Поводок для пилигрима

Сказанное предназначалось исключительно ди Юмм. Пусть знает, я признаю за собой некоторые промахи. А ошибки! Жизнь она и в кляксах хороша!

— Вы намерены что-либо предпринять и выйти из башни?

— Ровным счетом ни чего. Пока меня приходит навестить столь обворожительная особа, спокойно просижу еще две декады. Ради того что бы вас видеть. Поскольку будь я на свободе вы бы не пустили меня на порог.

Допускаю, она и не обратила внимание на мой словесный блуд. Но ей богу не помешай обстоятельства, не пожалел бы времени и сил набиться к ней в знакомство.

— Зачем вам понадобилась надоумить Швадена рубить дрова? Этот несчастный откромсал себе ногу, — в её словах и укор и любопытство.

— Да еще на глазах у донны Литты, ˗ мой голос трагичен, как у Отелло над телом Дездемоны. ˗ Он хотел казаться лучше, чем был на самом деле. Действительно бедняга. Грезил быть любимым.

— Я хотела принести вам еды, но дон Феера мне не позволил. Он очень рассержен.

— Не беспокойтесь, я ни в чем не нуждаюсь. И благодарю вас за заботу. Вы единственная кто удостоила меня посещением. Родственников доньи Лидии я в расчет не принимаю. Поверьте, мое положение не так плохо как кажется, — я расплылся в улыбке, словно сидел не взаперти, а проживал в пятизвездочном отеле на берегу лазурного моря. ˗ А на месте дье Феера, я бы сердился на ди Гошена.

— До свидания дон Вирхофф! — попрощалось она.

Её визит пролил бальзам на мое одинокое сердце. Организм бросил бастовать и был предрасположен ко всяким нежностям.

˗ Когда утрясется это маленькое недоразумение, я приглашу вас в Сад Цветов.

˗ Вы при всех признались в своих чувствах к Лидии ди Гошен.

˗ Я заблуждался. Нет, правда. Хочу, что бы вы это знали, ˗ и послал ей воздушный поцелуй.

Она не приняла. Зато графа Гошена, возникшего за ней, скривило, будто поцелуй достался ему.

— Вы мне не даете покоя, любезный. Вы нарываетесь на неприятности, — отчитал я его.

— Прошу прощ… — машинально произнес он, но осекся и дополнил речь простонародными глаголами.

С этим дураком трудно разговаривать, но куда деваться? Он чаще других удостаивал мою персону своим обществом.

˗ Скажи как мужчина мужчине. Чего тебя на альгвасильшу потянуло?

Гошен огляделся. Не слышит ли кто?

˗ Тебе зачем?

˗ Интересно. С перепою или по доброй воле? С перепою тут все понятно, а по доброй воле…

˗ С того же, с чего и тебя потянуло на эту…

Лицо Гошена сделалось обиженным.

˗ Понимаю, ˗ кивнул я. ˗ А альгвасильша чем купила? Количеством или качеством?

˗ Тебе не все равно. Ты тут просидишь пока не сдохнешь или сам не сдашься. Или дон Феера за тебя в серьез не примется.

˗ Ну, вот и поговорили. Но раз ты приперся, как сюзерен и владыка здешних мест, похвастайся, диковинами и ценностями.

— Мое доброе имя, вот истинная ценность, ˗ выпятил чахоточную грудь Гошен.

— Сколько ростовщики дадут под него? То-то. Следовательно, имя твое сродни надписи на заборе.

— Какой надписи?

— Короткой. Я спросил, имеются у тебя нетленные ценности или достопримечательности, что вызывают зависть у друзей и разлив желчи у недругов.

— Добродетель супруги! ˗ уверенно заявил Гошен.

— Не говори так. Может, кто позарится, ˗ ответил я и улыбочку скроил хитрее хитрого.

— На что вы намекаете? ˗ всполошился тот.

— Не на что. Я любопытствую, владеет ли фамилия ди Гошен нечто особенным, чего нет в других землях. Вот у нас в замке (чуть не брякнул в казарме) было замковое знамя. Мы на нем присягу на верность давали.

— И что потом?

— Потом его пьяные дембеля порезали на оформление альбомов.

— Ни чего не понимаю, ˗ пожал плечами Гошен.

— Граф, я дам любую клятву, что не спал с вашей женой, не мочился в ваш ночной горшок и не толок вашу подушку с вышитым гусем…

— Откуда вы знаете про подушку? — обомлел Гошен от страшных подозрений.

— Угадал, ˗ ответил я. Не уж-то на гербе взаправду гусь? ˗ Ответьте мне кратко и ясно.

— Конечно, есть, ˗ заявил мой надзиратель, выпячивая уже и живот.

— И что?

— Виселица. На ней повесили Бургуньона.

— Что за хер? В смысле кабальеро?

— Знаменитый разбойник. Держал в страхе всю провинцию.

— А кроме него?

— Девичий балкон на старой ратуши, ˗ припомнил Гошен. ˗ С него бросилась младшая дочь борона Нуаре. Из-за любви, ˗ и вздохнул, как красная девица на сватовстве.

— У девиц манера такая, либо на шею бросаться, либо с балкона. Не засчитывается. Еще что? Вспоминайте! ˗ не терял я надежду выпытать у Гошена тайну.

— Не буду. Дайте клятву, ˗ заупрямился тот.

— Какую?

— Что не касались добродетелей моей супруги Лидии.

— Да не касался, не касался, ˗ успокоил я его.

— И не помышляли?

— И не помышлял.

— А чем докажите?

— Расписку напишу.

— Врете!

— Тогда какого тыкдымского коня спрашиваешь!? ˗ лопнуло мое терпение.

Рассерженный Гошен удалился, громко топая по лестнице. Его меч зацепил каждый угол ступеней. Варвар!

Оставшись в одиночестве позволил себе час безделья. Полежал на столе, подложив под голову толстенный том. Мысли мои, вольно или не вольно, крутились вокруг предстоящего дела. Был ли иной выход. Я посмотрел на фолиант заклинивший механизм моста. Был. Но после слов Гошена воспользоваться им не хотелось. Перспектив на свободу совсем мало. Кто знает, насколько туп граф и насколько злопамятен его родственник. Возьмется ли помогать Итта? Рискнет ли? Слишком много явных, и неизвестно сколько скрытых, но". К тому же попади я в руки графа, думаю, скотина не побрезгует выкручиванием суставов и выламыванием пальцев. Ему нужны… только теперь я стал понимать ˗ мои признания адюльтера жены. Видимо в здешних законах имелась закавыка, хитро регулирующая супружескую измену.

— Вот житель страны Гваделупа! — возмутился я задумкой графа.

От нечего делать, взял со стола лист бумаги, благо на этом самом столе и лежал. Размашисто и уверенно принялся писать.

"Донна Итта. Сказанное вам при нашем последнем свидании (Ах, почему оно не произошло в Саду Цветов, где орхидеи подтвердили бы их!) чистая правда. Ни какие слова не могут послужить мне оправданием и выразить мое теперешнее отчаяние. Как я мог быть столь безнадежно слеп, глух и безумен! Вот уж действительно ˗ лицом к лицу, лица не увидать*! Находится рядом с нежной лилией и любоваться гусыней с жестоким сердцем может только распоследний…"

Я задумался как себя нежно и не обидно обозвать. Ни чего не придумал и размашисто черкнув, Зачем вы отдали меня ей", скомкал лист и закинул в угол. Итта ди Юмм бесспорно хороша, но есть вещи поважней, чем изводить бумагу.

Отлежав отпущенный себе срок, продолжил работу. Выдрав из пола две плахи подлинней, придирчиво их осмотрел. Положил концами на стопки книг и попрыгал на середине, проверяя на прочность. Сухое дерево жестко пружинило.

— Лучше все равно негде взять, — одобрил я испытания.

Сдвинул столы, плахи положил первую под вторую, внахлест. Связал всеми доступными ремнями и веревками, кожилясь и матерясь, протолкнул в окошко. Результат работы ˗ один конец крепко-накрепко закреплен в раме окна тяжелыми фолиантами, место стяжки на перилах балкона, другой конец выдвинут за балкон над стеной на четыре метра. Лучше сделать нет условий. Изготовленный мною трамплин побивал все мною испробованные по высоте прыжка в воду. Вот только долететь до нее еще предстояло.

Я немного передохнул, доел последнее яблоко и допил последний глоток вина. Еще раз проверил прочность конструкции. На один прыжок хватит. Путевка в одну сторону. Ни передумать, ни постоять на самом краю, собираясь с духом, я не смогу. Разовая конструкция. Как презерватив.

Снял одежду. Остался как говорится в одних колготках. Не великие деньги, что имелись, тщательно завернул в лоскут рубашки и сунул за кармашек с монетой и клыком. Меч и кинжал пришлось оставить в башне.