Синяя бабочка плетельщика судеб (СИ)

М-да… А я ещё хотел это убить… Ему вообще на магические законы плевать, что ли? Телепортация таких объемных и тяжелых объектов требует огромного количества энергии, которая ну ни как не может поместиться в таком хрупком теле. Не говоря уж о том, что контролировать такое количество силы почти невозможно.

— Как это? — спросил я, пытаясь заткнуть одеяло подальше. всё-таки под таким количеством ткани мне немного жарковато.

«Попроси императора убрать их», — посоветовал Олест. Вот за что я его люблю, так это за то, что в любом, даже самом невменяемом состоянии, он умудряется контролировать ситуацию. Я пока так не могу, за что неоднократно был бит ревнивыми мужьями. Не безосновательно, конечно, но от того не менее обидно.

«Просить? Ни за что!» — отказался я.

Император демонстративно вздохнул, словно слышал весь наш разговор и, взмахнув рукой, убрал лишние одеяла, оставив мне только одно.

— Возьмем как пример чистой стихии воду, — начал объяснять Гуахаро, словно только что не совершал невозможного. Это я про подслушивание разговора между хранителем и патроном говорю. — В чистом виде она встречается только в виде специальной воды для алхимических опытов, может на знание этого тебе образования хватило?

Я немного даже обиделся. Подумаешь, читать не умею! Не надо из меня делать серва неграмотного! В алхимии, например, я очень даже разбираюсь, во всяком случае горючую смесь могу приготовить… И дымовую завесу, и даже яд!

— Не будем о моем образовании, — усмехнулся я, подавив обиду. — Оно у меня достаточно… Специфическое.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся император только губами. — Пока она находится в колбе, она является чистейшим представителем своей стихии. В ней нет ни пузырьков воздуха, ни растений, ни рыб… Чистейшая вода, воплощение идеала своей стихии, но… Пока она в колбе, никто не сможет насладиться её чистотой, а стоит только открыть крышку, как она сразу же становится грязной.

— Прямо-таки сразу? — не поверил я.

— Сразу-сразу, — заверил меня император, чуть кивнув. — Конечно, человеческий глаз не может этого заметить, но мы говорим о чистоте стихии. В колбу попадает воздух, наполненный пылью и множеством бактерий, которые попадают в воду, загрязняя её. Стоит оставить её в таком виде на недельку, как она измениться вполне видимо для человеческого глаза.

— Высохнет, просто, — недовольно буркнул я, поймав себя на мысли, что мне нравятся такие разговоры. Нет, не то, что меня каждый раз лицом в лужу тыкают, а то, что собеседник умный и эрудированный, не то что эти столичные дворянчики… Оказывается, я сам не замечал, как устал от этих пьяных разговоров об оружии и бабах, устал — не поверите! — от мата и просто наслаждаюсь обществом человека, который уверенно оперирует метафорами и лексикон которого больше тысячи слов.

А вот то, что этим человеком оказался именно Гуахаро, меня, конечно, не слишком обрадовало. Если мягко сказать.

— Может быть высохнет, — согласился император. — То есть превратиться в воздух, а может быть зацветет, превратиться в обиталище жизни… Или же сгниет и станет носителем смерти. Все зависит от условий. Но, в любом случае, чистая вода в открытой колбе повлияла на окружающее. Пусть даже ценой собственной чистоты. То же самое со злом.

— А если взять к примеру не воду, а огонь? — провокационно спросил я. — Он тоже не чистый?

— Нет, конечно. Чистое пламя только у солнца, все остальное только фикция, жалкая пародия, которая оставляет после себя уголь, дым и углекислый газ. Без окружающей среды оно вообще ничто.

— А как горит солнце? — с любопытством спросил я. — Разве оно окружающую среду не сжигает?

— Нечего там сжигать, — усмехнулся Гуахаро. — Оно находится в абсолютной пустоте.

— Абсолютной пустоты не бывает! — возмутился я. — Даже в пустой шкатулке есть воздух!

— Да, конечно, — кивнул император, словно это было что-то незначительное. — Но так дело обстоит только на планете, в пределах её атмосферы, дальше идет пустота, иногда разбавляемая облаками пыли. Ладно, мне пора. Тебе оставить букварь или ещё упрямиться будешь?

И вот как на такой вопрос ответить?

— Оставь, но упрямиться я всё-таки буду. И на счет пустоты ты меня не убедил. Да, кстати, можешь этого пьяницу ко мне под колпак засунуть? Не одному же мне страдать.

— С удовольствием, — хмыкнул Гуахаро, поднимаясь на ноги.

Что? О нет, только не это…

Я было, уже приготовился к неизбежной боли, которая бывает, когда кто-то чужой касается твоего хранителя, к тому же такого хрупкого, но нет, ничего подобного не было. Император спокойно поднял Олеста за усики и передал мне за барьер. Бабочка, всё-таки уступил своей природе и, обожравшись, был уже в невменяемом состоянии, так что даже этих манипуляций с собой не заметил.

Посмотрев на то место, где ещё мгновение назад стоял император я мысленно взмолился всем богам, которых знал, чтобы Гуахаро действительно магией перенес Олеста, а не голыми руками.

Иначе все будет очень-очень грустно.

Прошло ещё часа три. Ко мне никто не приходил, Олест спал как убитый и вести со мной светские беседы отказывался, иногда посылая меня по такому извилистому маршруту в сердце хаоса, что я аж заслушивался. К сожалению, через полчаса такое развлечение стало мне надоедать, во многом потому, что хранитель начал повторяться. Ненавистный букварь лежал где-то у ног.

Нет, я честно попытался его читать, но в очередной раз потерпел полное фиаско. Ну не понимаю я, как эта кучка совершенно одинаковых символов может складываться в слова.

От скуки я начал размышлять на отвлеченные темы. Откуда взялся Гуахаро? Какой он расы? Почему на его магию не реагируют антимагические амулеты? Ведь, даже если бы сила воздействия оказалась бы им не по зубам, они бы все равно что-то бы сделали, хотя бы засветились, предупреждая об опасности, а тут вообще глухо. Почему, при всех его возможностях, он не захватил весь мир? Почему он со мной возиться? Как в замок доставляется продовольствие? На какой фиг я ему сдался? Какие дела могут быть в глубоком лесу? Как может быть полная пустота? Почему он ходит в тапочках?

Эти и многие другие вопросы я без особого успеха обдумывал следующие три часа, ворочаясь внутри барьера как бешеный. То, что ни на один из вопросов у меня не было внятного ответа хорошего настроения мне не добавляло.

В конце-концов, я начал пинать барьер в разных местах, выстукивая незамысловатый мотивчик песенки про гулящую Тарику. За этим делом меня и застал Гуахаро.

— Тебе ведь это нравится, да? — спросил я до того, как он успел открыть рот. — Нравится меня мучить?

— Мучить? — переспросил император. — Чем же?

— Ты меня запер! Я уже здоров, но скоро свихнусь!

— Всего-то шесть часов в закрытом помещении, — пожал плечами собеседник. — Не так уж и много.

— Для кого как, ваше худейшество, — буркнул я. — А я ребенок, мне двигаться надо!

— Ребенок? — с сомнением переспросил император, кинув взгляд чуть выше стодвадцатикилограммовой кучи костей и мышц, которая переспала с третью населения материка.

— Ребенок! — с вызовом подтвердил я.

— Ребеночек, тебе мишку не дать? — засюсюкал Гуахаро. — А то вдруг спать одному страшно?

Уел, одному мне действительно… Нет, не страшно, просто неуютно. Впрочем, почему это уел?

— Давай, — кивнул я, но тут же спохватился. — Только чтобы он не кусался, не вонял и давал себя тискать.

Тут же внутри барьера возник большущий, мне по пояс, мишка из нежнейшего мехозаменителя. Ватой он набит был не полностью, как раз хватало, чтобы обнимать и тискать его как захочется. Прям как в магазинах большеголовых.

Я с наслаждением обнял его руками и ногами уткнувшись носом мишке между ушей. Самую чуточку пахнет резиной… Всегда о таком мечтал! Только не положено такому здоровенному быку как я с мишкой спать. Мои губы словно сами собой расползлись в радостной полуулыбке.

Лицо Гуахаро надо было видеть… Ужас, недоумение, удивление, брезгливость… Все это смешалось на обычно каменном лице. Не ожидал такого император, не ожидал. Теперь-то я не жалел, что поперся к нему в замок неподготовленным, одно это выражение сполна окупало все мои страдания.