Бедный маленький мир

– Там у нее несколько слов об отце, – пояснила Анна Карловна. – Я отметила маркером…

«Незадолго до смерти папа мне говорил, что самый страшный грех, в который может впасть богатый и успешный человек, – это грех идеализма, – твердым крупным почерком писала Маша Булатова. – Что нельзя играть и строить гигантские спекуляции на тайном желании сорокалетнего мужика переделать мир и влиять на процессы. И что благими намерениями вымощена дорога в ад. Я, кажется, поняла. Мне тут нужно кое с кем поговорить».

– Можно от вас позвонить? – спросила Иванна.

Анна Карловна удивленно посмотрела на нас. Наверное, теперь, когда мобильные телефоны имеют даже дети, просьба прозвучала странно. Я тоскливо подумал о наших снулых трубках на дне моего рюкзака.

– Да, конечно, – очнулась она, легко подбежала к белому пузатому комоду и принесла оттуда трубку радиотелефона.

А я про себя усмехнулся: если и я буду так двигаться после шестидесяти, то можно считать, что жизнь удалась.

Иванна позвонила Юсе.

Феерическая женщина Юля Гольдштейн примчалась через полчаса, напугав Анну Карловну своей экспрессивностью и алой шубой. Она честно старалась держаться в рамках нормативного русского с небольшой примесью самой общеупотребимой латыни, расцеловала Иванну и меня и потащила нас в лифт.

– Вы звоните, – попросила Анна Карловна, стоя в дверях. – Я уже несколько лет ни с кем не говорила о них, о моих… о Маше с Геной.

– Вы уж извините нас, – оглянулась Иванна.

– Нет, я имела в виду… Спасибо.

– А мамахен в санатории, – мстительно сообщила Юська, включая зажигание. – И жрать в доме нечего. Но коньяк есть.

– Я не буду коньяк. – Иванна была мрачной и смотрела исподлобья.

– Ты с дуба упала? – изумилась Юська.

– У меня аллергия.

– Какая еще аллергия? Ой, ты залетела! Я права, залетела?

Юля красноречиво посмотрела на меня в зеркало заднего вида.

– Леха, она залетела? Ну, слава богу! За это и выпьем.

– Юська, на дорогу смотри, – попросила Иванна. – Никто не залетел. Ну что за манеры у тебя ужасные?

– Да ты не стесняйся, – хмыкнула Юська. – Все свои, дальше некуда. Ну кто у тебя есть ближе нас с Лехой? Молчишь? То-то же. Нет у тебя никого!

– Нет, есть. – Иванна не отрываясь смотрела в окно. – Есть еще один человек.

Дома у Юськи за поеданием магазинных пельменей Иванна выдала:

– А говорила она с настоятельницей.

– Кто? – спросила Юська. Она подцепила пельмень вилкой и теперь держала его на весу.

– Маша Булатова.

– А кто такая Маша Булатова?

– Причем за несколько дней до ее смерти, – продолжала Иванна, проигнорировав вопрос, – Маша сказала мне, что ей очень нужно к настоятельнице по одному личному делу. Мол, та всю неделю была на каком-то католическом конгрессе в Кракове, но наконец вернулась и, может быть, вечером примет ее. Наш разговор состоялся в контексте предстоящей вечерней рыбалки, на которую мы с Петькой звали Машу, а она таким образом объяснила свой отказ.

– Да ну вас, – обиженно надула губы Юська. – Я не понимаю ни хрена.

– Но все это пока домыслы, – вздохнула Иванна.

– Съешь оливку, – предложила Юська и погладила Иванну по голове своей маленькой рукой с длиннющими малиновыми ногтями. – Бедная ты моя…

Мне бы подумать о логике происходящего. О том, что уже три смерти пересеклись на Эккерте и потому Иванна сама не своя. Мне все казалось, что тут есть какой-то нюанс, которого мы не видим. И я сидел и думал о том, кто он такой, этот человек, который так же близок Иванне, как мы с Юськой, испытывал терзания начинающего собственника и тупо заедал свои переживания пельменями и солеными огурцами.

«Счастья не будет, оставь ожиданье подросткам. Нынешний возраст подобен гаданию с воском…» Это Дима Быков написал. Хороший он все-таки поэт…

– Ты чего, Лешка? – спросила Иванна. – Что с тобой?

– Он ест, – сообщила Юся очевидный и видимый факт, – оставь мужика в покое.

– А почему с таким странным лицом?

Счастья не будет. Да, может, и правильно это.

Иванна проснулась в шесть утра, поцеловала в плечо спящего Лешку и побрела в душ. Долго стояла в полусне под теплыми струями, смотрела на свой живот и вдруг вспомнила, как дедушка Эккерт утешал ее, десятилетнюю, когда она плакала однажды в ротонде.

К кому-то приехали родители, и такое вдруг на нее навалилось одиночество, такой маленькой и никому не нужной она почувствовала себя… А Дед нашел ее, поднял на руки и так ходил с ней взад-вперед по ротонде, говоря о том, что когда ему плохо – а ему бывает очень и очень плохо, и грустно, и страшно, – он представляет себе солнечное утро и цветущий луг до горизонта. Там жужжат шмели, летают стрекозы, скачут кузнечики, и каких только цветов нет на том лугу!

Сейчас, сквозь слезы и струи воды, Иванна попыталась увидеть перспективу цветущего луга – и не смогла. Не получилось.

Она кое-как вытерлась полотенцем, натянула футболку и джинсы и поняла, что немедленно умрет, если не позвонит Генрику. Пусть он ей расскажет то, что она боится знать. Да, пусть лучше расскажет, кого же она любила больше всех на свете. И продолжает любить, и плачет, когда вспоминает о нем. Об Эккерте, будь он неладен!

Иванна выудила из Лешкиного рюкзака свой телефон, включила его и нашла имя Генрика в телефонной книге. И пока стояла посреди кухни и смотрела на его телефон, тот позвонил сам.

– Слава богу! – заорал Генрик так, что у нее заложило ухо. – Вы где, фройляйн?

– В Москве, – ответила Иванна и услышала свой голос как бы со стороны – тихий, дрожащий, слабый какой-то.

Неужели для того, чтобы что-то получить, надо обязательно что-то потерять? Или все-таки есть другие варианты?

– Я в Москве, – повторила она. – Но мне нужно встретиться с вами. Срочно.

– Нет ничего проще, фройляйн, – с готовностью откликнулся Генрик. – Потому что в данный момент я пью кофе, смотрю в окно и наблюдаю изумительный рассвет над Кремлем.

Она приехала к нему в гостиницу. Морано ждал ее в абсолютно пустом в такое время ресторане, и на столе уже стояла корзинка с булочками, а еще на нем имелись джем, мед и кофе.

– Генрик, мы все оказались в очень сложной ситуации, – начала Иванна. И увидела в его глазах какое-то грустное разочарование.

– А ведь обещал… – вздохнул Генрик. – Ну и черт с ним!

– Кто обещал? Подождите, не перебивайте. Вы должны мне объяснить. Вы точно знаете. Для меня Дед был святым, но я не понимаю…

– Вы совершенно правы, – серьезно сказал Генрик. – Советую вам засыпать и просыпаться с такой мыслью. А я его подвел. И вас подвел. Простите меня великодушно.

Иванна перестала понимать своего управляющего окончательно и принялась машинально жевать булочку.

Генрик чего-то ждал от нее, двигал по столу салфетку в кольце.

– Я понял, – наконец снова заговорил Морано, – вы не в курсе. Но это уже не важно. Я решил, что в любом случае расскажу вам все. А там – ваше дело.

Историю о трех миллионах Иванна выслушала, широко открыв глаза, и когда Генрик горестно умолк, сделала то, чего тот от нее никак не ожидал. Она обошла стол, поцеловала его в щеку и сказала:

– Забудем.

– Забудем? – не поверил своим ушам Морано.

– Конечно. Легко забудем. Это все ерунда.

Потрясенный Генрик замолчал. Молчал долго. Потом сказал:

– Десять баллов, – и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

– Но вы, – продолжила Иванна, – сейчас расскажете мне о том, кто такие белые мотыльки.

Его лицо окаменело. То есть больше не выражало ни одной из понятных Иванне эмоций. Просто замерло.

– Я не могу, – наконец выдавил он. – Если расскажу, меня, скорее всего, убьют. Хотя и не рассказать не могу… О господи!

– Делать нечего, – усмехнулась Иванна, – значит, нас убьют вместе.