Зажечь солнце (СИ)

Девочка с некоторым удовольствием разглядывает своё маленькое царство.

У Деифилии Ярвинен сто тридцать четыре фарфоровых куклы. Все, как на подбор, очень красивы. Дея играет с ними так аккуратно, что сохранились даже те, что были подарены ей ещё до того, как юной ландграфине исполнилось полтора года. Но ни одна из её фарфоровых кукол не сравнится по красоте с той единственной хрустальной, которой девочка дорожит, пожалуй, почти так же сильно, как и Сванхильдой. С той самой Сванхильдой, которую подарила ей тётя Эйдин на четвёртый день рождения.

Но девочка не знает даже, кто принёс её — прекрасную хрустальную куклу. Она нашла её одной длинной зимней ночью в своей комнате. Не было ни записки, которые всегда пишет дядя Вигге, когда что-то ей дарит — хотя куклу бы он вряд ли ей подарил, — ни гравировке на самой кукле, как делают многие. Правда, тётя Вигдис подарила бы ей скорее книги, а отец преподнёс куклу при личной встрече, а не положил бы её на кровать, не оставив практически ничего, по чему можно было бы вычислить дарителя.

Была лишь прядь чьих-то вьющихся волос — красная, даже багровая на первый взгляд, но, как оказалось, когда Деифилия смыла с них кровь, совсем светлая. Светлее, чем у кого-либо в Нивидии. И маленький букетик из незабудок. Дее нравятся эти цветы. И ей ужасно интересно, кто именно принёс ей этот подарок.

========== I. Глава пятая. То, что случилось близ форта Аэретт. ==========

Если спросить Драхомира Фольмара, почему он ринулся в бой — всеми обходными путями, которые только можно было придумать, — тот, скорее всего, ответить не сможет. Возможно, случилось это потому, что никто лучше него не знал подземелий форта Аэретт. Возможно, потому что несколько дней назад он поспорил с Сонгом о том, что ему будет по плечу сделать одну вещь с Изидорским главнокомандующим, а Гарольд решил не брать его в поход. Возможно, в том, что отец говорил, что будет брать крепость Р’Герт, а Драхомиру тоже хотелось хоть в чём-нибудь поучаствовать. Возможно, в том, что люди умирали и просили о помощи…

Кто поймёт, что к чему, когда огненный вихрь славы уже закружился вокруг тебя? Какой идиот будет сомневаться, медлить, осторожничать? Кто не ринется в самую гущу событий просто потому, что там промелькнёт призрак грядущей победы? Кто останется стоять на месте в тот момент, когда решается судьба всего мира? Возможно, Гарольд и мог стоять в стороне, когда его просили не вмешиваться: спокойно наблюдать за тем, как исчезают в пламени сражений, в смраде войны целые крепости и города. Возможно, Сонг мог подчиняться нелепым приказам, когда мир погружался в пучину ненависти и безразличия, погружался с каждой минутой всё быстрее, всё неизбежнее. Возможно, отец знал лучше — когда можно вмешиваться, а когда лучше выждать, когда стоит остановиться, прекратить борьбу, когда нужно заставить врага сдаться, а когда нужно проявить к нему милосердие. Даже если тот до этого вырезал целые поселения, вымораживал сердца или выжигал дотла души. Даже если тот не заслужил милосердия. Возможно, оставить этого врага в живых было лучше, даже правильнее. Но это было так чертовски несправедливо! Драхомир не мог стоять в стороне, не мог слушаться приказов, не мог слышать тех слов, которые едва ли мог подобрать отец, чтобы объяснить… Его сердце болело, когда речь заходила о людях — живых людях, которые умирали там сейчас… Ему хотелось изменить мир, чтобы не было в нём больше боли. Хотелось помочь — до безумия хотелось помочь! И он не понимал, почему отец ждёт так долго. Почему вообще ждёт! Драхомир не понимал, а, возможно, и не хотел понимать сторону отца — мать всегда говорила ему жить по справедливости, по совести. А совесть говорила Миру, что не вмешаться было нельзя. Не вмешаться… Он сам бы себя не смог уважать, если бы не сделал того, что сделал… Ведь никто бы не помог им! Никто не пришёл бы на зов помощи, никто не ринулся бы через форт Аэретт, наперерез изидорским войскам, никто не вонзил бы меч в грудь полковнику Кайлу. Никто не спас бы ту шестилетнюю девочку с годовалым братом на руках. Никто не спас бы тех храбрых мальчишек, готовых защищать своих младших сестёр и братьев. Никто не остановил бы падение северной башни форта на поселение людей — изгнанных войной из своих домов в других городах. Никто не спас бы их жизни. Никто. Никто и никогда. Каких-то нищих оборванцев бы посчитали никчёмными, ненужными, бесполезными, недостойными жизни. Никто не обратил бы внимания на то, что их жизни оборвались? Их даже не стали бы хоронить — они так и остались бы погребёнными под руинами Аэретта. Разве это было бы справедливо? Что все эти люди умерли бы? И та синеглазая девочка, и женщина, прижимавшая к груди шестерых детей, и мальчишки, готовые идти против изидорской армии с камнями в руках, и хромая старуха с огромным горбом, которая смотрела на Драхомира с такой мольбой, с такой надеждой… Все они погибли бы. И всё из-за паршивой стратегии какого-то там генерала, посчитавшего их ничем?!Так почему же Драхомир обязан чувствовать себя таким виноватым? Ничего не изменишь… Да и, по правде, Мир ничего не хотел менять — разве стоят погоны и почести множества человеческих жизней? Разве стоят они хоть одной человеческой жизни? Даже победа в войне этого не стоит. Что бы ни говорил Драхомиру отец. Мир Астарн просто не мог оставаться в стороне в тот час, когда решалась судьба тех, за кого никто больше не заступится. Разве так его учили поступать? Разве он простил бы себе, если бы все те люди погибли из-за его трусости, нерешительности? Из-за того, что он просто выполнял бы приказ не вмешиваться… В конце концов, он Астарн, а не какой-то вшивый Малитерн. У него есть гордость.

По правде говоря, всё должно было произойти совсем не так, как произошло в итоге.

Если рассуждать логически, всё, что провернул случайно Драхомир, удалось как нельзя лучше. Фларгеттская часть изидорских войск была демобилизована и, пожалуй, демобилизована надолго. Форт Аэретт не был уничтожен и разрушен долгими осадой и последующим штурмом и годился к дальнейшему использованию — пусть и после некоторой реконструкции. И люди — они были живы. И в их глазах появилась надежда, которой не было до этого…

Разве можно было назвать ошибкой и таким уж ужасным проступком то, что спасло столько жизней?

Драхомир Фольмар не понимает, почему всё получилось именно так, почему стало необходимостью — пронзить мечом полковника Кайла. Просто так получилось… Он сам испугался себя, когда кинулся к Кайлу и убил его. Глупость. Да и только. Настолько смешная, настолько невозможная, что только такой идиот, каким был Мир, мог такое допустить. Отец никогда не позволял себе необдуманных действий. И потому он — один из шести генералов Интариофа. И потому Миру никогда таким не стать — потому что все мысли приходят к нему уже тогда, когда дело сделано, когда нельзя ничего изменить, когда уже поздно.

Драхомир стоит перед Гарольдом и ему только теперь думается — как обычно оно и бывает, — что вмешиваться в ситуацию так явно не стоило. Но уже слишком поздно для этого. Остаётся только раскаяние. Только вот и его в Фольмаре так мало, что едва ли Гарольду хватит его. Смерть своего военачальника Сибилла Изидор никогда не простит. Все проблемы от неё — от этой вздорной, самонадеянной бабы, решивший, что может перевернуть вверх дном порядки Интариофа!

Он сжимает кулаки до того момента, как выступит первая кровь, и ждёт. Ждёт, что именно скажет Каратель.

Но Гарольд молчит. Что же… Леди Мария тоже всегда молчит, когда Драхомир виноват. Ждёт, когда Мир осознает свою вину… Вина… Да Фольмар постоянно её осознавал! Перед леди Марией, перед Гарольдом, перед отцом… За то, что поступает жестоко или аморально, за то, что не выполняет приказов и требует объяснений каждого, за то, что ему никогда не стать столь же значимой фигурой… Какой прок был от вины? Лишний груз, не позволяющий двигаться дальше — кажется, так сказал как-то Киндеирн леди Марии.

Будь Драхомир младше — он бы кинулся на колени и стал бы выпрашивать прощение, уверяя, что подобного больше не повторится. Будь Драхомир младше — всё было бы проще. Его поступок кто угодно расценил бы за ребячество, за детскую выходку, шалость, которую Астарну вполне можно было бы простить. Но сейчас всё иначе. И за любой поступок нужно отвечать. Даже если он был бы повторён много сотен раз — и даже больше. Просто потому, что это было бы справедливо…