Королевская кровь (СИ)

В стае было трое всадников и семь волков — огромных чудовищ, величиной и мастью напоминающих медведей, с мощными косматыми загривками, разинутыми пастями, вывалившимися языками. Один из зверей подошел к телу Дрю и начал вылизывать, другой вцепился зубами в ногу убитой лошади. Запах крови, смерти, мокрой песьей шерсти, а теперь еще и это...

Я отвел взгляд, чтобы не замутило, и посмотрел на всадников.

Эти всадники не походили на бедолаг из моих детских воспоминаний, а в сравнении с послами вообще казались существами другой породы. Сухие, мускулистые, в ободранных шкурах и плетях свежих лоз, со встрепанными гривами, раскрашенными лицами, они сами были чудовищами, в сравнении с которыми огромные волки казались лишь покорными псами.

Ситы собрались вокруг Айлора, а один из волков, тот, что держал меня за горло, тыкался носом ему в руку и, как щенок, жалобно поскуливал. Вожак в волчьем шлеме присел к Лори, рывком откинул полу плаща, разыскивая что-то в поясной сумке. Ни штанов, ни обуви на всадниках не было, только длинная тускло-блестящая рубаха под волчьей шкурой, и я мог подробно разглядеть обнаженную ногу сита — слишком округлое бедро, слишком мягкий изгиб колена слишком узкая, хрупкая щиколотка. Женщина! Сначала я глазам своим не поверил, но эта тварь, завернутая в разящую диким зверем шкуру, из-под которой выбивались нечесаные соломенные пряди, с мечом у бедра и снаряженным луком за спиной, была женщиной — изящные легкие жесты, нежный голос, ласковые интонации, с которыми она шептала утешения — все подтверждала мою догадку. Я заглянул ей в лицо, захотелось рассмотреть, понять, какова она без этой уродливой мертвой маски. Но мне не удалось — черты терялись, искажались, и вот уже впечатление о случайно подмеченной красоте рассеялось, как и не было.

Ситка нашла, что искала, какую-то флягу, щедро полила из нее раны Айлора, что-то нашептывая, потом приказала одному из своих воинов приподнять раненого, а второму — завернуть в накидку. Они делали все долго, сосредоточенно и бережно. Трое самых крупных волков по-собачьи смотрели в глаза хозяевам, ожидая приказа, а те, что казались чуть поменьше, обгладывали трупы, и только один, все так же подвывая, как побитый щенок, вился вокруг раненого. О моем существовании, казалось, забыли. Страх, давящее ощущение чуждой, враждебной силы совсем исчезли. Я, казалось, мог встать и уйти, и в какой-то миг даже собирался так сделать, но подумал: куда? Куда и зачем я пойду? К друзьям, которые стали врагами? Падать ниц, просить прощения и корку хлеба из милости? К отцу, который никогда в меня не верил? Вот он обрадуется! Если, конечно, еще жив… а если нет, примут ли меня его соратники? И если примут, то кем? Сыном и наследником их лорда или обузой? Во второе поверить было куда проще… у меня больше нет дома, нет семьи, нет друзей. Только Лори — совсем недавно я был готов убивать и умирать ради его спасения. Но мальчик уже среди своих, ситы позаботятся о нем лучше, чем смог бы я, и я больше не нужен.

Никому я не нужен.

Разверзшаяся пустота не имела ничего общего со страхом. Ни со страхом, ни со злостью на друзей или обидой на отца, ни даже с непроглядно-черным осознанием греха перед Всевышним — все это были человеческие чувства, тревожащие, живые эмоции, побуждающие к движению, к действию. А эта пустота — нет. Она никуда не звала, ничего не обещала.

Я никуда не пошел, просто сидел в траве и смотрел.

Наконец, один из всадников уложил вдоль тела безвольно откинутую руку Айлора, запахнул шкуру в последний раз и взял мальчика на руки. Он сел на спину самому крупному из волков и устроил Лори перед собой, прижимая к груди. На спину второго зверя взобралась предводительница.

Я так старался в последний раз разглядеть лицо Лори, чтобы убедиться, что он жив, чтобы проститься и запомнить, что не заметил третьего сита, который подошел ко мне сбоку и обнажил меч.

И все кончилось

17.

Боль — теперь моя жизнь. Жгучая боль стучит в голове и течет, заливая свинцом ноги и руки. Боль в теле и пустота в душе.

Вдали кричит кукушка. Считает чьи-то годы? Я слушаю, но слышу иное.

— …это я, Дрю! Тебя ведет магия сита! — молит раненый друг.

Но я не могу остановиться — клинок падает, сокрушая беззащитное тело, огонь брызжет мне на руки, на грудь, слепит глаза.

И вдруг оказывается, что отец мой мертв, замок разграблен, а сам я в глухом лесу. Трава кругом бурая от крови. Склоняюсь над телом Айлора, беру его за руку: жив ли? Мальчик бледен как покойник, а грудь его разрублена. Голос слаб, слов почти не разобрать:

— Спой, Хейли Мейз, дай услышать тебя…

Надо петь, но дыхания нет… смотрю в рану — багрово-черный ком бьется, трепещет между изломами ребер. Сердце. Оно сжалось, выталкивая в траву алую волну: раз, второй… и затихло.

«Лори, нет! Не уходи!» — хочу крикнуть я.

А кукушка все считает, считает… Или это плач о потерянном доме? И о том, как небо рушится вниз, давит, расплющивает, размазывает по тонким лесным травинкам…

Не вижу — чую: их трое, великих ситов Пущи: стоят напротив, смотрят.

И я все вспоминаю — бой, страх, плен… Открываю глаза, рывком — сажусь.

Навалившаяся вселенская тяжесть вдавила в землю, изломала тело. Я вновь оглох, ослеп, кровь потекла из носа и кажется, из ушей, но сквозь боль и страх я все-таки сумел встать и поднять взгляд на своих мучителей.

Первый, снежно-белый и косматый, был стар. Не тело, сухое и жилистое, не рваные поседевшие уши, не морщины на бескровном лице выдавали старость сита — глаза. Бледно-травяные, сухие и равнодушные, как камень. Взгляд их и давил, как камень, как сотня, тысяча… как все камни мира, упавшие на мои плечи и голову. Я был песчинкой перед скалой, тонким колоском перед вековым дубом, но не хотел, не мог признать этого.

— Я — Эа, владыка Леса, как ты, ничтожный, смеешь стоять предо мной? — не услышал, скорее почувствовал я. — На колени!

Приказ прокатился громовым раскатом, в воздухе остро пахнуло грозой и ужасом. Но я не пошевелился, только крепче сжал зубы — я уже ничего не боялся. Король ситов чуть заметно усмехнулся, и боль отступила. Вторая, та самая всадница с болот, все еще в мокрой шкуре, и с черепом на голове, сказала что-то одобрительно-ласковое, что-то, внушающее надежду. И я почти поверил, но, натолкнувшись на лед ее взгляда, отвел глаза.

Третий молчал. Я узнал его сразу: по меху черного волка на плечах, по костям человеческих пальцев, вплетенным в волосы цвета осеннего черноклена, по неутолимому голоду, который чувствовал в нем — легендарный Ареийа-Оборотень, отец моего Лори. Враг Синедола был в ярости, но когда король Эа с одобрением кивнул всаднице — смолчал, только прижались красно-рыжие уши, да губы дернулись, обнажая в оскале клыки.

Приказ короля еще рокотал в отдалении раскатами отгремевшей грозы, когда двое из троих повернулись и ушли в чащу. Оборотень остался, проводил их взглядом, потом сказал:

— Иди за мной, человечек, мой сын должен видеть тебя, — и шагнул по тропе.

Стоило просто подчиниться, но я не сдержался:

— Лори? Как он?!

Ареийа резко оглянулся. Если бы ненависть убивала, я бы тут же умер.

— Лори?! Вырвать и раздавить твое жалкое сердце не спрашивая — вот чего ты заслуживаешь!

— Но я не предатель! — и тут чувство вины согнуло мои колени, я упал, склонился к ногам сита, — Я не хотел! Я бы все отдал, чтобы…

Он даже не глянул и не стал слушать, мое унижение было ни к чему вождю волчьих всадников.

— Я все знаю, человечек. Ниаретт сказала, ты тот, кто нужен. Глупая до сих пор называет себя Лунным Цветком Пущи, но лунный цветок давно увял, она ничего не слышит, как и все мы. Только Айлоримиелл слышит. Вставай, пойдем, он рассудит.

Шли мы долго. Сит двигался легко и бесшумно, босые ноги не выбирали тропы, но все время ступали на ровную землю, а я, едва поспевая, запинался за все коряги, цеплялся за каждый куст, валился, снова вставал, раздирая одежду, в кровь царапая и сбивая руки, только бы не отстать.