Илион

– Гондола? – переспросил маленький европеец, пытаясь вникнуть в незнакомую идею.

– Ну да, корзина, куда все упаковано.

– Но ведь на Олимпе есть эскалатор… – брякнул, не подумав, бывший капитан подлодки.

– А разве тем, кто планировал экспедицию, это было известно? – возразил ему товарищ.

Манмут не ответил и в задумчивости отвернулся от воздушного шара. Южные скалы Долины Маринера превратились в тонкую красную линию на лазурном горизонте; фелюга все дальше уходила от берега, устремляясь к срединным течениям.

– Тебе не влезть в эту гондолу, – промолвил европеец.

– Естественно… – начал краб.

– Придется смастерить что-нибудь покрупнее, – перебил его Манмут.

– Ты и вправду веришь, что мы с тобой выполним миссию? – мягко произнес иониец.

– Не знаю. Я уверен лишь в одном: когда… если… достигнем побережья, до вулкана останется две тысячи километров. И у меня нет ни малейшего понятия, как нам их одолеть. А эта безумная затея с шаром… глядишь, и сработает.

– Тогда можно лететь хоть сейчас! Все быстрее, чем ползти по волнам на этой… Как ты ее кличешь?

– Фелюга, – повторил Манмут и запрокинул голову к розоватым облакам, на фоне которых качалась оснастка и два остроконечных паруса. МЗЧ бесстрашно и ловко суетились на реях. – Нет, вот что я тебе скажу: воздушным шаром воспользуемся не раньше, чем это потребуется. Пусть у него даже гондола обтянута хамелеоновской тканью – откуда нам знать, может, люди на летающих колесницах видят и сквозь нее? Перелет над Лабиринтом Ночи и тремя высочайшими вулканами планеты сам по себе достаточно длинен, труден и опасен.

Орфу негромко хохотнул:

– «Вокруг света за восемьдесят дней» – так, что ли?

– Почему вокруг света? Считая вместе с этим плаванием, мы обогнем только четверть Марса.

Дабы скоротать время и отвлечься от сумеречных мыслей, Манмут перечитывал книгу сонетов, спасенную с погибшей «Смуглой леди». Однако привычное снадобье ото всех бед на сей раз не помогало. Там, где прежде моравек погружался в дотошный анализ, выкапывал потайные связи между фразами, умопостроениями, а также глубинами драматического содержания, осталась одна лишь горькая печаль. Печаль и безысходность.

Сказать по чести, маленького европейца не очень волновало, что именно делал с «юношей» «Уилл» или «поэт» и чего ожидал взамен, – сам-то он никогда не имел пениса или анального отверстия, да и не грустил по этому поводу. Однако теперь медоточивые дифирамбы вперемешку с позорным клеймением одного и того же туповатого, зато физически здорового парня со стороны седеющего автора почему-то вдруг начали угнетать дух читателя. Он «перескочил» на сонеты, посвященные «смуглой леди», – те оказались еще более циничными и полными извращений. Манмут не мог не согласиться с критиками, утверждающими, будто интерес Барда целиком сосредоточен на сексуальной неразборчивости этой темноглазой, темноволосой, темногрудой женщины, которая, по словам поэта, если и не зарабатывала продажей собственного тела, то по крайней мере была еще та стерва.

Когда-то давно капитан подлодки скачал в свои архивы эссе Зигмунда Фрейда – этого колдуна и знахаря Потерянной Эпохи – и прочел о типе мужчин, что нарочно выбирают целью чересчур доступных «леди». Так вот, насмешливо играя словами, Шекспир не гнушается называть женскую вагину «проезжим двором», «общинным выгоном», «заливом, переполненным судами». Воистину: «Правдивый свет мне заменила тьма, и ложь меня объяла, как чума»!

Глядя на солнце, которое клонилось к закату над безбрежными просторами внутреннего моря, на пламенеющие вдали зубчатые стены скал, Манмут не мог понять, как он умудрялся долгие годы выискивать глубочайшие тайны и сокровенные идеи, копаясь в грязном белье, в этих граничащих с неприличием откровениях извращенца.

– Зачитался любимыми сонетами? – проговорил Орфу.

Европеец захлопнул книгу.

– Как ты догадался? Уж не получил ли мой друг дар телепатии взамен утраченных глаз?

– Еще нет, – беззаботно загрохотал краб, накрепко привязанный к палубе в десяти метрах от носа фелюги, где и сидел сейчас Манмут. – Просто иногда ты молчишь литературнее обычного.

Товарищ поднялся и устремил взор на закат. Маленькие зеленые человечки деловито хлопотали, возясь с оснасткой суденышка и готовясь ко сну.

– А если серьезно, – задумался маленький европеец, – зачем нам, моравекам, заложена в программу нелепая страсть к творениям расы людей, которые, наверно, уже повымерли?

– Я и сам удивлялся, – откликнулся иониец. – Короса III и Ри По наша общая болезнь благополучно миновала, но ведь тебе известны и другие случаи этой одержимости…

– Мой бывший напарник Уртцвайль зачитывался Библией в переводе короля Якова. Мог изучать ее десятки лет подряд.

– Прямо как я и мой Пруст. – Промычав несколько тактов из песенки «Я и моя тень», Орфу продолжал: – А знаешь, чем похожи все эти творения, к которым нас неудержимо влечет?

Манмут пораскинул мозгами:

– Нет.

– Они неисследимы, – таинственно изрек иониец.

– Как это?

– Их невозможно постичь до конца. Они словно дома, где вечно натыкаешься на новую дверь, не замеченную ранее мансарду, потайную лестницу или чердак… что-то в этом роде.

– Боюсь, я не до конца врубился, – буркнул знаток Шекспира.

– А ты не слишком-то весел, старина. И Бард уже не радует?

– Кажется, его неисчерпаемость исчерпала меня самого, – признал собеседник.

– Ладно, что там, на палубе? У наших маленьких друзей, поди, работы по горло?

Капитан погибшей лодки огляделся. Зеленая команда торопилась убрать паруса и опустить тяжелую якорную цепь, пока лучи заходящего солнца еще дарили последние крупицы необходимой энергии. Совсем немного – и немые создания улягутся, свернутся калачиками, впадут в глубокую спячку вплоть до рассвета.

– А ты, наверное, уловил колебания палубы? – полюбопытствовал Манмут.

– Да нет: время вроде бы подходящее. Почему ты им не поможешь?

– Прошу прощения?

– Ну, ты же у нас морской волк. Во всяком случае, отличаешь перлинь от перины и линя. Протяни малышам руку помощи… или хотя бы манипулятор.

– Я бы только путался под ногами. – Европеец с сомнением посмотрел на МЗЧ, шустрых и безупречно ловких, как обезьянки на старинных видеозаписях. – По-моему, они вообще телепаты, не то что мы с тобой. Моя помощь им явно не нужна.

– Чушь. Давай, старина, отыщи себе достойное занятие. Лично я намерен почитать о месье Сване и его ветреной подружке.

Манмут замешкался, потом засунул томик сонетов обратно в ранец и отправился на среднюю палубу. Там он присоединился к человечкам, которые привязывали к рее остроконечный парус. Поначалу существа, работавшие в унисон, замерли, уставившись на пришельца черными пуговицами глаз на гладких, одинаковых лицах, затем посторонились, и поклонник сэра Уильяма с радостью принялся за работу, изредка бросая восхищенные взоры на закатное небо и вдыхая чистый марсианский воздух полной грудью.

В течение следующих недель настроение маленького европейца совершило скачок от уныния к покойному удовлетворению и даже к некоему варианту радости, доступной обычному моравеку. Морские труды захватили его почти целиком, и даже непрерывные беседы с другом не мешали одновременно штопать паруса, сращивать концы канатов, драить палубу, вытягивать из глубин якорную цепь и стоять на вахте у руля. Фелюга покрывала около сорока километров в день – на первый взгляд смехотворно мало, но это если не учитывать капризные ветра, из-за которых судно в основном шло на веслах, да еще и против течения, к тому же исключительно при свете солнца. Долина Маринера протянулась на целых четыре тысячи километров (приблизительная ширина Соединенных Штатов – земной страны времен Потерянной Эпохи, как любил напоминать Орфу), и вскоре Манмут распрощался с надеждой достичь цели за сотню марсианских дней. А ведь за границей моря путешественников ожидали тысяча восемьсот километров плато Фарсида.