Семь дней из жизни человека (СИ)

   - Так, получается, быть послушным плохо? - недоумённо захлопал глазами Адам и обернулся к Злыдне, тот хмурился, но тоже прислушивался к птице.

   - Послушание это хорошо, - птица вздёрнула клюв и распушила хохолок. - Послушание это когда твоя воля принимает и разделяет волю другого. Когда ты пытаешься очиститься, следуя за тем, кто может помочь тебе в этом. Твоё же послушание дрянь. Ты не хочешь добра, ты просто боишься кого-то вездесущего с большой розгой. Без уважения боишься, без трепета. Так, на всякий случай, а вдруг.... Кто здесь тебе что-нибудь сможет сделать? У тебя ж даже советник и тот немой!

   Злыдне это заявление совсем не понравилось. Отражение недовольно вышло из-за стола и начало воинственно закатывать рукава. Адам с любопытством следил за ним, только двойник так и не сумел перелезть сквозь раму, чтоб поквитаться с коварной и чересчур болтливой птицей. Оба, и мальчик, и птица облегчённо выдохнули, когда Злыдня остался за стеклом укоризненно хлопать ртом.

   - А что? Он мог мне что-нибудь сделать плохое? - запоздало поинтересовался ученик.

   - Мог? Да посмотри на него. Что он может? Погрозить, постучать кулаками и сделать страшное лицо? Понимаю, если б он ещё умел говорить.... Точно бы замучил тебя наставлениями: "делай то", "делай это", "это не хорошо", "так не правильно". Гудел бы постоянно над ухом, словно наставник в школе, что не даёт ни на минуты передохнуть. Везде бы лез со своей оценкой, а тебе бы пришлось к нему ещё и прислушиваться. Точно бы не отвертелся уже. И отчитывался бы перед ним, и слушался. Какая же тут свобода воли, когда за тобой такой довесок таскается. А так молчит и полбеды. Коль он всё ещё в тебе был, так и без голоса спуску б не давал, то тревогу насылая, то раскаянья. А сейчас тебе хорошо. В зеркало не смотрись и живи себе припеваючи, без хлопот и проблем, ничего тебя уже осуждать не будет. Полная свобода!

   - Свобода от него? Да зачем мне она? Он и не мешал мне особо...

   - Мешал. Очень мешал. Ты просто не осознавал этого, пока он в тебе сидел. Сколько ты всего сделать не смог, потому что он тебя в последний момент останавливал. Напоминал про гнев родителей или про всю нерадивость твоего поступка, разоблачением грозил, идеалы в пример приводил. Всё, одним словом, делал, чтоб по-своему завернуть!

   - А теперь, когда он в зеркале сидит, я смогу делать всё, что угодно, - Адаму было тяжело представить себе такое, это же почти чудеса, делать то, что не могут делать другие люди, мальчик вдруг спохватился: - А что, если он меня от плохих поступков отговаривал?

   - А чем же они тогда плохи!?! - каркающее рассмеялась птица, низко склонив голову и перебирая пёрышки на своём воротнике. - Не имеет смысла бояться наказанья от людей, если тебя никто, кроме Злыдня-то, сидящего внутри, по-настоящему наказать и не сможет. Ой, подумаешь, пару раз ударят! Это не наказание, потерпел немного и дальше пошёл. Зато вот, когда тебе всю душу выматывают нотациями да назиданиями, это уже каторга. Такое долго и не вытерпишь.

   - Ну да...

   Стало тихо-тихо. Только не так тихо, как бывает после жуткой ссоры, когда все накричатся и успокоятся, понимая свою неправоту и чувствуя к ближним тихую слегка болезненную благодарность. И совсем не так, как затихает всё перед первым ужасным трясущим небеса ударом грома. Скорее напоминало молчание после драки, когда ругаешься с соседскими ребятами за короб земляники, а потом обнаруживаешь, что она вся давно прогнила. Злыдня что-то лепетал беззвучно и бессвязно, да только от его ужимок Адаму становилось совсем не по себе.

   - Если раньше он командовал мной, то значит, теперь я совершенно свободен в своём выборе, - неуверенно пролепетал сбитый с толку ребёнок.

   - Свободен, - закаркала птица. - Конечно, свободен! Лишив свою душу советника, ты можешь принимать самые, что ни на есть, разумные решения! Вот как сейчас. Ты же сам решил избавиться от Злыдни. Подумал, послушал меня и решил. А дальше будет ещё хлеще! Ты будешь слушать всех в подряд: родителей, настоятеля, соседей, прохожих, пьяниц и бандитов, сумасшедших и лгунов. Льстецов будешь слушаться в первую же очередь. И каждый раз полностью верить, что принимаешь решение самостоятельно, что полностью независим и никто, ну совсем никто тебе не указ. Раньше тобой властно командовал один, теперь же исподволь будут понукать все. Тобой овладеет каждый, кто возжаждет склонить тебя к определенному выбору, но ты будешь свободен. Свободен... не долго.

   - Ты издеваешься надо мной?

   - Ну что ты! Как же я могу? Я ведь не некромансер с его слугами: мне от тебя ничего не надо. Так просто. Разве ты не знаешь, что вся твоя свобода, вся твоя хвалёная независимая воля заканчивается, ровно тогда, когда ты принимаешь очередной выбор?

   - Как это? - не поверил своим ушам мальчик. - Выбор же проявление моей свободы. Если я могу выбирать, значит, я свободен. Особенно теперь, когда советник не мешает мне.

   - Ты уверен? Ты можешь поклясться, что каждый твой выбор, не будет тебе продиктован кем-то, кому он будет наиболее выгоден. Уверен в независимости своих решений от других воль? А от самого страха зависимости? Когда вечные сомнения будут раздирать тебя между собой, когда одно опасение сомнения сможет сбить тебя с толку, будешь ли ты волен делать так, как ты этого хочешь?

   - А...а что же мне тогда делать? Не могу же я никогда не делать выбора...

   - Ну, ты же такой умный и талантливый, - ответила птица, уставившись своими немигающими глазами на собеседника, и хвост её казался огненным языком, скользящим по дереву. - Ты же столько сделал для своих родителей, пожертвовал собой ради отца. Так смело преодолел все страхи и преграды, не дал обмануть себя странными разговорами и до конца отстаивал свою точку зрения. Как ты можешь сомневаться в себе? Раз тебе не указ даже советник, ты велик и не знаешь запретов! Нужно верить в себя!

   - Я должен предпочесть веру в себя вере в Бога?

   Птица зашлась ехидным хохотом:

   - Что же тут такого страшного? Ты так перепуган собственной идеей, что готов трепетать, как последний трус! Да все люди в большей или меньшей степени уже предпочли себя, кому-либо. Да индивидуализм сам по себе есть уже это предпочтение. Смирись, таковы люди. И не делай таких удивлённых глаз! Вера в себя это не выбор, это состояние души. Постоянное, пребывающее в тебе и с тобой. Если ты веришь в себя, не будет места сомнению, ты будешь видеть свой путь чётко, идти по нему, не нуждаясь ни в чьих советах. Прямо и резко, как лавина, как ураган! И ничто не станет на твоём пути, никто не сможет остановить тебя! Ты добьёшься цели! Ты получишь весь мир к своим ногам!

   - Да, - подскочил с места вдохновлённый Адам, - Я верю в себя! Я всё смогу. Я верю!!

   - Верь! - каркал новый советник. - Да унизится возвышенный!!

   - Да возвысится униженный!! - он подбежал к зеркалу и радостно кричал, раскинув в стороны руки, забыв о скорчившимся Злыдне, замечая только себя, упоённый собственной силой и свободой. - Да восторжествует справедливость!!! Да возвышусь я!!!

   - Ах, вот где ты, паршивец! - раздался сзади скрипучий старушечий голос.

   Адам мышью шмыгнул под стол, забыв в страхе о всём своём величии. Маленькая пухленькая девочка в сером староватом платье едва достававшая самому ученику до уха, приговаривая что-то невнятное, усердно связывала чудо-птицу. Та не вырывалась и ничего не говорила. Распушенные волосы возможной похитительницы постоянно меняли цвет с серебристого на угольно чёрный, очень сильно отвлекая внимание мальчика. Адам рискнул выползти из своего укрытия, только когда у несчастной птицы из пут торчала одна голова.

   - А...а что это здесь делаешь? - сорвавшимся после криков голосом просипел мальчик.

   - Его, вредину, ловлю, - звонко отозвалась странная гостья, поворачиваясь к Адаму.

   Ученик некромансера едва удержался от того, чтоб с воплем не забраться обратно, да и сдержался только потому, что опешил до полного обездвиживания. Лицо девочки жило своей жизнью и старело почти в унисон с её волосами, являя то черноволосую старуху со сморщенным противным лицом, то совсем маленькую большеглазую девочку с жуткими седыми паклями.