Край Ветров: некроманс

Никс кивнула.

— Ладно, мы уже здесь, значит, попробуем положиться на удачу, — сказал я. — Пойдем искать то твое нужное место.

— Тут уже недалеко, — улыбнулась Никс с вернувшимся энтузиазмом. Потом снова погрустнела и проговорила задумчиво: — Кажется.

Старый город окружил нас незаметно. Я не успел даже понять, когда улочки стали настолько узкими, что даже вдвоем по ним идти не слишком-то удобно. Над нами нависли крыши с прорехами и мостики над дорогой из окна в окно, а под ногами разлилась застывшими полупрозрачными каплями особенная здешняя мощенка, — не каменная, но стеклянная, — своего рода отличительная черта старого города. Тысячи покатых мутноватых булыжников образовывали внизу причудливый, ни на что не похожий узор. Их поверхность была неоднородной, кое-где — матовой, кое-где — гладкой и опасно острой на сколах, а кое-где зернистой или выщербленной.

Не знаю, откуда в здешних местах эта традиция — мостить улочки стеклом. Может, дело в песчаных пляжах? Может, раньше где-нибудь здесь был большой стекольный завод? Кто знает.

А еще здесь пахнет сыростью, плесенью, мхом и бездомными — животными и людьми. И кислым сыром. И рыбным супом. И много чем еще, — но это уже мои личные проблемы, раз я такой чувствительный.

Прохожих по пути нам встретилось крайне мало — несколько старушек, молодая парочка навеселе да один привязанный к забору мопед.

На нужное место мы вышли довольно скоро, Никс не ошиблась. Это была, вроде бы, площадь, буде можно ее так назвать — пятачок размером пять на пять метров с высаженным посередине деревцем (яблоней) и тремя лавочками, составленными вокруг него треугольником. В узоре мощенки смутно угадывалось линейное изображение соцветия синей розы — но я могу и ошибаться, и это не роза вовсе, а, например, рапунцель, или тюльпан.

— Здесь, — сказала Никс. — Ждем.

Девчонка уселась на одну из лавочек, подобрав под себя пятки, как она это обычно делала. Эль-Марко сел на вторую лавочку, я — на третью, а Камориль остался стоять и вглядываться в тени, что начали сгущаться между домов.

— Чуешь что? — спросил я у него, оглянувшись.

— Ничего сверхважного, — ответил он. — А как насчет тебя?

— Тут живет очень много котов, — сказал я. — То есть, вот эти девятеро, что тут на площади, и те пять на крыше — это малая толика популяции.

А коты здесь и правда водились в достатке. Вот только… коты ли? Насколько я знаю, местные тролли, когда их кровь чиста, мало походят на животных. У них голая, лишенная шерсти кожа, они носят что-то похожее на одежду и бегло лопочут что-то на своем тролльем наречии, вставляя в него изредка человеческие ругательства, позаимствованные из множества языков. Тролли предпочитают не попадаться людям на глаза и живут в тени. И там же, в тени, легко вступают в союз с обыкновенными кошками и собаками, порождая вполне способных к размножению гибридов. Рожденных от кошек полутроллей называют ашами, а от собак — арами. И чем больше в гибриде животной крови, тем он менее разумен, более шерстист и похож на кота или пса. Некоторых из них от кошек вообще не отличишь. Да и разница всего лишь в том, что эти зверьки куда более сообразительны, чем их чистокровные собратья.

Думается мне, в старом городе троллям и их гибридам — полное раздолье. И эти усатые, полосатые, черные, рыжие и черепаховые, что собрались здесь, на вымощенном пятачке с лавочками, вполне возможно, наблюдают за нами с куда большим интересом, чем кажется.

— Кыс-кыс, — позвал Эль-Марко, похлопав себя по коленке.

Кошки никак не отреагировали на его призыв. Но одна подошла чуть поближе и уселась вылизываться буквально в шаге от его ноги.

— Хочешь, поймаю тебе одну? — предложил ему я.

— Да не надо, я сам, — Эль-Марко наклонился и ловко сцапал вылизывавшуюся кошку, черную с белым. Усадил на колени и стал гладить.

Кошка поначалу была совсем не в восторге от такого с собой обращения, но потом поддалась нежным пальцам Эль-Марко, вытянулась, расслабилась и заурчала.

— Мошенник, — протянул Камориль.

Эль-Марко гладил кошку, света становилось все меньше, а мы сидели и ждали. Вот уже у ног Кападастера собралось трое ластящихся животных. Они терлись об его колени и тоже мурлыкали.

— Ты им что, валерьянкой намазанный? — возмутился Камориль. — Почему они к тебе идут, а ко мне не идут? А ведь должны!

— А ты помяучь, — провокационно предложил ему я. — Умеешь, кстати?

Камориль глянул на меня косо, а потом улыбнулся:

— Готов продемонстрировать наедине, — и подмигнул.

Я фыркнул и закатил глаза.

— Если б я им был валерьянкой намазанный, — проговорил Эль-Марко, — они бы меня облизывали, а не терлись бы… а так я просто простимулировал одной из них мозговые центры, отвечающие за получение удовольствия. Ну, то есть, за ушком я ей почесал по-особенному, как только я умею. Ты, Камориль, думаешь, за что меня девушки любят?

— Уж не за твою коллекцию пошлых анекдотов, — проворчал некромант. — Понял я все, понял.

А вот я понял далеко не все, но и кошек к Эль-Марко ни разу не ревновал.

А их возле него собралось уже штук десять: трое на коленках, пять у ног, две рядом, на лавочке. Хоровое урчание показалось мне эхом давешнего дизельного генератора. Никс, заметив, что творится, перебралась на лавочку к Эль-Марко и тоже стала гладить собравшихся там котов.

— Меня бы кто погладил, — стал канючить Камориль, — знаете, как завидно? Я прям готов убивать и прилюдно раздеваться, только бы кое-кто обратил на меня внимание.

— Пожалуйста, Йер, давай обойдемся без обоих вариантов, — я сделал вид, что повелся. — Хотя… если бы ты убивал, одновременно раздеваясь, — сознаюсь, я б на это глянул.

— И я, — хихикнула Никс. — А вы могли бы при этом петь?

— Я-то? — хмыкнул Камориль и улыбнулся — сдержанно, мечтательно, редкой для него улыбкой, немного смущенной и искренней. — Я бы смог.

И он не врал — но это тоже длинная, запутанная и совершенно другая история. Когда Камориль говорит о беспутной и лихой своей молодости, — они имеет в виду десять лет после нашей встречи. Он тогда успел стать кумиром молодежи, распевая по городам свои провокационные песни, полные незамысловатой лирики о несчастливой любви и всяческих откровенных подробностей. Кровь, смерть, грязь, лишение девственности, алкоголь, мазохизм, садизм, самоубийства, эмоции и чувства, глубокие, как глотки вторящей ему толпы. Но потом он решил, что такая слава — обманка, пустышка. Сказал, что не добился, чего хотел. Но мне куда более правдивой кажется та версия событий, где на него наехали поглощающие, мол, если вы откусываете воробьям головы на сцене — это нормально, но если эти воробьи потом со сцены сами улетают — то это уже чересчур. Массы, мол, волнуются, информация растекается, дети плачут и плохо кушают. Сам же Камориль говорит, что его де не услышали, как он ни старался. И что бы именно он ни имел в виду, в конечном итоге ему пришлось сфальсифицировать свою смерть.

Я видел его фотографии в гробу — эти все темно-зеленые розы, глицериновые капли, черная вуаль, синий атлас. И видео — где он не выдерживает и ржет, как конь на случке, а розы с вуали рассыпаются на пол, и он, поднимаясь из гроба, их топчет.

— Эх, Камориль-Камориль, — проговорил я.

— Чего? — не понял он.

— Да так.

— Извините, пожалуйста, — вдруг сказал Эль-Марко тоном вежливым и ласковым, обращаясь, правда, не ясно к кому. — Вы тут самый старый и, наверняка, самый умный. Мы ищем Родиона Сизого, он же — Родн Кои. Вы не знаете, кто бы мог нам помочь?..

Когда Эль-Марко только произнес имя «Родион», кот, которого он как раз гладил, зашипел и выгнулся дугой, забился и закричал. Почти по-человечески. Но Эль-Марко держал его крепко.

— Ну-ну, — примирительно произнес Кападастер, — не вырывайтесь. Я же… Я же, как бы, могу причинить равнозначную тому наслаждению боль… как бы угрожающе это ни звучало. И вам лучше бы мне поверить.

Кот, или, все-таки, аша, перестал вырываться и стал просто зыркать по сторонам, грозно размахивая хвостом вправо-влево. Издал клокочущее шипение — и кошки, собравшиеся вокруг Кападастера, мгновенно разбежались по темным углам. Но далеко не ушли — затаились, наблюдая за нами светящимися блюдцами глаз.