Ослеплённый разочарованием (СИ)

Владимир Калашников

ОСЛЕПЛЁННЫЙ РАЗОЧАРОВАНИЕМ

…Измученный битвой, продолжавшейся много дней подряд, седобородый витязь вбил в плотную землю копьё и привязал к оголовку факел. Облил тело воина, лежащее на мраморной плите, кровью планеты из глиняного сосуда. Облил и слабое существо, прижимающееся к плечу распростёртого воителя. Со стороны казалось, что человек спал, — это было не так. Но и мёртв он точно не был — грудь под бронёй мерно вздымалась. Только глаза, — открытые глаза, — выдавали его. Уставший витязь помнил, какую чёрную засасывающую пустоту он разглядел в центре зраков воителя, когда случайно заглянул туда. Когда враги прорвутся к вершине кургана, он подожжёт масло…

Часть 1

Глава 1

Узкий каменный мешок, сужающийся к верху. По форме камера была как усечённая четырёхгранная пирамида. Три шага в ширину — по одной стороне, пять шагов в длину — по другой, три человеческих роста до маленького зарешёченного окошка.

Он так и не смог добраться до этого окошка, сколько ни пытался. Многажды взбирался с ногами на своё ложе, — плотно сбитую деревянную скамью, прибитую к полу металлическими клиньями, — упираясь в противоположные стены и цепляясь пальцами за щели в кладке, пытался взобраться к решётчатому потолку своего узилища. И каждый раз срывался, когда до цели оставалось совсем недалеко. После очередной неудачи ему лишь оставалось сидеть на полу, смотря на облака, несущиеся по пронзительно голубому после серости окружающих стен небосводу, либо лететь в мечтах к бесконечно далёким искоркам звёзд. Иногда — такие моменты он считал особенно удачливыми в своей однообразной и унылой жизни — его лицо омывали струи холодного дождя. Тогда он жадно облизывал губы, чтобы попробовать воду свободы, не ту затхлую жидкость из щербатой плошки, что раз в день его неведомые пленители вдвигали через узкую щель в нижней части стены на грубой деревянной доске, вместе с мелкой посудиной, заполненной на четверть от дна отвратительным варевом. С определённой периодичностью — всего восемь раз, за то время, как он начал делать временные отметины длинными острыми ногтями в застывшем растворе, скреплявшем блоки, складывающие его темницу — через решётку вниз, выписывая причудливые пляски, кружась в воздухе, медленно опускались снежинки. Вместе с ними приходила морозная свежесть, ненадолго загоняющая тлетворную атмосферу камеры в углы и щели пирамидальной полости.

Морозная свежесть… Мороз … Он провёл всю свою жизнь — во всяком случае, сколько себя помнил — в остроге, но, тем не менее, знал и эти слова, и понимал смысл, который они несли. Знал и другие: река, лес, трава … Хотя уже и забыл окраску тех предметов, что назывались этими словами… И немудрено. Ведь теперь у него перед глазами только три цвета: чёрный — камни вокруг, белый — его кожа, и синий — небо меж толстыми стальными прутьями.

Но коль он знает эти слова, значит когда-то, очень давно, было в его жизни и что-то другое! Что-то кроме этой проклятой ловушки! Была другая жизнь!

Когда-то он многое умел. Во снах ему приходили страницы книги, исписанные мелкими красными рунами. Когда-то он умел читать, но теперь забыл значения всех символов.

Многое он забыл, но ничто были потери эти по сравнению с самой главной: он не знал своё Имя!

Кто он? Кем был? За что оказался здесь? Вопросы, на которые не было ответов, долго его мучили, но потом он изгнал их единым усилием воли. Решил не возвращаться к ним, пока не окажется на свободе.

Да, он всё ещё надеялся на это!

Пару зим назад, чтобы хоть чем-то заполнить однообразные дни и ночи, он решил поработать над своим телом. Это неожиданно позволило сделать одно неприятное открытие.

Несколько часов физических упражнений утомили его и, проглотив пищу, задвинутую в камеру, он крепко заснул. Причём, очень крепко. Вывод о том, что у стен его тюрьмы есть глаза, которым не понравилась его активность, он сделал очнувшись растянутым на решётке, собранной в его остроге. Снотворное было подмешано, чтобы пленник не смог увидать своих мучителей.

Он висел на решётке много часов подряд; плечи сводила острая боль, через время ставшая распространяться на ключицы, и ниже по туловищу. Растянутая грудная клетка не позволяла набирать достаточно воздуха для дыхания. Удушье подступило нежданно; он провалился в тёмную пустоту, в которой даже не было точек звёзд, на которые он так любил смотреть.

Ожил он на своей лежанке; решётку из камеры убрали. Интересно, как? Дверей здесь нет. Он долго размышлял над этой загадкой…

А намёк, поданный ему тюремщиками, он понял. Как не понять? Он должен был и дальше превращаться в покорное растение.

Но он не сдался. Не из таких. Долгие часы, завернувшись в своё рубище, он сокращал и расслаблял мускулы по всему телу. Для постороннего наблюдателя это было незаметно. Разве что, неосторожное движения можно было принять за поёживание от холода. Цикл упражнений, разработанных им, не приносил бы никаких результатов, если бы он не делал их всё время. Мышечная масса стала неуклонно набирать вес, несмотря даже на отвратительную пищу.

С тех пор, как он узнал, что за ним наблюдают, ему стало иногда казаться, что он ощущает взгляды тюремщиков на себе, знает, когда они смотрят на него; в эти моменты он с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться, как ни неуместен был бы здесь смех человека. Они думают, что он безвольный получеловек-полутруп с атрофировавшимся телом, изредка собирающий остатки жизненных сил, чтобы вновь и вновь бросаться на наклонные стены в безнадёжных и калечащих попытках добраться до забранной прутьями дыры в потолке. Не тут-то было! Он смог их обмануть! Да это ещё не всё!

Приваливаясь к лежанке боком, за несколько месяцев, — благо, свободного времени было с избытком, — он незаметно расшатал железный штырь, скреплявший ножку с полом. Он не знал, зачем тот ему может понадобиться, но чувствовал, что такой момент придёт. И, может быть, очень скоро…

Новую звезду на чёрном небе он заметил сразу. Слишком хорошо знал свой кусочек звёздного покрывала. Новая крупица света привлекла его внимание. Весь следующий день он с нетерпением ждал заката. В эту ночь ему показалось, что звёздочка немного увеличилась. Было в ней ещё что-то необычное. Когда он напрягал зрение, ему казалось, что в сторону от звезды отходит маленькая чёрточка. И он не ошибался.

От ночи к ночи звезда становилась больше и больше. Роскошный лисий хвост, — именно такие ассоциации возникли бы у него, если бы он был охотником, — переливался огнём, полыхал живой рыжиной. Теперь звезду можно было видеть даже днём. Когда огненный шар заслонил половину его оконца, он впервые за годы заточения услышал доносящийся из-за стен тюрьмы шум.

Однообразный и монотонный гул. Словно сотни людей тянули какую-то песнь. Или молитву…

Скоро что-то должно случиться…

Была ночь, и летящая из космоса звезда освещала большую часть камеры. Песнопения усилились настолько, что он мог даже разобрать отдельные слова. Жаль только, что слова были чужого, непонятного языка.

Скрежет прервал размышления узника. В стене обозначилась щель; в расширяющейся прорехе мерцал укрощённый человеком огонь.

Наконец-то! За ним пришли! Как долго он ждал этого, как долго готовился!

Он вырвал из пола расшатанный клин и зажал его в зубах, сбросил рваную одежду, чтобы не стеснять ею движения, взлетел под потолок, цепляясь за едва заметные, но так знакомые выемки в кладке, дотянувшись до решётки, повис на ней.