Ожидание

На кухне появился Данил, и, радостно улыбаясь, поздоровался. Видно появление сы-на сняло какую — то напряженность, что незримо витала в воздухе. Ника даже тому

обрадовалась. Отпала необходимость о чем-либо опять спрашивать Володю, и отвечать ему самому, переживая заново неприятные минуты. Они пили чай с бутербродами, Да-нил о чем-то спрашивал Володю, а Ника, уставившись в свою чашку, опять думала…

"Странно! Почему она ничего, абсолютно ничего не знает о Володе? Она никогда, ни у кого, не спрашивала о его жизни, о его семье. Она не хотела знать о нём ничего, кро-ме того, что он просто живёт на этом свете. Просто живёт и всё! И может за это, жизнь пос-тоянно награждала её его любовью, его вниманием и заботой. И стоит ли сейчас думать о большем, когда ей уже далеко за тридцать…"

Ника вдруг засмеялась, и, обратившись к сыну, весело произнесла:

— Даня, а ты знаешь, что с дядей Володей мы стали друзьями очень давно, когда ему было почти столько же лет, сколько тебе сейчас…

— Да-да! — подхватил радостно Володя, благодарно взглянув на Нику: — А твоей маме было всего четыре года. Она тонула, а я её спас. С той поры, я стал её заступником, или рыцарем…

— Да знаю я, эту историю! — махнул рукой Данил, и хитро взглянув на Володю, спро-сил: — Дядя Володя, а когда мы в Москву приедем, вы наденете свою генеральскую форму?

Ника с интересом посмотрела на Володю. Она и раньше слышала, что именно так обращались к нему, но странное дело, тогда эти слова проходили так быстро мимо её соз-нания, она совсем не замечала их… Генерал? Но серьёзный взгляд сидящего перед ней мужчины говорил о том, что вероятно всего, это так и есть!

Она почему-то насмешливо усмехнулась, и ещё ниже склонилась над своей чашкой. Но Володя вдруг произнёс:

— А вот твоя мама, Данил, не верит, что я генерал! Правда, правда! — поднял он па-лец, словно пресекая тот возмущенный возглас, что готов был сорваться с губ Ники.

— Твоя мама, никогда, с самого детства не верила мне, и даже, кажется, не хотела, что-бы это так было!

— Но почему — же… — слабо запротестовала Ника.

— Потому что, увы, твоя мама, Данил, не любит генералов, да и всех военных. Не верит им, и, наверное, никогда не поверит, пока не убедится, что под строгим мундиром скры-вается самое обыкновенное сердце, которое бьётся, бьётся и бьётся, словно стучится в закрытую дверь. А дверь ту не открывают, или просто не хотят открыть…

Взглянув грустно на поникшую женщину, Володя обратился к мальчику:

— Но ты Данилка знай, что генералы — народ упрямый! Очень упрямый! Они всё рав-но своего добиваются. А вот когда ты приедешь ко мне в Москву, я буду встречать тебя в генеральском мундире. А ещё, может быть, ты увидишь и адъютанта, моего сына Слав-ку. Он и в самом деле славный парень, и тебе, думаю, он понравится. Я знаю, ты с ним по-дружишься.

— Нет, с малышами я не дружу! — серьёзно заявил Данил, помешивая в бокале чай.

— Он старше тебя, и даже старше Геры! — произнёс Володя, и Нику от этих слов слов-но обдало жаром. Значит он женился сразу-же, после Керкена. Тогда зачем, зачем он морочил ей голову…

Взволнованная, Ника встала из-за стола, и, отвернувшись к мойке, стала мыть чашки и блюдца, старательно пряча глаза от того, кто так настойчиво заглядывал ей в лицо.

— Мама и Гера ждут нас! — произнесла она, наконец нарушив эту невыносимую тишину.

Мужчина, сидевший рядом с её сыном, вздохнул и поднялся из-за стола.

ГЛАВА 46.

Мария стала поправляться. Но очевидно годы, да пережитый ужас той страшной ночи сделали своё дело. Её лицо, похудевшее за эти дни, стало ещё больше морщинис-тым, а тело, ставшее как будто меньше, напоминало издали фигурку девочки — подростка. Она передвигалась медленно по коридору, опираясь дрожащими руками на деревян-ный костыль.

— Мама! — бросилась Ника к Марии. — Неужели тебе разрешили ходить, или ты сама своевольничаешь?

— Ты что- же дочка думаешь, я всю весну и лето здесь должна проваляться? — про-бурчала Мария, сердито глянув на Нику. — Огород-то кто сажать будет…

Но тут глаза её округлились, затем налились неожиданной слезой, и она восклик-нула, обращаясь к высокому стройному мужчине, остановившемуся неподалёку:

— Володенька! Здравствуй сынок!

Мужчина ласково улыбнулся, шагнул вперёд, и бережно взяв пожилую женщину за руку, поцеловал её. А потом они все вместе сидели в небольшой уютной палате, куда Марию перевели сегодня утром. Яркое солнце залило своим светом белые безжизнен-ные стены, серые застиранные простыни, которыми была застелена узкая койка с дере-вянными спинками, и растянутой сеткой. Мария, с материнской любовью поглядывая на мужчину, рассказывала что-то о себе, обращаясь иногда к Нике, словно требуя под-тверждения своего рассказа, и Ника согласно качала головой, думая о своём. Но когда Мария вдруг заговорила с Володей о его семье, о детях, Ника вскочила, и торопливо попрощавшись с матерью, бросила почти на ходу:

— Я к Гере! Володя ещё побудет с тобой, а завтра мы придём к тебе с Данилкой!

Дочь лежала на высокой кровати. Её бледное, с заострившимся носиком лицо, было так трогательно жалостливым, что Ника, кусая губы, чтобы не зарыдать, постояла с минуту у дверей, и лишь потом неслышным шагом приблизилась к высокой кровати. Ка-залось, Гера спала. Но от лёгкого скрипа половиц, ресницы её тихонько дрогнули, и, глаза дочери медленно открылись.

— Мама! — прошептала она, и Ника почувствовала, как всколыхнулось её материнс-кое сердце, в котором проснулась вдруг любовь и нежность к дочери.

Ника так явно ощущала эту огромную любовь и эту нежность, что она готова была упасть ниц от этой тяжести, разметаться, словно орлица над своим птенцом, чтобы ук-рыть, уберечь своё дитя от той зловещей тишины, что нависла вокруг…

— Гера! Девочка моя! — шептала она, глядя в нежно- голубые глаза дочери, в которых застыло что-то страшное…

Ника гладила Геру по спутанным темно — русым волосам, в живописном беспорядке разметавшихся по подушке, проводила пальцем по дугам тоненьких бровей, изящный изгиб которых она узнавала… Она смотрела на свою дочь и чувствовала, как её серд-це обливается кровью…

— Неужели никто не видит, что её дочь умирает? Умирает!!!

Ника прижалась дрожащими губами к руке дочери, лежащей на одеяле. Тонкие паль-чики Геры чуть слышно шевельнулись в ответ. Наверное, слёзы сами по себе лились из глаз Ники, потому — что она ничего не замечала вокруг, ничего не видела, кроме тех полузакрытых глаз, что смотрели на неё сквозь длинные тонкие ресницы грустно, словно укоряя:

— Зачем ты плачешь, мама? Не плачь! Ты же большая!

Ника очнулась, когда сильная рука сжала её плечо, и знакомый мужской голос произнёс:

— Ника, идём к врачу! Надо поговорить!

Сквозь слёзы она увидела, как у Геры затрепетали ресницы, и что-то похожее на ра-дость появилось в её глазах. Бледные, тонкие губы её разжались, и Гера что-то прошеп-тала. Ника поспешно склонилась над дочерью, но видимо девочка утомилась, потому-что снова, прикрыв глаза, неподвижно замерла.

— Какая она большая! — ужаснулась вдруг Ника, глядя, как вытянулась её дочь под тонкой простынёй, но Володя уже тянул её за руку, и, поднявшись, Ника послушно поплелась за ним, раздумывая о том, что хотела сказать Гера.

Доктор сидел за столом, и, что-то писал. Увидев входящих, он отложил ручку в сторо-ну, сцепил вместе пальцы, и, словно в раздумье, уставился на них. Наконец он поднял голову, с сожалением посмотрел на вошедших, мужчину и женщину, и, откашлявшись, произнёс:

— Мне очень жаль, но лучше сказать вовремя правду, Вероника Антоновна…

Ника вдруг вскинула голову, и, с гневом посмотрела на Володю:

— Это же твоя дочь! Неужели ты позволишь ей умереть!

Глаза Володи, всегда такие яркие, словно нежно — голубое весеннее небо, сейчас ста-ли совсем другие. Странный, тёмно — серый, почти стальной цвет, обдал Нику мрачным холодом, и она внутренне поразившись этой перемене, уже почти бессознательно вслушивалась в звучащие над ней слова: