Отсечь зло

— Пусти. Я так хочу.

За спиной женщины появился Правитель, он положил руку на ее плечо:

— Пойми, — голос был почти бесстрастным, лишь где-то в глубине таилось сочувствие, — преграда не исчезнет. Этого должны захотеть все. Только тогда.

Мать поникла, постояла некоторое время на коленях, тяжело поднялась, отряхнула пыль с юбки. Правитель стоял рядом.

— Я думал — тебе станет легче, когда ты увидишь, что твой сын жив и здоров. И возможно, ему не так уж и плохо в своем мире.

Женщина пристально взглянула в глаза Правителя:

— Мне кажется, после их исчезновения мы стали хуже.

* * *

Подростки вернулись на свалку. Куда же им было деваться? Здесь за время их отсутствия ничего не изменилось: все так же ослепительно сверкали на солнце горы стеклянных слитков, накалялись ржавые кабины тяжеловозов, из куч мусора уродливо торчали пучки арматуры…

Черный зев жилища, прикрытый куском брезента. Противно пища, из их убогого прибежища разбежались юркие крысы, доедавшие уже не пищу, а пахнувшие съестным коробки, пакеты, бумагу, кожу, съедались даже наклейки на консервных банках.

Удивительное дело — посреди помещения валялась злосчастная дама пик, из-за которой, получается — ни за что, ни про что, наподдавали Старухе. Он первый и заметил ее.

— Дама, дама! — оповестил он остальных, и замешкавшаяся крыса, решив, что это относится к ней, противно бросилась в щель.

— Дама? Ну, дама. Была одна, — рассудительно проворчал Куца и махнул в сторону оставшейся снаружи Мани, — стало две. Если покопаться в колоде, прибавится еще три, а такую свору баб нам не прокормить.

Радость щуплого померкла.

— Юморишь? А когда били — всерьез. Подл все-таки…

Куца ухмыльнулся:

— А что остается делать? В страну обетованную сходили, чуть там не сдохли, застряли в этом облаке почище чем в болоте…

— А лаз все равно где-то есть, — сказал щуплый, — куда бомжи иначе пропадают?

— Мечтай. У меня все мышцы болят, — пожаловался Куца.

— У тебя и мышцы есть? — угрюмо спросил Еж. — Не пора ли в таком случае поработать?

— В каком смысле?

— Взять ноги в руки и к складам, покопаться, как все. Понял?

— А ты?

— Я за себя сам решу, а вот тебе рекомендую.

— Ты что, издеваешься? Я еле живой сюда доволокся, шучу из последних сил, чтобы всех подбодрить… Разве я не работал? Кто нашу уродку, когда она застряла, вытаскивал?

— Можно подумать, ты больше всех налегал.

Еж явно был не в настроении, и Куца спорить с ним не решился, он знал, что если дойдет до потасовки, то сегодня синяками и царапинами не отделаешься, слишком их бригадир зол, а в лежку лежать совсем не светит, и так живот от голода свело, сигаретой три дня не затягивался, не говоря уж о колесах или дозе. После того, как в становище Крутого крепыша окунули в костер, Куца попытался было захватить лидерство, но получил, несмотря на обожженную руку крепыша, жестокий отпор, а главное — его никто не поддержал, все встали на сторону Ежа.

— Понятно, — пробормотал блондин. — Кент за это время куда-нибудь утек, пока добудем себе свеженького работничка, придется повкалывать самим… То есть, мне со Старухой. Понятно. Только не сегодня, — зачастил он, — ей-богу, не могу. Упаду. Сил нет. Все мышцы болят… Еле дошел. Сам посуди…

— Заткнись, — оборвал Еж, прислушиваясь. — Кажись, кто-то пришел. Может, Крутой кого послал…

Снаружи донеслись крики Мани:

— Еж! Куца! Сюда! Где вы там?

Подростки, не спеша выбрались на солнце и через полминуты подошли к относительно ровной и чистой площадке, месту, где они обычно собирались играть в карты или просто валять дурака на свежем воздухе. На железном ящике в тени от кабины, расставив в изнеможении ноги, сидела Маня. На ее щеках даже в тени были заметны какие-то пятна. Дорогу к туманной стене она перенесла сносно, а вот назад, после того, как увязла в тенетах лжеоблака, едва доплелась, все время плакала по дороге и просила ее не бросать. В нескольких шагах от нее стоял Кент. Выглядел он комично и в то же время жалко: волосы потеряли всякое подобие прически, сбились в один колтун, глаза воспаленно блестели и, похоже, начали гноиться. Бомж грязной тряпкой прикрывал рот.

— Что принес? — без церемоний спросил Куца и на всякий покосился на Ежа, не слишком ли он поторопился, перехватывая инициативу у «бригадира». Крепыш никак не прореагировал, давая понять — можешь продолжать.

Бомж вытащил из-за пазухи высокую банку не то тушенки, не то других консервов — этикетка отсутствовала, извлек бумажный сверточек и на верхушку банки выложил шесть сигарет. Все это он протянул Куце.

— Мало, — сказал, ощерившись, блондин. — Мало. За несколько дней — мало.

Кент свободной рукой еще пошарил у себя за пазухой и извлек галстук. Изумрудно-зеленый галстук с вышитой золотистой пальмой, по которой карабкалась коричневая обезьянка. Вещь, похоже, была совсем новой, только немного измялась от неаккуратного обращения.

Глаза у Куца зловеще вспыхнули.

— Нам жрать надо, а ты дрянь всякую тащишь!

Тем не менее блондин кивнул Старухе, чтобы тот забрал приготовленную дань.

Бомж поежился под недобрыми взглядами, закашлялся, грязной тряпкой прикрыл рот. <…>игадира спросил Куца и на всякий покосился на Ежа, не слишком ли он поторопился, перехватывая инициативу у <…>оиться. <…>емя плакал.

— Болею. Кашель замучил.

— Давно пора тебя подлечить. — Куца дожидался, пока Старуха подальше унесет консервы и сигареты.

— Прошу тебя, не надо. Я… Я… еле хожу…

— Надо же, какое совпадение — я тоже. — Куца приблизился.

Бомж встал на колени.

— Я старался, ребята… Я… — он опять закашлялся.

— Будешь лучше стараться! — С этими словами блондин резко ударил ногой бомжа в грудь, в район солнечного сплетения. Кент отлетел на метр и повалился на бок, захрипел, но уже следующий удар настиг его и пришелся по голове. Из горла бомжа хлынула кровь, она сначала окрасила прилипшую к подбородку тряпку, а затем тонкой струйкой потекла на утрамбованный временем и ногами мусор, образовывая лужицу. Судороги прошли по жалкому телу давно опустившегося человека, голова дернулась, и он уставился стекленеющими глазами в голубое небо, солнечные лучи сушили не то гной, не то выступившие напоследок слезы.

— Нет, — взвизгнула Маня, — нет! Не надо! Зачем?!

Девица вскочила как ошпаренная, сделала несколько шагов в сторону входа в их бетонную хижину и начала с утробным охом оседать на землю.

Еж первым понял, в чем дело, велел щуплому пулей лететь за одеялом, а сам повернулся к блондину.

— Дурак ты, Куца! — сказал он стоящему в замешательстве над трупом подростку. — За этот галстук Крутой все долги нам спишет. Может, Кент галантерейный склад нашел? Козел ты после этого… — Еж плюнул в сторону Куцы.

— Все равно бы сдох. — Куца вытер тыльной стороной ладони не то пот, не то слезу.

Старуха притащил одеяло и вертел его в руках, не зная, что с ним делать. Маня стонала.

— Что уставился? Стели одеяло. Не видишь — рожает!..

* * *

Маня вынесла сверток с ребенком на солнышко, не такое жаркое, как всегда, видимо, из-за ветерка, гоняющего легкий сор маленькими вихрями. Редкие облака отдельными айсбергами бороздили иссиня-белое небо. Поблескивало стекло, посвистывали, радуясь ветерку, щелки и всевозможные трубочки, принадлежащие некогда холодильникам, моторам и еще бог знает чему, скрежетало железо, укрывавшее кого-то от дождя, а теперь зажатое бетонными плитами и раздробленными кирпичами рухнувших стен. По своим делам бегали крысы. Все как всегда, с коррективой на редкий здесь ветерок. Все как всегда.

— Какой славный денек, Котик.

Девица, а теперь мама, назвала мальчика Сережей, однако, с легкой руки Куцы к нему пристало не то имя, не то прозвище — Котик, первоначально Кот-подкидыш, а затем, в смягченном варианте, — Котик.