Запах цветущего кедра

Во вторник он позвонил, намереваясь утолить перезревшее любопытство по телефону, но попал на любезную помощницу, которая и сообщила адрес следующего собрания клуба. На сей раз заседали в актовом зале какого-то прежде богатого и теперь обнищавшего НИИ, с облезлыми остатками былой роскоши в виде сталинской лепнины. Несмотря на то что цена входного билета подскочила вдвое, народу оказалось больше: около сотни женщин, десятка полтора мужчин. Форма одежды опять полуспортивная, многие с фотоаппаратами, а две дамы установили телекамеру на треноге, стало ясно — грядёт событие. В предбаннике торговали орехом, маслом, поделками из кедра и книжками Стюарта, чего в прошлый раз не было. Ко всему прочему, теперь всех пришедших регистрировали в журнал, правда, со слов, документов не проверяли, но зачем-то неназойливо фотографировали. Пока рассаживались на полу под музыку, вернее, под шумовой фон — шелест листвы, шорох хвои и крики кедровок, на подиум внесли стол, кресло и вазу с кедровыми ветками. Многие лица уже были знакомы, но тут отчего-то не принято было бурно выражать восторг от встречи, поэтому все лишь кивали друг другу, и Колюжный тоже кивал, выискивая глазами Неволину.

Дабы не выглядеть белой вороной, он устроился рядом с мужчинами, подвернул под себя длинные ноги, чтоб уместиться на циновке, напустил суровый вид и стал ждать, по-прежнему незаметно рассматривая собравшихся. Сильный пол на сей раз напоминал заседание учёного совета — седые бородачи академического вида. Выделялся только один — смуглый, широколобый и сухопарый мужик с косичкой и длинной бородой, спрятанной под рубашку, эдакий экзотический кадр — хоть в историческом кино снимай в роли монаха или юродивого на площади. И тоже рыскал взглядом да ещё что-то шептал своему невозмутимому соседу.

Вообще-то с мужами подобного вида Колюжный уже сталкивался в конце девяностых, когда, вернувшись из Англии, ещё в радужный период, с помощью всезнающего отца определил направление в бизнесе — высокотехнологичные проекты, которые впоследствии назовут нанотехнологиями. Родитель когда-то работал начальником прииска и был уверен, что рухнувшая советская наука, этот гигантский отвал, хранит в себе столько золотого песка, что мыть его не перемыть. Обнищавшие безработные учёные, кандидаты и доктора из оборонки и Роскосмоса потянулись к нему вереницей — те, кого якобы не выпускали за рубеж в связи со страшными подписками о неразглашении. Они тащили свои проекты, потрясали толстенными папками, чертежами, на пальцах объясняли всё: от принципов получения новых видов энергии, медицинских препаратов и методики лечения смертельных заболеваний до вечных двигателей включительно. Униженные и оскорблённые, учёные мужи сильно переживали за отечественную науку и оттого напоминали юродивых. По крайней мере, Колюжный так объяснил себе их сильную и страстную возбудимость, крайности в оценках и непримиримость. Четверых учёных, проекты которых показались ему перспективными, он взял на полное содержание и опекал всячески, лечил непризнанных гениев медицины в хороших платных больницах, помогал с жильём и устройством внуков в университеты. Обещали уже через полгода потрясающие результаты, однако миновал год, а их не было. Тогда Вячеслав, уже не надеясь на своих экспертов, сам попытался вникнуть в суть научных проблем и получил от подопечных неожиданный и резкий отказ. Они не подпускали к конкретике своих тем: дескать, всё, что мы творим, принадлежит Родине, а не тебе, частному лицу, министерскому сынку, да ещё выученному в Англии и наверняка завербованному разведкой МИ-6! Дескать, если вы задумали со своим родителем хоть как-нибудь оправдаться перед Отечеством и доказать свою преданность, платите деньги и не суйтесь в тайны их гениальных изобретений.

В общем его, блестяще образованного в Высшей школе менеджмента Великобритании, а вкупе с ним и отца, бывшего министра и теперь депутата, развели, как в девяностых разводили многих иностранцев. Отец никак не хотел верить, что его расчёты на золотой научный отвал не оправдались, свалил вину на Вячеслава — мол, неправильно организовал работу. В результате практически отстранил от своего личного кошелька и года два ещё недовольно пыхтел, жалея напрасно потраченные время и деньги. Но поскольку с молодости носил горделивое приискательское прозвище Бульдозер, то сам принялся разрабатывать новую золотую жилу, связанную с технологиями.

Ещё тогда Вячеслав решил, что наконец-то избавился от вездесущей опеки родителя, собрал жалкие крохи в виде незаконченных проектов по сверхпрочным и сверхлёгким материалам и наладил производство снаряжения для экстремального отдыха и спорта. Выпускал всё: от страховочных карабинов, байдарок и лодок до спальных мешков и рюкзаков. И тут подвернулся шанс выиграть тендер на производство облегчённых космических скафандров для туристов, которых в скором времени станут пачками засылать на орбиту.

У Колюжного были все современные материалы, оборудование и технологии, не хватало единственной отечественной мелочи — технологии изготовления герметичного замка-молнии, способного выдерживать космические нагрузки. Точнее, была, но оказалось уже украдена одним расторопным лаборантом, увезена в Австралию и там запатентована. Бывший лаборант теперь выпускал гидрокостюмы с таким замком, процветал, но расслабился на законопослушной чужбине и секретов своих не стерёг. Вячеслав проник на его фирму, срисовал технологию производства «молнии» и, можно сказать, вернул краденое своей стране.

Смуглый кадр с бородой под рубахой напоминал ему одного из дорогостоящих экспертов, которых Колюжный нанимал, чтобы разобраться в премудростях высоких космических технологий. В частности, с производством скафандров и систем жизнеобеспечения. Попутно академик занимался медициной, некими аэрозолями, ароматерапией и ещё каким-то экзотическим восточным снадобьем от ожирения.

На сей раз приятное началось с первых минут: явно высмотрев его в толпе, впереди, прямо у ног, пристроилась девушка в горчичном костюме и опять одарила искренней, открытой улыбкой. А хотела, наверное, рядом сесть, но место оказалось уже занятым: по правую руку пристроилась чахлая болезненная женщина. Неволина так и не появилась, сколько он ни рыскал глазами по заполненному полулежащими телами залу. Потом свет смикшировался и погас, как перед киносеансом, люди замерли, и когда на подиуме загорелся фонарь, тот, кого так торжественно ждали, уже сидел в кресле за столом. Этот театральный приём рассмешил Вячеслава, однако присутствующие встретили Стюарта очень серьёзно, не хлопали и никак не выражали своих чувств, если не считать того, что некоторые женщины начали перешёптываться.

В первый миг Колюжный испытал не только веселье — разочарование, ибо промелькнула мысль, что это не Сорокин и не Стюарт, а кто-то третий, скорее всего подставной. Вид колоритный, привлекающий внимание и чем-то очень знакомый: тёмные, распадающиеся на прямой пробор волосья ниже плеч, но при этом редковатая, пучком, неухоженная борода и одеяние неожиданное — тёмно-зелёный офицерский френч, явно дореволюционного покроя. Эта явная деталь была единственной, указывающей на родство  жандармским ротмистром, в остальном он никоим образом не походил на правнука жандарма, родившегося и выросшего в Канаде. И вряд ли бы такой ряженый сумел скупить земли по Карагачу, организовать бизнес да ещё работать с европейскими партнёрами! Разве что переодевается в цивильное, но тогда борода приклеена и на голове парик — не иначе.

Едва этот волосатый гуру открыл рот, как первое впечатление лишь усилилось: голос был тихий, но властный, густой и какой-то обволакивающий. И дикция при этом блестящая, простые слова получались ёмкими, проникновенными, и никакого, даже малейшего акцента, приобретаемого русскими от жизни в иноязычной среде, — типичный говор урождённого москвича. Манера говорить заставляла вслушиваться, но Вячеслав сразу понял, о чём речь, хотя лектор начал с некоей середины, с полуслова: автор «Света любви» проповедовал вегетарианство, точнее, исследовал причины отказа от мясной пищи и рыбы.