Данэя (СИ)

Великие задачи, великие задачи! Какой страшной стороной способны они повернуться, когда люди перестают отчетливо представлять, чем можно и чем нельзя жертвовать ради них, чтобы при этом не потерять себя.

Пока это не понято – рано выходить на Контакт: слишком неприглядно человечество в своем нынешнем облике. Сначала – справедливость и гуманность: возврат к ним является первоочередной целью. Его откладывать нельзя: другие великие цели будут появляться без конца. Одного создания “сферы Дайсона”[3], о котором снова начинают поговаривать, хватит на много веков.

Великие цели: среди тех, для кого они главные – его Сын, Лал Младший, и это наполняет сознание горечью, хотя и невозможно не уважать Сына за его цельность. Но как поведет он себя в решающий момент, не будет ли голосовать против уничтожения всего, что основано на новом рабстве – существовании неполноценных: ведь отвлечение сил на это может значительно отсрочить отлет на Землю-2.

И ещё одно его сильно беспокоит: состояние Марка. Заметно сдал, ходит с трудом, но не хочет лечь в клинику – не желает даже говорить об этом. Принимает кое-какие лекарства – этим и ограничивается. И продолжает работать – не щадит себя: привычка всего поколения, жившего при кризисе.

Новый приступ у Марка произошел опять во время работы над архивом Лала. На этот раз настолько сильный, что Дан, бросившийся к нему, счел необходимым одновременно вызвать врача.

До его приезда успел впрыснуть лекарство. Приступ утих, но состояние Марка внушало сильную тревогу.

– А, старый знакомый! – врач впился глазами в экран кибер-диагноста. – Как началось?

Дан рассказал; сказал, что впрыснул. Врач кивнул: Дан сделал всё абсолютно квалифицированно.

– Я ему тогда сказал, чтобы он немедленно обратился к своему врачу. Почему он до сих пор ходит со старым сердцем?

– Он...

– В клинику надо! Если произойдет инфаркт – может быть очень обширным. Мы должны успеть! – Он вызвал специальную санитарную кабину, в которую осторожно уложили Марка, находящегося в полузабытьи. Врач сел рядом с ним, включил кабину на режим бережной доставки: всё городское движение по трубам было скорректировано на беспрепятственное движение врача с больным.

... Дан находился в вестибюле клиники – дальше посторонние без врача не допускались. Но врач, увезший Марка, вскоре выбежал к нему.

– Твой друг странно ведет себя. Он очнулся, и, узнав, что мы собираемся немедленно произвести ему замену сердца, категорически отказался. – Он был возбужден. – Чего он боится? Элементарная операция – ничего особенного!

– Он – не боится. Можешь ты провести меня к нему?

– Конечно! Ты уговоришь его?

– Не знаю. Пойдем!

На Марка было страшно смотреть. Похоже, начинался ещё один приступ. Но он был в сознании.

– Марк! – Дан склонился над ним.

– Дан, – Марк с усилием открыл глаза. В них была дикая боль. – Скажи им: я запрещаю им пересаживать мне сердце донора, – голос его был еле слышен.

Дан вышел в соседнюю комнату, где его ожидали врачи.

– Уговорил?

– Нет. Это не удастся сделать. Помогите ему другими средствами.

– Какими? Другие средства – все – годятся лишь как временные. Ты же знаешь!

– Неужели в последнее время не было создано ничего эффективного?

– Для чего? Делается пересадка – и всё! Зачем нужно ещё что-то?

– Пересадку он делать не даст.

– Хорошо – попробуем помочь лекарствами, но... Гарантировать мы ничего не сможем.

Дан снова вышел в вестибюль. Уселся в кресло: ждать.

Врач вышел к нему очень нескоро.

– Кажется, пока обошлось. Он сейчас засыпает. Но случай слишком тяжелый: это не сердце, а ветошь. На то, что как-нибудь обойдется, рассчитывать нечего.

... Дан провел бессонную ночь. Дома ничего не знали: он боялся, как бы весть не дошла до Лейли. Выбежав на зарядку без Эи, сразу же связался с клиникой.

– Спит ещё.

– Ночь прошла спокойно?

– К счастью, да. Но надеяться не на что. Если не сделать пересадку, жить ему осталось недолго.

– У него моя пластинка. Понадоблюсь – воспользуйтесь ею.

Он не пошел в бассейн. И почти не мог есть за завтраком. Ждал.

... Марк был ещё очень слаб, но говорить мог.

– Уговори его, не дай ему умереть, – ещё раз сказал врач перед тем, как впустить его в палату.

Глаза Марка потеплели, когда Дан подошел к ложу реанимационной установки.

– Прости за беспокойство, – тихо произнес Марк.

– Ты не передумал? Положение критическое.

– Я знаю. Но я уже говорил тогда: повторять не буду. Не имею право – и не хочу.

– Ты слишком нужен сейчас.

– Всё равно: этого нельзя делать.

– Твой отказ пока ничего не изменит.

– А мое согласие изменит наверняка: я потеряю право открыто смотреть в глаза моим мальчикам.

– У меня – тело неполноценного.

– Ты тогда ещё не знал.

– У Ли четвертая часть от доноров. Зато он успел распропагандировать почти весь Малый космос.

– Из интервью Ли при публикации исключили одну фразу: “Когда я думаю, что мое спасение стоило жизни людям, взятой без их согласия, мне хочется умереть”.

– Марк...

– Не надо, Дан. Ты сам знаешь, что не должен мне этого говорить. Всё – или ничего, Дан. Мне стыдно будет жить с сердцем, отнятым у донора.

– Марк, они могут не спасти тебя.

– Пусть так. Моя смерть будет иметь смысл. Сядь-ка, Дан. Лал понял бы, что я – не могу иначе. А я ведь немало мешал ему говорить во весь голос.

– Ты сберег его.

– Я делал это только из страха за него: я любил его – но считал, что он заблуждается.

– Не вини себя.

– Поздно я понял его. Жить мне, всё равно, осталось немного – а я слишком мало сделал для него. Для нас всех.

– Ты опубликовал его книги.

– Ты сделал бы это и без меня. Нет уж: если я умру сейчас, то с сознанием, что успел сделать нечто существенное. Люди скорей поверят в наши идеи – идеи Лала. Как сказал древний мудрец, Гиллель[4]: “Если я не за себя – то кто за меня? Если я только за себя – что я? Если не теперь – то когда же?”

Марк закрыл глаза: разговор утомил его.

– Посиди немного со мной, – шепотом попросил он.

Потом он раскрыл глаза, слабо улыбнулся:

– А может, ещё и обойдется. Успею увидеть твоего внука. Ну, теперь иди! Скажи только врачам, чтобы оставили меня в покое: пусть не пристают с пересадкой.

У входа в клинику Дан столкнулся с товарищами Сына: Ивом, Уно и Александром.

– Сеньор, ты был сейчас у него?

– Как он?

– Вы откуда знаете, что он здесь?

– Врач сказал.

– Врач? Почему?

– Он нас видел раньше. Когда мы провожали Деда от тебя.

– Кого?

– Редактора Марка: мы так зовем его.

– С ним тогда произошел приступ. По вызову прилетал этот врач.

“А, старый знакомый!” Вот когда, значит, это было.

– Почему не сообщили об этом? Хотя бы – Лалу?

– Дед не велел.

– Можно будет навестить его?

– Я дам знать, – он не стал больше ничего говорить им.

... Марку было немного лучше на следующий день.

– Вот видишь: опять обошлось. Рано панику подняли. Привыкли, понимаешь, чуть что – спешить со своими любимыми пересадками. Хорошо, что я не дал.

Дан не стал спорить.

– Улучшение временное – нового приступа следует ждать в любой момент. И тогда произойдет инфаркт: это может значить одно – его конец, – сказал ему врач.

Но он не стал говорить об этом Марку. И не пытался больше уговаривать его.

– Лейли – не знает обо мне?

– Нет.

– И не надо: ей нельзя волноваться.

– Я сказал только Эе. И твои трое ребят знают: они приходят сюда.

– И сейчас здесь?

– Здесь.

– Славные ребята. Ты попроси пропустить их ко мне.

– Тебе нужен покой.

– Мне хорошо с ними. Они бывали у меня дома: я привык к ним.

– Знаешь, они называют тебя Дедом.

– Знаю, – Марк улыбнулся. – Попроси: пусть их пропустят.