Ослеплённый разочарованием (СИ)

Два месяца прошли на удивление спокойно. Слишком спокойно. Служители поверженного демона оставляли крепости, разбросанные по Тиугоне, едва к ним подходили войска Уруг-Карра, и уходили без боя. Лорох некоторое время они обороняли, но только потому, что прикрывали отплытие в Ал-Шог-Гор спешно собиравшихся сюда адептов. Когда «Стальные Скорпионы» вошли в город, гавань была пуста. Вода между причалами, где раньше стояли боевые галеоны, была красна, — жрецы не пощадили никого из жителей, что отказались последовать за ними. Уцелело лишь несколько стариков, — думали, что они давно умерли, — да детей. Пятеро карапузов забились в щели, и аколиты не заметили их. Спустя день обнаружилось ещё несколько семей. Они попрятались в глубокие тайные погреба, про которые никто не знал. Боялись выходить, даже когда последний адепт перешёл на палубу корабля. Ещё один, здоровенный детина бандитского вида, прятался в выгребной яме, — «И смех и грех», говорил люд по такому случаю, — но его всё равно нашли, отмыли и забрили в солдаты. Всех остальных, избежавших «милости» Ках-Норра, перевезли в столицу Империи. Сирот тут же взяли к себе сердобольные старушки; остальные тоже не остались без крова над головой.

Было принято тяжёлое решение: уничтожить город. Жителей в нём нет, новые появятся вряд ли. Кто захочет жить там, где было совершено такое изуверие? Причалы сожгли; деревянные дома тоже спалили, каменные разобрали на кусочки и ссыпали в гавань. Пусть стены зданий накроют тела тех, кто жил в них раньше.

Жрецы отступали не только в Тиугоне. Правитель Ппалдлги самолично зарубил Наместника, а палачи срединной Империи складывали на перекрёстках трактов пирамидки из черепов схваченных аколитов. Правда, через месяц Императора Ппалдлги обнаружили с перерезанным горлом в постели. Стража у дверей опочивальни ничего не слышала, и не сменила показаний под пытками. Потому всё происшедшее поспешили свалить на потусторонние демонические силы. Бесшабашная степная конница герцогства Урцолза разбила обоз и его охранение, тянувшийся к берегам Открывшегося Океана. Обоз увозил под прикрытие стен Ал-Шог-Гора ценные артефакты. Настолько страшные и опасные, что те из вассалов герцога, что прикасались к ним, умерли. Те, кто взглянул на амулеты сошли с ума. От отвращения. Повозки и трупы жрецов расчёты катапульт издалека забросали мотками ветоши, пропитанной в масле; лучники подожгли горящими стрелами. Когда всё перегорело в головёшки, над местом побоища и пожарища насыпали курган. Основанием его служили тела обезумевших вассалов, — кому нужно, чтобы новые калики скитались по городам и весям, пугая и без того напуганный народ своим видом да страшными байками? Хотя, кое-кто утверждал, что герцог просто избавился от неугодных и претендовавших на его серебряный обруч, умело воспользовавшись ситуацией. Только и эти злые языки куда-то исчезли… Разбойные князьки далёкого Ке-Генола узнали о происходящем в Тиугоне спустя пол-луны, но потом наверстали упущенное. С лихвой. Они мстили и за проданные жрецам по их, жрецов, малой, цене, — считай, отнятые, — корабли, и за подати, что взимались много лет с земель Ке-Генола. А данью были отнюдь не золото, — люди. Сыновья и дочери прибрежных земель. Потому буйство князей было понятно, в отличие от жестокостей жителей Ппалдлги, которых Орден не отягощал людским налогом.

Жрецы отступали, но их действия были, скорее, похожи на стягивание сил перед решительным ударом. И Варкраг был единодушен в этом с Уруг-Карром.

Военного совета, на котором должно было решить, что делать дальше, никто так и не собрал. Планы и так были очевидны для всех: раздавить гадину. Сделать это в её гнезде. Но для этого нужно переплыть через океан к столпу, на котором стоит цитадель Ал-Шог-Гор, и уберечь в плавании днища кораблей от клешней кракенов, управляемых мстительными тритонами.

Эскадру, первую в безводной раньше Тиугоне, заложили на следующий же день после воцарения Уруг-Карра. Правда сказать, заложили — это слишком громко. Мужики пилили лес, ожидая приезда мастеров, выписанных из приморской земли Ке-Генола. Корабли строили не простые, а с учётом того, что осаду и штурмы Обители придётся вести не с суши, а с палубы. Борта, окованные железом, кверху загибались внутрь, — так сложнее будет осыпать палубы со стен стрелами. Под бушпритом торчал, выдаваясь далеко вперёд, тяжёлый таран. На носу каждого судна стояла высокая осадная башенка. Варкраг, когда прискакал на инспекцию, лишь посмотрел на несуразно огромные и неуклюжие махины кораблей, черневших на береговых стапелях, покачал головой, надеясь, что первый же слабенький ветерок не перевернёт осадное судно. Корабли вышли очень тяжёлыми, — укрепляли металлическими листами не только борта, но и днища, памятуя о возможной атаке морских тварюг. И пришёл день, когда тысячи людей, надрывно хакая, стянули-столкнули первую громаду в воду. Судно погрузилось по волнистую красную линию, нанесённую на бок непослушной рукой перебравшего бражки подмастерья. Воевода опасливо посмотрел на недвижное судно, — такое тяжёлое, что волны не покачивали его, а погода на море в день тот была не лучшая, — и велел погрузиться на палубу всей своей дружине. Двести всадников процокали по широким деревянным мосткам на палубу; корабль осел в воду всего на пятую часть пяди. Варкраг качнул головой, — но уже не так, как раньше, а удовлетворённо. Приказал всем вернуться на сушу.

— Ты сможешь обрушить стены и башни твердыни Ордена? — напомнил о себе Варкраг с палубы.

Флагман рассекал воды Открывшегося океана, намечая путь эскадре. Четвёртый день. И пока без происшествий. Амфибии не напоминают о себе, но наверняка следят за ними из-под воды. Жреческих кораблей до сих пор не повстречалось. Белые пятнышки, пару раз появлявшиеся на горизонте, на поверку оказывались облаками, и воины разочарованно опускали оружие.

Уруг-Карр стоял в любимой с недавних пор позе: опёршись ногой на бушприт, а плётку положа на колено. Хвосты плети обмотаны вокруг запястья.

— Обрушить стены, потом смести одним взмахом тысячу аколитов… Не много ли всего? Что тогда останется вам, моим воинам? Я не мифический Энуреон. Хотя, даже он не позволял себе рушить стены мановением руки… — кое-как отшутился Уруг-Карр.

— Ясно… Кто такой Энуреон?

— Ты ничего не слышал о славном витязе Энуреоне? Вот уж о ком память за века не должна была стереться… Сейчас расскажу. Я вспомнил все предания о нём, — мне пели их в вечер перед той ночью, ночью пленения, — правда никак не могу припомнить сказителя…

Уруг-Карр провёл тыльной стороной ладони по глазам, будто пытаясь очистить их от невидимой пелены. Опустил руку — взор затуманился.

— Сейчас не время для старинных баек! — резко встрял в разговор чародей, доселе мирно дремавший в своём кресле на баке. Говорил непривычно громким голосом, почти выкрикивая отдельные слова неприятно и визгливо.

Уруг-Карр с трудом оторвался от дум, отягощавших его, нехотя ответил:

— Верно, не время для баллад… Тем более, повторить стихотворный слог мне не под силу, а проза не произведёт должного впечатления. Хотя, если подумать, я может и смог бы заново подобрать рифмы…

И Император Тиугона вновь погрузился в транс. Маг отошёл к носовой надстройке и оттуда, из своего кресла, с беспокойством поглядывал на него. Затем щёлкнул пальцами и спустился в свою каюту, где располагался одновременно и его кабинет, и лаборатория. Шесть квадратных метров — невиданная роскошь на корабле. Ведь все спали в казарменных помещениях, на многоярусных кроватях, а в хорошую погоду, дабы избежать страшной тесноты — и на палубе. Личные покои имел только Император, да чародей. Отдельное жилое пространство было предложено и Варкрагу, но воевода отказался: полководец хотел быть рядом со своими воинами.

Впрочем, как ни циничны будут следующие строки, после первого же боя на стенах Ал-Шог-Гора должно освободиться достаточно много места…

Течение мыслей Уруг-Карра разделилось на два потока. Один, — мощный и бурлящий, — нёс в себе думы о войне, делах имперских, заботах насущных и прочем. Второй, — даже не поток, а слабый ручеёк, — струил в своих водах совсем другие мысли. Те, которые воин безуспешно пытался заглушить в себе. И при этом так же безуспешно пытался вспомнить. Действие наталкивалось на противодействие. Если бурные воды реки были чисты, как слеза горного орла, то воды ручья были мутны. Уруг-Карр боялся его; боялся, что именно этот жалкий ручеёк снесёт плотины амнезии, преграждающие сумасшествию путь к его разуму.