Илион

Спутник медленно, чуть ли не печально, покачал головой:

– Ничего подобного. Даже в годы Сейви, каких-то тысячу лет назад, дамы беременели от кого попало. ПЛ вживили в нас… в наших женщин… специальное устройство по хранению спермопакетов и ее сознательному отбору. Сейви говорит, они позаимствовали его у моли.

– У моли?! – взорвалась Ада. К черту смущение! Что за бред! – Соображайте, что вы городите, Харман Ухр.

Мужчина вскинул голову, словно получил пощечину. Казалось, он впервые обратил внимание на чувства собеседницы.

– Это правда. Прости, если я расстроил тебя, но Сейви…

– Хватит! – воскликнула девушка; впервые в жизни она была готова броситься на человека с кулаками. – Сейви то, Сейви се! Довольно с меня этой старой кретинки! Не верю ни единому слову! Никакая она не старая и не мудрая. Просто полоумная. Все, я возвращаюсь.

И она побежала прочь.

– Ада! – крикнул вдогонку Харман.

Девушка не ответила.

– Ада!

26

Между ущельем Эос и ущельем Копратес, в восточной части Долины Маринера

За три недели плавания вверх по реке – точнее, внутреннему морю – Долины, Манмут едва не лишился рассудка. Фелюга с командой в сорок МЗЧ оказалась далеко не единственным судном, рассекающим волны затопленного ущелья. Кроме десятков похожих корабликов, путешественники миновали в день самое меньшее по три стометровых баржи, груженных неотесанными глыбами из каменоломен Лабиринта Ночи, до которого оставалось целых две тысячи восемьсот километров.

Орфу с Ио человечки закатили на борт и укрыли от летучих неприятелей куском парусины вместе с прочим грузом и предметами, извлеченными из трюма «Смуглой леди». Впрочем, любое воспоминание о подлодке, покинутой в пещерке на мелководье, приводило бывшего капитана в подавленное расположение духа. До сих пор он и не подозревал в себе столь сильной склонности к мрачным чувствам, к такому отчаянному одиночеству, которое отнимало бы всякую волю к дальнейшей борьбе. Лишь немилосердная утрата собственного судна явила истинную глубину скорби, на какую был способен моравек. Его товарищ – слепой калека, занявший место среди бесполезного балласта – и тот казался более жизнерадостным; хотя Манмут уже начинал понимать, как редко и осторожно иониец раскрывает перед кем-либо свою душу.

Фелюга причалила к берегу, точно по обещанию, на следующее марсианское утро после прибытия путешественников, и пока зеленые создания погружали гигантского краба на борт, маленький европеец успел несколько раз наведаться на «Смуглую леди», дабы забрать все, что только возможно: переносные аккумуляторы, сонар, навигационную оснастку, оборудование для коммуникаций…

– Не иначе, ты сплавал на разбитую посудину нагишом и набил карманы сухарями? – усмехнулся Орфу в ответ на его рассказ об утренних похождениях.

– Как? – Манмут испугался, а не свихнулся ли его друг окончательно.

– Авторская ошибочка, непоследовательность сюжета в «Робинзоне Крузо», – громыхнул краб. – Обожаю подобные неточности.

– Не знаю, не читал, – нахмурился европеец. Он был не в том настроении, чтобы выслушивать шуточки. Прощание с кораблем разрывало его душу на части.

Последующие три недели друзья обсуждали состояние Манмута – иных занятий на судне просто не было. К счастью, радиопередатчик ближнего действия, вмонтированный в панцирь ионийца, работал исправно.

– А ведь ты страдаешь не только из-за разлуки, – заметил однажды Орфу. – У тебя наверняка развивается агорафобия, боязнь открытого пространства.

– Почему это?

– Ты же создан, запрограммирован быть частью подлодки, которая прячется под вечными льдами на океанском дне, среди кромешной тьмы, под невыносимым давлением мощных слоев жидкости. Такому существу по-настоящему удобно лишь в тесной каюте. И недолгие набеги на поверхность Европы вряд ли подготовили тебя, старина, к марсианским просторам, далекому горизонту, ясным голубым небесам…

– Не такие уж они сейчас и голубые, – только и вымолвил в ответ знаток Шекспира.

Стояло раннее утро, ничем не отличавшееся от прочих, а это значит, Долину Маринера окутывала пелена тяжелых облаков и густого тумана. Зеленые человечки убрали ветрила и взялись за весла. Три десятка неутомимых гребцов уселись на скамеечках по пятнадцать с каждого борта, ибо ветер опять раздумал нести к цели двухмачтовый кораблик с треугольными «латинскими» парусами. На данном участке ширина реки достигала ста двадцати километров, а вскоре должна была увеличиться до двухсот, так что даже и в ясную погоду прибрежные скалы безнадежно затерялись бы за окоемом. Однако, учитывая оживленное судоходство, из предосторожности фелюга едва перемещалась в серой мгле, мерцая сигнальными фонарями на носу, мачтах и корме.

Со временем европеец осознал правоту друга. Агорафобия в самом деле доставляла ощутимые муки, ведь наиболее острая тоска подкатывала к горлу именно в солнечные, безоблачные дни. И все-таки его главная беда заключалась не в том, чтобы свыкнуться с потерей привычной скорлупки да нескольких внешних датчиков. Нет ничего ужасней для капитана, чем пережить свое судно, – так уверяли моравека исторические программы и прочитанная позже литература. Хуже того, на него была возложена ответственная миссия – доставить Короса III к подводному подножию Олимпа; теперь она бессовестно провалена. Ганимедянин мертв, как и Ри По – тот самый, кому следовало принять от главного разведчика Короса наиважнейшую информацию, зашифровать ее и передать…

Кому? Куда? Каким образом? Оставалось теряться в догадках.

Друзья беседовали и об этом долгими, тихими неделями путешествия. Ночью становилось еще тише, ибо с заходом солнца немые матросы впадали в спячку, закрепив корабль при помощи причудливого морского якоря. (Манмут как-то проверил здешние глубины эхолотом и присвистнул: более шести километров.) МЗЧ не шевелились, пока первые лучи рассвета не касались их полупрозрачной кожи. Становилось ясно, что молчаливые создания извлекают энергию прямо из солнечного света, пусть даже поглощенного клочьями тумана. Маленький европеец ни разу не видел, чтобы существа принимали пищу или что-либо выделяли. Он мог бы спросить их самих, но, несмотря на правдоподобные предположения Орфу о коллективной природе МЗЧ, означающей невозможность «убить» отдельную личность в принципе, знаток сонетов не настолько доверился гипотезе товарища, дабы без колебаний сунуть руку в чужую грудь и хватать чужое сердце ради праздных вопросов, не требующих безотлагательного решения.

Зато покалеченного ионийца он тормошил безо всякого стеснения.

– Зачем нас вообще послали? – изумился Манмут на десятый день. – Поручение – загадка, выполнять его мы совершенно не готовы. Просто безумие – отправлять на Марс подобных невежд.

– Моравеки-управляющие склонны четко разделять обязанности между специалистами, – пояснил краб. – Ты – лучший среди водителей-подводников, я идеально подходил для обслуживания космического корабля. Никому и в голову не приходило, что нам с тобой придется действовать за четверых.

– А почему нет? Они же понимали серьезную опасность миссии.

Орфу слабо усмехнулся:

– Похоже, начальство рассудило так: в случае чего, смертью храбрых падем все сразу.

– А ты погоди радоваться, – буркнул европеец. – Еще не вечер.

– Опиши-ка лучше погоду. Скажи, мгла уже рассеялась?

Дневные и ночные декорации поражали моравека своей красотой. Все его прежние сведения о мирах с атмосферой, пригодной для дыхания, сводились исключительно к земным архивам, и терраформированный Марс вызывал живейший интерес.

Небеса постоянно меняли краски: от сочной полуденной лазури до розоватого закатного багрянца и чистого золота, что заливало окрестный пейзаж, наделяя все предметы собственным сокровенным сиянием. Здешнее солнце, конечно, выглядело гораздо мельче земного, отображенного на старинных видеозаписях, зато неимоверно превосходило величиной и жаром крохотное светило, сиявшее галилейским моравекам последние полторы тысячи земных лет. Ласковый бриз благоухал соленой морской водой и время от времени – как ни странно – растениями.