась рассмотреть меня.

— Ты выглядишь усталой, — вынесла свой вердикт, присаживаясь рядом. — Как там, в Новограде, тяжело?

Неопределенно пожимаю плечами. Не знаю, что она хочет услышать.

— Знаешь, я все время думаю, как я смогу это пережить, — поведала мне Томка тихо и серьезно. — Ну, когда мое время кончится и меня уволят. Иногда мне кажется — сдохну. Просто лягу и сдохну. Когда Тарнгер первый раз уехал на две недели… Думала — не доживу. Просто не доживу до его возвращения. А мне казалось, что хуже того, что я испытала, когда мне сообщили, что Анхен уволился, не может быть уже ничего…

— Мне про многие вещи казалось, что хуже уже не будет, — киваю я ей в ответ. И не могу не добавить, — когда тебя уволят, Тамар, никто не будет знать, за что. Кто из них знает, что всему свой срок? И они будут искать причину, и найдется кто–то, кто эту причину подскажет… Это больно, Тамар. Больно вдвойне, когда еще и люди… травят.

Она кивает, чуть бледнея.

— Я была дурой тогда… Многого еще не понимала… Но знаешь, если это тебя хоть как–то утешит: он переживал тогда из–за тебя. Сильно… И я не думаю, что он хоть секунду переживал обо мне, когда просто уволился спустя полгода. Не сказав ни слова, не предупредив…

— Он не сам, — если это может хоть как–то утешить ее. — Он все же не самый главный…

— Я знаю, — она кивает. — Я только хотела сказать, что знаю, каково это, когда бросают. И что при этом шепчут во след…

Мы помолчали.

— Нет, все же давай, действительно, чаю, — решительно встряхивает она головой и поднимается, чтобы поставить чайник. — Что мы, в самом деле, о грустном? Теперь ведь все хорошо, верно? Вот только до слез обидно, что Анхен спешит, да? Я с самого утра ждала, что он придет и… А вчетвером тоже здорово было бы. Мы бы с тобой стали… ну, словно кровными сестрами. И все плохое было бы забыто. Ведь нельзя же пережить такое вместе и сохранить хоть какие–то обиды.