Зажечь солнце (СИ)

В жизни встречаются только злодеи.

Йохан кажется благодарным за то, что Танатос немного отогрел его ноги и отыскал в куче совершенно ненужного хлама на втором этаже сапоги, тёплые штаны и кусок ткани, который можно было использовать для перевязки. Впрочем, все люди кажутся благодарными и хорошими. До поры до времени.

Впрочем, Тану плевать на всё это сейчас. Ему нравится этот бледный и худощавый мальчишка, который помог ему и Хелен добраться, по крайней мере, до Тивии, который помог зажечь огонь в очаге и накрыл Хелен плащом… Поэтому Танатос решает, что неплохо будет рассказать Йохану о том, что именно ему следует делать до и после того, как он доберётся до знахарки в Меливерте.

— Давай будем друзьями? — просяще выдыхает бард.

Танатос Толидо внезапно забывает всё, что он хотел сказать до этого. Слова словно застревают в горле. Какое страшное слово — друг. Ужасно липкое, ужасно холодное, невыносимое… Тану совсем не хотелось бы его слышать. Вообще. Не только сейчас… В принципе. В ордене ни у кого нет друзей. Ни у магистров, ни у жрецов, ни у послушников. Есть приятели, есть знакомые, есть враги, но… Друг это намного хуже, чем враг. Хотя бы из-за доверия.

И бывший послушник отшатывается от Йохана после этих слов. Ему хочется огрызнуться, закричать, что никакой друг ему не нужен, что он привык быть один, что так надёжнее, безопаснее… Что в ордене ни у кого нет друзей, а у кого были — те покоятся на дне шахты. Потому что их предали. Потому что никому нельзя доверять. Даже тем, кто зовёт себя другом. Тем более тем, кто зовёт себя другом.

— Я… Извини… — бормочет Танатос и отходит к окну. — Я не могу быть твоим другом, Йохан. Не могу! Извини…

Послушнику становится несколько тяжело. Почти грустно. И к горлу почти подступают слёзы, которых мальчик сейчас не может себе позволить. Он мог бы разреветься, лёжа в полном одиночестве где-нибудь в укромном уголке в ордене, но не теперь, когда на него кто-то смотрит.

Потому что слабость — тоже доверие…

***

Хелен не хотелось уходить из Тивии. Не хотелось просыпаться. Не хотелось покидать дом, в котором было куда теплее, чем на улице. Не хотелось снова оказываться среди снега и колючего ветра. Девочке хочется остаться… В тёплом доме, на лавке, которая пусть и не такая удобная, как привычная ей кровать, но лучше, чем холодный снег, чем вечные сугробы, через которые приходится пробираться, порой проваливаясь в них по пояс.

О, эти вечные сугробы! Если бы только было солнце, что способно их растопить… Если бы только был огонь, способный всё сжечь, испепелить… Танатосу хочется верить, что будет когда-нибудь та сила, способная пробудить к жизни весь этот уснувший мир… И только ради этого стоило учиться магии.

Возможно, следовало ослушаться Евискориа и сдать Хелен и его Эрментрауду. В ордене хотя бы можно было не бояться того, что тебя в любой момент кто-то настигнет и казнит самым жутким способом, какой только сумеет придумать. Тогда года через два Танатос Толидо стал бы учеником старика Иоланди… Тогда года через четыре Танатос Толидо стал бы полноправным жрецом — все звали бы его Хейденом… Этим противным именем, к которому мальчишке было никак не привыкнуть.

И Танатос её прекрасно понимает. Пока ещё не закончились дрова и еда — Тивия была бы прекрасным местом для жизни. И, возможно, следовало остаться там на некоторое время. Двух-трёх дней вполне хватило бы, чтобы отдохнуть. Но… Что-то беглому послушнику подсказывает, что тогда до Меливерта они могут просто не дойти. И это будет очень печально — умереть во цвете лет.

Они пробыли в Тивии часов пять-шесть. Пожалуй, не меньше. Хелен удалось чуть-чуть поспать, Танатосу — промыть раны на ногах Йохана и перевязать их каким-то тряпьём, после чего разогреть над огнём кусок хлеба, а барду — немного отдохнуть и найти себе нормальную одежду. Не только штаны и сапоги, которые отыскал Танатос, но и куртку, пару рубашек и вязанную кофту, а ещё — плащ. Так что, Толидо теперь мог кутаться в свой, тот, который припас для него отец Хелен.

Йохан говорил, что от Тивии до ближайшего домика для путников придётся идти не меньше семи часов. И Танатос очень надеется, что они доберутся до того домика раньше, чем бард совсем не сможет идти дальше. И что на их пути не встретится ни одного медведя, ни одного волка… И что не будет метели, которая погребёт их заживо под толщей снега… И что не встретится ни одного враждебно настроенного человека. Если бы Танатос мог, он бы молился.

Меливерт… Как примет их этот город? Не будет ли там кого из жрецов, способных разрушить всё, ради чего Толидо и Евискориа сбежали из застенок жреческой цитадели? Не поймут ли люди, что что-то не так? Не пустили ли жрецы уже для всех своих шпионов краткое описание нужных им людей? Не нужно ли срочно что-то предпринять?..

Бард едва волочит за собой свою мивиретту. Йохан всё рассказывает свои сказки. Про эльфийского князя, который запер всех своих дочерей в Вирджилисской цитадели из-за пророчества, когда услышанного им — пророчества о Сердце цитадели, девушки, которая единственная имеет власть сделать стены Вирджилиса нерушимыми, а сердца воинов — безжалостными к своим врагам, про семью оборотней и охотников на нечисть, ландграфов Ярвиненов, что имеют право судить всех и каждого в своём огромном уделе и во всей Нивидии, про солнечного бога, Арго, и про его пятерых жён и тысяче наложниц, от каждой из которых у него есть по несколько детей, про ночную деву-воительницу, умеющую ослеплять любого мужчину, чьё сердце ещё не занято любовью, про демона, которого даже собратья считают великим грешником, и сердце которого будет отдано земной женщине, прекрасной, словно самый красивый цветок, и холодной, как все льды Имештлэндии, про короля с сердцем из чистой стали, что станет императором снежной и жестокой страны, про ледяную женщину, которая является генералом Интариофа, про Изенбергскую крепость, в которой похоронен будет по пророчеству великий отступник и чернокнижник, которого будут помнить и бояться в веках, про Пустошь Героев, где хранится самый ценный меч во вселенной, которым будет повержен сей великий отступник и чернокнижник, про то, что как-то найдутся храбрецы, что сумеют зажечь солнце и звёзды, что посмеют дерзнуть и спасти всех, про то, что явятся как-то безумцы, которые обрушат нерушимые стены древних цитаделей, и, влекомые блеском золота и рокотом славы, погибнут в неравной битве, про то, что родятся когда-нибудь злодеи, что погрузят мир в бездну хаоса и поселят в сердцах людей злобу и войну… Йохан много чего говорит. Танатос усмехается и думает о том, что в такие бредни ни один дурак не поверит.

— Что же твои герои не зажигают солнце? — язвительно спрашивает Толидо. — Чего они ждут? Так холодно… Могли бы они и поторопиться!

Йохан обиженно замолкает. И Танатос почти жалеет о своей несдержанности. Ну чего стоило промолчать? Пожалуй, барда это действительно обижает. Наверное, как обижает каждого человека, который верит во что-то всем своим сердцем, когда кто-то начинает их в этом разубеждать.

Танатос и раньше замечал, что люди раздражаются или расстраиваются, если рассказать им что-нибудь, что не вписывается в их мировоззрение. И хорошо ещё, что Эрментрауд не считал его после этого еретиком, которого следовало бы сжечь на костре за инакомыслие. Да… Тан никогда ещё не задумывался об этой стороне вопроса. И хорошо, думает бывший послушник. Хорошо, что эта мысль никогда не приходила ему в голову. Потому что иначе, возможно, наставник действительно считал бы его еретиком, а не идиотом.

И пусть Йохан молчит, думается Толидо. Так только легче идти. Хотя, наверное, не стоило так говорить… Йохан не хотел ничего дурного, да и люди в основном верят в легенды и пророчества. Разве бард виноват в том, что орден отучил Танатоса верить во всю эту несусветную чушь? В том, что, когда тебя постоянно бьют и морят голодом, сложно ждать неизвестных героев и храбрецов. Пусть Йохан молчит сколько угодно. Это его дело. Только его. Пусть молчит сколько угодно. Танатос не скажет ему больше ни единого слова, если барда так обидело невинное замечание о том, что именно Тан думает обо всех этих дурацких легендах и пророчествах.