Данэя (СИ)

Стал говорить с инженерами обслуживания – тут узнал, чем эти миляги, генетики, занимаются там: мутационными изменениями организма под действием различных доз космического облучения. На ком только можно: дрозофилах, мышах, свинках, собаках, обезьянах. Плюс – на неполноценных. Опыты – небезобидные: отход, как спокойненько выразился один из тамошних инженеров – солидный. Труппы сжигают: их использование может дать непредвиденные результаты.

Я заинтересовался. Он без ведома генетиков показал мне два трупа, лежавших в стеклянной камере. Внешне – что-то совершенно кошмарное: ненормальные пропорции, неимоверно гипертрофированные части тела. Аж смотреть страшно! Непонятно – как только они могли двигаться.

Я спросил его об этом.

– Кое-как двигались. Зато с помощью их семени получают потомство с гипертрофией нужных органов. Лучший материал для пересадок. Это теперь основное направление работы здесь. Раньше здесь над ними только проводили опыты по мерам космической безопасности и выведению индивидуумов повышенной устойчивости к условиям открытого космоса.

– Давно здесь сменили тему?

– Говорят, лет тридцать назад – после начала ограничения отбраковки.

Порассказал он мне немало. Я спросил его, как он сам ко всему этому относится? Он пожал плечами: ведь это нужно для хирургического ремонта – какие тут могут быть вопросы? Я ему ответил: прокомментировал то, что знал он, с нашей точки зрения. Ерунда, сказал он, просто бред и сентиментальная чепуха, а не трезвый, рациональный подход к явлению. Но задумался.

Я его не трогал пару дней. Потом увидел, что он начал сдаваться. Отличный мужик: космонавт. Главное, он сам потолковал с остальными инженерами. Поспорили они между собой и взялись за меня: выкладывай подробненько – что и как. Слушали меня – и кое до кого доходило.

Начали они толковать и с генетиками, приводить их ко мне. Тоже – разные ребята. Большинство считали и считают, что всё правильно – и нечего мудрить. Человека три из них, однако, слушали.

Тут как раз крейсер прилетел с Земли: привез новую партию подопытных.

– Ну что? – спрашиваю тех, кто был хоть в чем-то со мной согласен. – С этими будет то же самое?

– А что?

– Знаете, друзья, воткнул бы я вам кольца в нос и перья в голову, да раскрасил бы тела поярче. Совсем натурально выглядели бы!

– Что мы: первобытные дикари?

– А кто же? С вашими взглядами можно спокойненько снимать скальп с живого человека.

– Но мы сами-то этими опытами не занимаемся, – отвечают инженеры.

– Но вы же видите – и молчите.

– Ну, и ты: видишь – и молчишь!

Как я мог стерпеть? Я, космический спасатель? Мы всегда спешим на помощь, когда гибнут люди. И тут были люди: они гибли от рук других – их специально губили.

Всё полноценное население станции собиралось вместе только по четвергам: на пир. Мало подходящий момент, но другой возможности не было: когда до меня дошла очередь произнести тост, я высказал им всё, что думал, и потребовал прекратить бесчеловечные опыты. Что тут началось! Но большая часть инженеров, не ожидавших, что я решусь на подобное, встала на мою сторону.

– В космонавтах всегда было больше человеческого, чем в живущих на Земле, – заметила Ева.

– И даже два генетика присоединились ко мне. Мы изолировали остальных генетиков от неполноценных – вновь прибывших и уже используемых, прекратили проведение над последними болезненных опытов.

– И что было потом?

– Мы послали радиограмму на Землю с сообщением об этом и призывом прекратить опыты над ними повсеместно. В ответ пришло распоряжение инженерному персоналу прекратить несогласованные действия, а мне – приказ на спасательный полет. Не выполнить его я не мог – тем более, что сам уже перехватил “SOS”.

Пока летал, с Земли на “Дарвин” прилетела смена. Всех инженеров и несколько генетиков вызвали на Землю. Вызов получил и я.

– Значит, собираются судить?

– Пусть: у меня будет, что сказать на суде. Я знал, что так и кончится: всё, что увидел и услышал – записано, и с записью я никогда не расставался. Ты перепиши её, Капитан – пригодится.

– Безусловно!

– А что на Земле?

Дан рассказывал – и одновременно думал, что события вот-вот могут заставить его выступить по всемирной трансляции – объявить открытую войну Йоргу. Суд над Ги превратится в суд над тем, что породил кризис.

Но хватит ли сейчас сил победить? Учение Лала только начало проникать в сознание людей. Много тех, кто отказывается принимать его; ещё больше – неимоверное количество – тех, кого это совершенно не интересует. Как мало ещё тех, кто пойдет с ними! Но ждать, когда они составят ощутимое большинство, не удастся: поток нарастает – ничего не поделаешь.

– А как твои дела? – спросил он Еву.

– Всё то же, всё так же! – с досадой сказала она. – Скорей бы родила Лейли!

– Не раньше положенного.

– А пока они выжидают. Мы собрались после концерта Лейли – я спросила: “Ну, что? Видели? А мы?” Они – отводили глаза. И когда я говорю с каждой о рождении ребенка, глаза тоже становятся грустными. Страх после того, что они сделали со мной, так и не исчез у них.

– Ты о чем, мама Ева?

– Потом, Ли.

“Потом!” Слово, которое может быть страшным. Появление матерей должно быть не потом, не после начала открытия открытых выступлений по всемирной трансляции. Ближайшие результаты их очень неопределенны: противники могут одержать верх на первых порах и добиться запрета рождения детей полноценными женщинами. А это ведь главное сейчас! И с этой точки зрения бунт, устроенный Ги, был преждевременным.

Суд, однако, не состоялся: Ги был срочно вызван в Космос – лететь на сверхпредельной скорости, на что пока из-за выхода из строя Ли был способен только он, космический спасатель №2.

Теперь до начала суда, который были вынуждены отодвинуть, Лейли успеет родить. И если всё же запрет на рождение будет принят, то несколько женщин-педагогов, которые успеют решиться (если успеют!), смогут отказаться от аборта, потому что запрет придет после того, как они забеременеют. И можно будет бороться за право их самим растить своих детей.

Сейчас роды Лейли – самое главное, первостепенное. А перед этим – ещё премьера “Девы рая”: Дана особенно беспокоила в ней сцена покушения на самоубийство – борьба, толчок, падение Гурии.

Снова спектакль. Опять набитый до отказа счастливцами зал театра. Полные голографические зрительные залы. Включенные экраны всей Земли.

Гаснет свет, и начинает звучать многоголосый хор: “Джерихон, Джерихон!” Псалом американских рабов-негров.

Двое, Он и Она, смотрят старинный фильм – “ Хижина дяди Тома”. Плантатор с грубым лицом издевается над своим рабом, который явно превосходит его интеллектуально.

– Какая мерзость! – возмущается Она. – Как только такое могло существовать?

– Удивляешься этому? А меня больше удивляет другое.

– Что именно?

– То, что нечто подобное может существовать сейчас.

– Сейчас? Что имеешь ты в виду?

– То, что ты знаешь и не удивляешься. То, что существуем мы – полноценные – и они – неполноценные: что даже хуже рабства, потому что раб мог освободиться.

– Но они же умственно неполноценные. Они примитивны, тупы и совершенно бесчувственны.

– Нет! Нет!!! Они примитивны? Да: их же почти ничему не учили. Но не бесчувственны – нет! Я знаю: я это совершенно точно знаю.

И начинается рассказ Его: они сидят на платформе у края сцены в пятне света среди темноты. На другой платформе появляется тоже Он – Поль, в своем блоке. Ночь.

Звучит рассказ о том, как Он – ученый, приблизившийся к невероятно огромному открытию – сверхнапряженной работой доводит себя до полного психического истощения. Необъяснимая тревога, бессонница мешают ему быть одному. Он делает радиовызов.

Появляется Гурия – Лейли: полная, с большим животом. Он и Гурия: она предлагает ему себя, Он отрицательно качает головой. Они молча сидят рядом. И что-то мелькает в лице Гурии, глядящей на Него, бессильного. Она обнимает Его, прижимает к себе.