Лиловый (I) (СИ)

Исан, когда ему сказали об этом, лишь пожал плечами.

-- Еще дня два, -- сообщил он глухо. -- Будьте бдительны.

И действительно, на четвертые сутки под утро Исан напал на Абу Кабила, да кузнец скрутил его, -- благо свой палаш белоглазый отдал на хранение Острону, -- связал и заставил выпить снотворный порошок, которого им с запасом оставил господин Анвар.

***

Пересменка происходила у них вечером, когда заходило солнце. В первый день Острон немного нервничал, непривычно было видеть белоглазого таким растрепанным, а безупречно-холодная маска его лица оказалась разбита некрасивой гримасой, и к тому же с утра, когда он пришел по зову Хансы в комнату к Исану, безумец заговорил с ним; поначалу Острон опешил и подумал было, что Исан в себе.

-- Всех вас уничтожит, -- скалясь, прохрипел белоглазый, -- камня на камне не оставит от города. Такие идиоты, доверять слуге Асвада. -- Его лицо неожиданно изменилось, став каким-то плаксивым. -- Да, мой господин. Конечно, все будет так, как ты пожелаешь, мой господин.

-- Исан?.. -- окликнул его Острон, растерявшись, но тут с другой стороны к обезумевшему майяду подошел Абу Кабил и отвесил ему мощный подзатыльник; голова белоглазого мотнулась, и он смолк, уткнувшись носом в собственные связанные руки. -- Абу, что ты...

-- Он так все утро уж болтает, -- добродушно отозвался кузнец. -- Мне кажется, разговаривает со своим господином, темным богом. Лучше пусть побудет так немного, чем разболтает что-нибудь этакое. Вряд ли темный бог сможет с ним общаться, когда тот без сознания!

-- Это жестоко как-то, -- неуверенно заметил Острон, но в душе, в общем-то, был согласен с Абу Кабилом.

А потом уж на Исана начало действовать снотворное, и большую часть времени он вовсе спал; на второй день они спокойно разговаривали, иногда поглядывая на дергающееся во сне лицо безумца.

-- По сути, он сейчас такой беспомощный, -- пробормотал Острон как-то под вечер, когда уже до смены караула оставалось недолго. -- Слушай, мне вот интересно, а он нам доверяет? Наверное, да, разве он позволил бы с собой такое делать?..

-- Он рассуждает логически, -- рассмеялся Абу Кабил. -- Зная, что мы -- олицетворение добра и все такое, главные защитники всего светлого и хорошего, он легко может предположить, что никто из нас никогда не поднимет на него руку. Хотя я уверен, вот конкретно сейчас он нам не доверяет ни на грош и, мало того, мечтает нас убить!

Острон покачал головой.

Вскоре пришли и ночные караульные: Бел-Хаддат и Ханса. Ворон, как всегда, был угрюм и едва ли парой слов обменялся с ними, а Ханса немного поболтал с Остроном, рассказал, что буквально час назад в город пробился большой отряд вооруженных людей, и оказалось, что это бывшие разбойники: даже они решили, что в такое время лучше воевать с одержимыми, и вот сейчас приносят присягу Муджаледу.

-- Надо только, чтоб потом Исан проверил их, -- чуть обеспокоился Острон. -- На всякий случай, вдруг...

-- Да не волнуйся, их уже с десяток ветеранов Эль Хайрана поприветствовало.

Острон и Абу, переговариваясь, пошли к себе; Ханса остался, по сути, наедине с Бел-Хаддатом: Исана вряд ли можно было принимать в расчет. Молодой марбуд всегда как-то неуверенно себя чувствовал рядом с этим молчаливым человеком, хоть и в последнее время Острон будто немного начал доверять ему, и потому в первую же ночь, когда они несли караул, Ханса настороженно молчал. Тахта, на которой лежал Исан, стояла посреди комнаты, и Бел-Хаддат с равнодушным видом, точно как и вчера, устроился на подушке между ней и окном, и Ханса знал уже, что он будет сидеть в полной боевой готовности всю ночь, будто связанный по рукам и ногам безумец, которого заставили принять лошадиную дозу снотворного снадобья, вдруг вскочит и попытается выпрыгнуть в окно.

Не желая уступать ему, Ханса и сам уселся в прямой, настороженной позе, потом, правда, обнаружил, что позабыл свою шашку в комнате, и ругнулся про себя. Конечно, он все равно не видел особого смысла носить при себе оружие и днем, и ночью, но так делали все остальные, и Ханса старался от них не отставать. ...Ну ладно, случись что -- он и голыми руками белоглазого скрутит, Бел-Хаддат и глазом не успеет моргнуть.

Хорошо Острону, он несет караул с Абу Кабилом, и наверняка они весь день о чем-нибудь болтают! Ханса даже немного пожалел, что согласился сторожить белоглазого по ночам, а ведь сам сначала заявил, что если они будут нести стражу вдвоем с Остроном, то непременно заболтаются и позабудут про собственно объект охраны. Вот теперь и сиди в гробовой тишине, не зная, чем себя занять. Если б шашка была при нем, он бы хоть принялся начищать ее. И этому Ворону, похоже, совершенно ничего не нужно, сидит себе и сидит, один затылок видно из-за спинки тахты. А он точно не спит?.. Хансу подмывало встать и заглянуть, и если б на месте Ворона был хоть кто-нибудь другой, он бы так непременно сделал, но Бел-Хаддат напрягал его, и Ханса остался сидеть на своем месте, как пришитый.

Скучно. Ночь быстро вступила в свои права, только что еще вроде бы ясно заливало пол солнечным светом, и вот уже одни свечи горят желтыми огоньками, и в Эль Кафе воцарилась тишина. Конечно, на "командном пункте" Муджаледа, как его окрестил Абу, по-прежнему сидят люди, и сам Муджалед, что очень возможно, не спит, потому что защитники города каждую минуту начеку. Но тот холл далеко, и здесь ничего не слышно... и все коридоры наверняка пустые, все ушли спать. Ханса обнаружил, что с тоской вспоминает свою уютную постель, на которой он и позабыл шашку, между прочим, потому что весь день там с ней в обнимку валялся.

Жизнь вообще никогда не была слишком простой для Одаренного Джазари: мало кто знал об этом, но Хансе вечно хотелось есть, и сколько бы он ни съел, ему редко удавалось наесться до отвала. То же самое со сном: Ханса спал бы двадцать часов в сутки, если б только было можно. Сам он предполагал, что это цена, которую приходится платить за свою нечеловеческую силу и способность быстро передвигаться, он знал: быстрее многих других людей. Ханса умел и менять свой облик, правда, ненавидел это делать: ощущения были не из приятных. И тоже потом есть хочется трижды сильней...

Он сидел и думал о еде, потом ему пришло в голову, что ведь когда они вернутся из Хафиры победителями (Ханса ничуть в этом не сомневался), они с Лейлой станут настоящими героями, и их, наверное, везде будут узнавать. Тогда небось можно будет лопать от пуза и спать сколько захочется. Он представил себе, как бы он жил в Эль Кафе (более роскошных зданий он еще не видел) и пировал целыми днями, в подробностях принялся воображать блюда, которыми бы благодарные племена кормили его, и...

...Хансе снился сон. В этом сне все было так реально, что он был уверен, что ничего ему и не снится; он действительно сидел за длинным столом, таким длинным, что второй его конец терялся где-то в тумане, а на столе перед ним стояли бесчисленные тарелки и миски, наполненные едой. Еда вкусно пахла, вкусно выглядела, и Ханса потянулся к первому же подносу, на котором горой были навалены жареные окорочка, но отчего-то никак не мог достать, хотя вроде бы стол был под самым его носом, он тянул руку и тянул, и...

Ему показалось, что он коснулся подноса, и тот вдруг опрокинулся с металлическим лязгом; Ханса резко открыл глаза.

В первое мгновение он ничего не понял. Темно, никакого стола нет. Шумно дышит какой-то человек. Он вскинул голову, и тут все смешалось только хуже, он видел, как сверкнуло лезвие прямого клинка, услышал сердитый вскрик, потом глухой звук удара; звон выпавшего из руки меча. В следующий миг дерущиеся рухнули на пол, один подмял собой второго и снова ударил его кулаком в челюсть, так что голова лежащего навзничь мотнулась. Ханса вскочил.

-- Ворон! -- заорал он. -- Что ты де...

И резко оборвался. Бел-Хаддат крепко держал запястья Искандера, из правой ладони которого и выпал скимитар, потом резко рванул его и опрокинул ничком, заворачивая руки за спину.