Дэволюция

Денис Анатольевич Бушлатов

Д'эволюция

Д'эволюция

Алексей Игнатьевич обратил внимание на прыщ вечером, украдкой поглядывая на себя в зеркало во время бритья. Прыщ, нескромно расположившись подле правой ноздри, был некрупным, имел желтовато-синий оттенок, однако внушил Алексею Игнатьевичу самые ужасные отчего-то опасения. Не говоря ни слова жене, он густо замазал прыщ зеленкой и отправился спать.

Всю ночь пожилого библиотекаря мучили кошмары. То снилось ему, будто он превратился в кудлатую собачонку, что жила по соседству и будто дворник гоняется за ним с веником; то привиделось, что его, Алексея Игнатьевича зять, некто небезызвестный в деловых кругах — мот и баловень судьбы, распродал на корню свое дело, а жену Алексея Игнатьевича и вовсе убил молотком.

Под утро, измученному библиотекарю приснилась зеленая мясная муха, что села прямо ему на нос и ползала, ползала, шелестя прозрачными крыльями. Из под лапок у нее так и сыпались крошечные белесые пушинки, в которых Алексей Игнатьевич признал некрупных опарышей. На этом пакостном эпизоде, Алексей Игнатьевич проснулся.

— Какая все таки мерзость-эти сны! — вяло подумал он, нежась под одеяльцем, — Всемерзейшая мерзость!

Не открывая глаз, Алексей Игнатьевич протянул руку и прикоснулся под одеялом к жирной ягодице жены. Рука тотчас же утонула в теплом холодце, на душе у Алексея Игнатьевича полегчало и нехотя, он открыл глаза.

Точнее, левый он открыл, а вот правый отчего то не открывался. Мешало нечто постороннее, за ночь выросшее на щеке библиотекаря.

Алексей Игнатьевич попытался скосить левым глазом, однако кроме расплывчатого пятна ничего не обнаружил.

— Спрошу ка я у жены, — пискнул он и резво заколотил кулачком по толстой жопе супруги.

— Слышь ты, это, вставай, вставай! — верещал он вполголоса.

Жена, заворочалась, хрипанула, двинула бедрами, словно приглашая Алексея Игнатьевича к соитию, закашляла басом и совершила нечто такое, о чем и писать то стыдно. После, неспешно повернулась на спину, придавив хилую ручку Алексея Игнатьевича пористым салом, и зевнула.

— Доброе. Так сказать, утро! — расплылся в фальшивой улыбке библиотекарь.

Жена вяло хрюкнула и повернулась к нему лицом. На долю секунды в выцветших глазах ее промелькнуло отражение чего-то до боли напоминавшего свиное рыло. Впрочем, тотчас же, она зажмурилась и с силой оттолкнула Алексея Игнатьевича, да так, что он упал на пол, больно ушибившись кобчиком.

— Рак у тебя, Игнатьич! — ревела супруга, тыча в него пальцем, — Околеешь ты!

Алексей Игнатьевич очумело приподнялся и сел на корточки, по-жабьи.

— Что это ты, Варя, такое говоришь? — проквакал он.

— Рак! — с видимым удовольствием орала дородная Варя.

«Вот жеж убогая же тварь!»-подумалось библиотекарю. Не обращая внимания на крики жены, он встал на четвереньки и резво пересек спальню. У противоположной стены стоял шкап с зеркальными дверцами. К нему и направился библиотекарь. Отчего то, вставать с пола ему не хотелось. Некстати вспомнился давешний сон, где он был собакой. Библиотекарь припустил рысью. Живо добравшись до шкапа, он, снедаемый муторным страхом взглянул в зеркало.

Зажмурился, потер глаза и снова поглядел.

Всю правую сторону его лица занимал теперь прыщ. Размером он был со спелый персик. От центра багровой массы во все стороны расходились трещины, сквозь которые обильно сочился гной. Более того, прыщ то и дело вспучивался, и даже будто бы вздыхал.

— Что же это такое? — осоловело прошептал библиотекарь. В висках его отчетливо бухало.

Как же это понимать?

За спиной, непрерывный вой жены уступил место глухим ударам. Повернув голову, Алексей Игнатьевич обнаружил, что неистовая Варя, стоя на коленях, как есть голая, сосредоточено колотится головой о стену.

— У-у, чертова баба! Так и убиться недолго… — проворчал библиотекарь и уже более громким, приличествующим всей серьезности положения голосом, продолжил:

— Ну ты это…не разоряйся так!.. Э-э-э… Возрастное это у меня, значить. К старости! Период такой!

Произнеся всю эту околесную, библиотекарь и сам отчего-то уверовал в то, что прыщ у него возрастной, а следовательно-преходящий. И уверовав в это, он разухабился настолько, что даже решился выдавить возрастной прыщ. Потянувшись ладошками к багровой массе, он надавил изо всех сил. Тотчас же, лицо его пронзила свирепая боль, а из трещин по периметру прыща брызнуло чем-то белым и донельзя вонючим.

Ах, сука! — взвизгнул библиотекарь и упал на спину.

— Не смей выдавливать опухоль, Игнатьич! — басила Варя откуда-то издалека.

Алексей Игнатьевич посучил ножками в воздухе, извиваясь от боли, и даже попробовал было блевануть, но кроме зеленоватой слюны из желудка ничего не выходило. Постепенно боль отпустила, лицо впрочем свело гримасой. Алексей Игнатьевич бросил еще один взгляд в изгаженное гноем зеркало и стыдливо потупил глазки.

— Пойду ка я к врачу, Варя, — сказал он фальцетом.

Жена не отвечала. Она билась головой о стену.

Алексей Игнатьевич брел по улице, стараясь не поднимать головы. В глазах его светился животный ужас. Щека, перевязанная насквозь пропитавшимся гноем платком, казалось увеличилась вдвое. Под тканью что-то непрерывно пульсировало и охало. Редкие прохожие, что встречались на пути библиотекаря испуганно шарахались в сторону, пугаясь деформированной головы, а один елейного вида старик, сплошь заросший диким пухом, даже попытался укусить Алексея Игнатьевича за ляжку.

— Какой все таки ужас! — думалось библиотекарю. — Теперь меня, пожалуй выставят в кунц-камере, или усыпят.

В голову его лезли самые что ни на есть мерзкие мысли. Жена его, конечно, теперь бросит. Уйдет к соседу по лестничной площадке, что вот уже третий день оставлял под половичком туманные послания на душистой туалетной бумаге. Квартиру у него отберут. Потому как, человеку с прыщом, скорее всего, квартира не полагается. Равно как и паспорт.

Грезилось ему и экзистенциальное…

Проходя мимо заброшенного детского сада, Алексей Игнатьевич увидел несколько юрких как белки, заскорузлых и голых детей, что резвились в ельнике. На его глазах две девочки постарше разорвали на куски крошечного карапуза и давясь, жрали его лицо. С жадностью, провожали они взглядами старенького библиотекаря.

Недалеко уже от поликлиники, Алексей Игнатьевич наблюдал другой казус. Посреди оживленной улицы, автобус сбил насмерть немолодого уже школьника. Водитель, краснолицый мужчина в кепке набекрень, ожесточенно дискутировал с родителями погибшего:

— Вы, мамаша, конечно же резон имеете, — орал он в ухо крошечной старушке, — но хамить не надо. Мальца не вернешь, чего уж там, а слово не воробей! Это я-то значить, гад? Я, бля, гад? — в подтверждение своих слов, он сбил старушку крепким кулачищем на окровавленный асфальт и принялся с наслаждением топтать ногами. Толпа вокруг одобрительно гудела.

В изнеможении, Алексей Игнатьевич добрался до поликлиники.

В коридоре, насквозь пропахшем людскими страданиями, народу было натыкано словно сельдей в бочке. Были здесь и сифилитики, козыряющие твердыми шанкрами, отчего то на лбу и на руках, и несколько чумных старух, что оглашали воздух низким воем. Был здесь и молодой студент из Праги, что оцарапав ногу, до тех пор мазал ее керосином по методу одного заезжего боцмана, что приобрел газовую гангрену. Этот держался нахально, лез без очереди и всюду пихал вонючую свою колодообразную ногу вместо паспорта.

На Алексея Игнатьевича, мало кто обратил внимание. Бочком, протиснулся он к толстой медсестре, то сидела у входа и выковыривала грязь между пальцев ног. Вид у медсестры был надменный.

— Мне бы, — пискнул он, — к врачу показаться!

— Что там у вас под бинтом?

— Панариций! — брякнул библиотекарь, надеясь поразить назойливую девку.