Камин-аут (СИ)

Дыхание казалось обжигающим, как и чернота под опущенными веками. Если Сатин посмотрел бы вниз, то непременно провалился бы в бездну.

Волнами накатывала слабость и разливалась в груди.

Он устал от боли, от слабости.

Глубина, на которую он погрузился, пугала.

Чернота сковывала движение. Сатин попытался сжать правую ладонь – ничего. Чернота хотела его поглотить, растворить в своем громадном желудке.

Всё, что надо было сделать – открыть глаза, и тогда он вырвался бы отсюда.

Среди вспышек боли случались проблески, когда голова прояснялась, и сознание становилось кристально-чистым.

Он чувствовал колебание воздуха на коже, касание ткани, на которой покоились руки, тяжесть облепивших лоб волос и покалывание в ногах. Эти ощущения выталкивали из сознания неприятную жаркую трясину, помогали отрешиться от довлеющей над ним черноты.

Что-то сдавливало голову. Не чернота – что-то другое. Теплое и зудящее. Что-то материальное. Голова утопала в жесткой подушке. Волосы пристали к шее и забились под воротник. Хотелось смахнуть их. Бросало то в жар, то в холод. Но сейчас ему жарко.

Тело казалось маленьким, словно он уменьшился в размерах, и поток звуков окружал со всех сторон. Глубокие звуки разрастались, и мужчина тонул в них. Мелкие незначительные – отдалялись, приходилось напрягать слух, чтобы не потерять их. Исчезнут звуки – исчезнет блеклая дымка, и снова разверзнется темная воронка.

В горле пересохло и першило, на языке – горький маслянистый привкус лекарства. Что-то на лице… прижималось к коже, какие-то провода… Тело онемело, в голове – полная несусветица.

Рядом, по левую сторону – сигналы прибора. Пульс только слегка завышен.

Лекарственные запахи больницы, есть что-то металлическое и резкое.

Пальцы на правой руке слабо дернулись – это была победа над смертью. Он знал, что находится в больнице, в своем покореженном теле. Блеклый свет всё нарастал, из крохотной точки расползаясь в огромное светлое пятно.

Сатин вдохнул специфический запах так глубоко, как смог, отсутствие боли при этом приятно удивило.

Светлый стал матово-белым.

Подушка оказалась маленькой, жесткой, тугой и пахла чем-то горьким. Сатин больше не утопал, он лежал поверх кровати.

Даже с закрытыми глазами, Холовора мог видеть, как слева и сверху надвигается тень от высокого предмета, потолок белого цвета, а стены немного темнее. Тело обрело прочную опору под собой, а кожа вернула себе прежний цвет. Жар отступил, и в комнату ворвался слабый ветерок. Кто-то открыл окно.

К прочим звукам прибавилось потрескивание жалюзи, но даже свежий воздух не смог перебить остальных запахов. Комната полнилась тенями. Тепло, пришедшее на смену жару лихорадки, разлилось в онемевших конечностях. От звука колеблющихся жалюзи в голове спал туман.

Тихая, почти бесшумная поступь.

Сатин попытался открыть глаза, на мгновение он поймал размытые очертания комнаты и расположенной в ней мебели. Ширма, огораживающая кровать, едва уловимо колыхалась от прохладного ветра. К правой руке протянулся резиновый шланг капельницы. То, что стягивало голову, оказалось бинтами.

Веки задрожали, как если бы ему снился сон.

Посетитель приблизился к кровати – гость принес с собой волну кислорода и тепло от одежды. Свет загородила тонкая полоса, точно чья-то рука простерлась над лицом Сатина. На лоб легло что-то мягкое и влажное.

Кто-то вытер лоб полотенцем, сложил и опустил сверху на мокрую кожу, приминая волосы.

Сатин почувствовал себя лучше. Тиски разжимались, и он мог спокойно дышать.

Приглушенно щелкнула пластмасса, раздался глухой «плюх», за ним последовало шипение.

В горле всё сжалось, до того Сатин не придавал значения, как на самом деле ему хотелось пить.

Он почти ощущал, как вода заполняет рот и скатывается в горло.

– Так будет получше, – произнес кто-то низким глубоким голосом. Этот голос он не мог забыть.

Сатин тут же вспомнил о своем заместителе, Тео Шенг.

Бульканье, и еще одна таблетка тихо растворилась в воде.

Не иначе как их молодой клавишник, двоюродный брат Тео – Ли Ян Хо. Но это не столь важно, сейчас все мысли поглотила жажда.

Сатин видел сквозь полуприкрытые веки, как Ли Ян, сделав глоток, поставил стакан на прикроватный столик и направился к выходу, завесив за собой штору, отгородил спящего от звуков больничной палаты, и лишь кривая пульса продолжала настойчиво пиликать на экране монитора.

Глаза через силу приоткрылись, сейчас это давалось с куда меньшим трудом, чем в первый раз, наконец удалось сфокусировать взгляд на обстановке в расплывающейся комнате. Затекший позвоночник дал о себе знать, когда мужчина напряг шею, выбирая более удобное положение. Кровать окружали невзрачно-голубые стены. Сложно было смотреть в одну точку без слез. Видимость перед глазами, как при очень слабой линзе, продолжала расплываться.

Пальцы совсем ослабли, ладони оказались забинтованы. Когда он дотянулся до стакана, пришлось перевести дыхание – любое движение давалось с трудом. Влага смягчила сухую резь в горле. В голове прояснялось, и всё сразу встало на свои места. Холовора заметил на себе больничную рубашку, она пропиталась запахом палаты. Правая рука расслабленно покоилась на одеяле, в левой Сатин сжимал стакан, нагретый дыханием и прикосновением пальцев.

На мгновение в зазоре стало видно пустующую кровать напротив. За ширму заглянул ударник, Велескан Д’Арнакк, в белом халате поверх повседневной одежды.

– Мне показалось, тебе стало лучше, – сказал музыкант негромко, с теплой, ободряющей улыбкой на губах.

– Привет, – прошептал Холовора. Первая проба голоса после длительного молчания. Неплохо. Сатин попробовал еще что-нибудь произнести: – Я рад тебе… – он наблюдал за Велесканом, пока тот пересекал комнату и подходил к столику, чтобы забрать стакан.

– Нас не пускали к тебе, только одного Тео, и то пришлось соврать, что ты сам его требовал… в бреду. – Велескан слегка поджал губы.

Захотелось поблагодарить друга, но Сатин лишь промолчал. Сигнал пульса зачастил. Велескан заметил это и рассеянно улыбнулся, наливая в стакан еще воды.

Рука с капельницей болела, вероятно, он слишком долго пролежал с этой чертовой трубкой… сил нет даже, чтобы разозлиться.

– С возвращением к привычной жизни? – то ли сказал, то ли спросил Велескан и взглянул на больного.

– Да, это именно то, что мне нужно, – выдохнул мужчина, стараясь приподняться на кровати, но тут же схватился за голову: в глазах потемнело, затылок пронзила раскалывающая боль. Сатин накрыл лоб ладонью и сделал медленный вдох.

Д’Арнакк тревожно дернулся в его сторону.

– Привычная жизнь… – говорить было трудно, язык еле ворочался.

– Не пытайся сесть, – насторожился Велескан, опустив свою ладонь поверх его, убрал из-под его пальцев нагревшееся полотенце и подал стакан с водой.

Желудок словно сжался, и живот отозвался жалостливым урчанием. Сатин откинулся обратно на примятую подушку.

– Голова раскалывается, – вообще-то он не собирался жаловаться, просто слова с языка сорвались. – В глазах то и дело темнеет…

– Догадываюсь. – Велескан подвязал бинт на его голове. – Вызвать медсестру?

– Нет… Всё нормально.

– В том случае если вдруг почувствуешь тошноту или внезапно ухудшится зрение, немедленно зови медсестру.

– Что это за больница? – спросил Сатин, отпивая.

– Частная клиника около Тампере.

Холовора протянул руку к перевозному столику; не хотелось повторной вспышки головной боли. Он протер веки, но видимость оставалась по-прежнему размытой, некоторые предметы слегка двоились. Собирался спросить о том, что произошло, но в комнату, резко отдернув штору, влетел Тео Шенг.

Рубашка на парне промокла, футболка облепила тело, светлые волосы в беспорядке топорщились, переливаясь влажным блеском.

– Сатин! Ты пришел в себя! – китаец смотрел на него полными слез глазами олененка Бемби, – карими с примесью бордового. Тео вздохнул с облегчением и двинулся к кровати, белый халат колыхнулся от стремительного движения.