Запах цветущего кедра

Простенький мотивчик, навеваемый подавленным сознанием, ещё нудил, подсказывал, твердил, что это ненадолго, не навсегда, что это всего лишь приключение, увлекательная забава, авантюра, поэтому и сохранялось желание бежать. И она сделала первую попытку совершенно спонтанно, как только заметила, что за ней никто не следит. Становище огнепальных располагалось в ленточном кедровнике, невысокие дома были выстроены вокруг гигантских кедров и вовсе не имели крыш, только бревенчатый накат, покрытый толстым слоем глины. Не попадали ни дождь, ни снег, и с воздуха увидеть их было невозможно. Несколько раз Женя слышала вертолёт, круживший над весенними разливами, — это искали её, но не было никакого желания выдавать себя и жильё своих похитителей.

Перед первым тайным побегом ей казалось, будто Карагач где-то на востоке, и однажды она взяла фотоаппарат и пошла в эту сторону. Однако кругом была вода, затопленная болотистая пойма, уйти по которой без лодки ну никак невозможно. Не вброд же, не вплавь! И эта невозможность радовала, точнее, оправдывала её пребывание здесь. Если сбежать сейчас, всё кончится! И начнётся практика, полевой отряд, маршруты, посиделки возле костров, одни и те же рожи, истории, песни, анекдоты. Влюблённый Стас наверняка уволился, а может, его уволили за потерю маршрутника. После практики опять город, гнусный питерский климат, защита диплома. Да и уходить было слишком рано! Старуха только посоветовала Прокоше вести её сквозь чистилище, а тот вроде бы и не готовился, напротив, всячески ублажал. И когда соберётся производить экзекуцию, неизвестно — всё лето впереди. Вот спадёт вода, высохнет земля, Карагач войдёт в русло, её пропажа обрастёт легендами и закончится запас плёнок — вот тогда и бежать можно!

Отсутствовала она часа три, но даже искать никто не бросился и не спросил, где была. Только пегий сват по-лешачьи хитро глянул и скрючил нос. Женя застала своего Прокошу за тем же делом, за которым оставила. Готовясь похитить присмотренную на прииске отроковицу, «муж» пристроил к своему тесноватому домику светёлку и теперь выстрагивал стены. Огнепальные деревьев в своём кедровнике не трогали, и рубили где-то далеко и сплавляли по воде толстенные брёвна. Потом их раскалывали, возводили стены, настилали полы и потолок: пристройка получалась бело-розовая, сказочная, с гремя окошками и пахла божественно — свежим кедром.

А строил, потому что женщины у огнепальных жили отдельно, на своей половине, куда муж мог входить лишь ночью. Ко всему прочему жён вообще не заставляли работать по хозяйству, и вначале Женя думала, что это по причине медового месяца, потом всё равно придётся готовить пищу, убирать в доме, стирать. Но месяц пролетел — ничего не изменилось! Женя первые две недели просто отсыпалась, и огромный Прокоша за толстой дверью светёлки ходил на цыпочках. Когда она просыпалась и как всегда начинала чихать, «муж» получал сигнал и готовил ей завтрак — обычно ядра кедровых орешков, сваренные в лосином молоке, эдакая божественного вкуса каша. Ему даже не надо было говорить, что такая пища ей нравится; прозорливый, он всё сам видел и готовил. И что больше всего поразило: чтобы накормить одним только завтраком, он часа два сидел и щёлкал орехи, собирая зёрнышки в глиняную плошку!

На обед Прокоша готовил рыбу, обычно нельму, причём настолько вкусно, с приправами из диких трав, что она никак не могла насытиться. А ещё подавал копчёный язык, молодую лосятину с гарниром из медвежьей пучки или ревеня, что-то вроде паштета из костного мозга с перетёртыми луковицами саранок и кореньями. Это не считая такой обыденной и знакомой пищи из тушёных овощей и сдобных свежих хлебцев изо ржи крупного помола. Сладкого тоже было вдосталь, даже медовые самодельные конфеты и что-то вроде щербета с кедровыми орешками. Жене было интересно узнать, что, из чего и как приготовлено, однако Прокоша секретов не выдавал, а только сидел, смотрел, как она ест, и улыбался. Все рецепты она узнавала от жён других погорельцев, которые приходили глянуть на «молодую» и охотно рассказывали и даже учили премудростям кухни молчунов.

Поначалу Женя опасалась спрашивать их, когда же кончится это райское существование и начнётся чистилище. С «мужем» они вообще почти не разговаривали, да и потребности в этом Женя не испытывала, даже когда он ночью приходил на её территорию, вставал на колени перед ложем и начинал осторожно трогать её тело подушечками пальцев, как слепой. Эти прикосновения напоминали мимолётные поцелуи, и сначала она испытывала полудрёму и негу, представляя, что это пришёл Стас, запускала руку ему в бороду, и тело тотчас наполнялось пузыристой страстью, как в первую брачную ночь...

Пришло время, когда надоело вести лежачий или гуляющий образ жизни, и она сама бралась за какую-нибудь работу, но Прокоша молча отстранял её или усаживал в красный угол.

— Сам, — говорил он. — Мне в радость.

И ещё подавал голос, чтоб непременно пожелать здравия, когда она чихала, причём повторить одну и ту же фразу мог хоть двадцать раз подряд. А помнится, мужа этот её чих по утрам начинал раздражать и даже бесить.

Как только Прокоша привёл себе супругу, женщины стали приходить к нему в жилище, и оказалось, что кержацкие жёны, не в пример мужьям, говорливые, весёлые, любопытные и занимаются в скиту лишь тем, что рожают и воспитывают детей. Все они были когда-то похищены в миру совсем юными или, как Женя, взрослыми и почти ни о чём в прошлом не жалели. А иные, уже стареющие тётки, и вовсе были выкуплены из лагеря заключённых! Одно время в зоне на Гнилой Прорве была начальница-хозяйка, которая по уговору с молчунами устраивала смотрины невест и продавала молоденьких воровок и мошенниц. Выбирала таких, которые освобождались, а если отроковица очень уж нравилась кержакам, но срок имела большой, то переводила в «больничку», потом выписывала бумаги о смерти. Вместо лагерного кладбища счастливица попадала в рай земной. Кержаки платили за своих невест соболями, однако хозяйка зоны попала под подозрение и то ли сама села на нары, то ли перевели куда. И опять огнепальные были вынуждены заняться старым промыслом — кражей отроковиц.

У молчунов оказалась беда, с которой они никак не могли справиться. Все погорельцы были родственниками друг другу и не могли брать в жёны своих невест — старики за этим очень строго следили. К тому же, по злому року, у огнепальных рождались в основном мальчики и совсем редко девочки. Некоторые парни лет до сорока не женились, искали себе подходящих невест или вовсе оставались бобылями. Первых встречных они не брали — высматривали себе отроковиц, ярых по духу и смелых, точно угадывали способность к чадородию и сильное материнское начало.

Все эти подробности рассказали ей кержацкие жёны доверительно, без утайки, по-свойски, даже не подозревая, что она замыслила побег к осени. Слушая их, Женя с каким-то лёгким сожалением думала, что Прокоша всё-таки обманулся — никакого сильного материнского начала в ней как раз и не было. Она даже дочку вспоминала редко, отвлечённо размышляя, как бы написать ей письмо и попросить пронырливого свата-лешего, чтобы каким-то образом переправил в Усть-Карагач и там сбросил в почтовый ящик. И всё откладывала, ибо увлечённая своими приключениями, не ощущала острой потребности.

И ещё одно желание, навеянное прошлым, иногда возникало в очарованной голове: вот если бы Стас её разыскал! Плюнул бы на увольнение, остался на Карагаче ради неё. Пожалуй, он был единственным парнем, за которым бы она пошла из плена, но при обязательном условии поединка. Пусть схватится с Прокошей и отнимет! Отнимет и приведёт в отряд... Но пусть это случится под осень, чтоб целое лето удачливый, прославленный на Карагаче Рассохин метался, рыскал по тайге. И если добыл бы себе отроковицу, то в честной драке отбил у соперника. Тогда можно поверить в его чувства и пойти.

Только вот станет ли искать? А отыскав, возьмёт ли, коль узнает, что были у них с огнепальным брачные ночи? Обмануть его казалось кощунством, да и соврать о своём целомудренном пребывании у Прокоши невозможно! Поэтому и возникали сомнения: больно уж ревнив был баловень судьбы, он и с Репниным рассорился из-за Жени, и увольняться вздумал потому, что честолюбие не позволяет прощать.