Бедный маленький мир

Федор встал, потер поясницу.

– Кто? – озадаченно повторил он. – Белые мотыльки. Беги, Витта. Как можно быстрее. Изо всех сил.

На первом этаже она остановилась. Плохо освещенный подъезд был в очевидном сговоре со всей происходящей невнятной фантасмагорией. Федя вытолкал ее взашей, буквально выдавил из прихожей на лестницу, толкая в спину и что-то бормоча. А как только она оказалась за порогом квартиры, закрыл дверь. Но потом сразу же снова открыл и бросил ей в спину: «Твое счастье, Витта, если меня никто не контролирует».

Она вышла на улицу совершенно оглушенная, прижимая к животу рюкзачок с кошельком и мобильником. Ну, и куда она должна бежать? К кому и, главное, от кого? Принц сказал, чтобы не вздумала ехать к маме. Глупости, конечно, она поедет к маме. Прямо немедленно. У Даньки болит зуб. И прощание с Букварем у него завтра. К тому же она собиралась отвезти маме денег. И ей надо что-то объяснить.

Витка как бы ощутила (потому что в данном случае совершенно неуместно слово «подумала»), будто у нее в голове образовалась некая черная дыра, и в ней мгновенно гибли ее жалкие попытки довести до конца хотя бы самую простую мысль. Было ясно только одно: она абсолютно не верит Принцу и в то же время абсолютно верит ему. В таком раздвоенном состоянии, каждую секунду рискуя сойти с ума, Витка темными дворами вышла к дороге, поймала машину и поехала к маме и к Даньке.

А Принц Датский выпил еще две чашки водки, задумчиво покурил и подумал, что, возможно, только что спас жизнь не самого плохого в мире человека. И что ему следует немедленно отправляться в путь, пока Бог не забыл этот единственный Федин относительно добрый поступок.

Когда Витка подъезжала к дому своей мамы, к телу Принца Датского прямо перед ступеньками подъезда стали стягиваться немногочисленные старушки со всего двора. Они тревожно и заинтересованно перешептывались под вой припаркованного рядом «Фольксвагена» – от удара тела о землю в двадцати сантиметрах от бампера сработала сигнализация, и владелец, матерясь, уже бежал к машине. Подбежал, увидел тело, вскрикнул «япона-мать!» и вызвал милицию и «Скорую помощь».

У Даньки болел зуб, мама была в раздраженном состоянии. Витка втолковывала ей, что уезжает в долгую командировку по университетским центрам Западной Сибири, что вот платежная карточка, и все, и не сердись… у тебя давление, я знаю… От отчаяния, жалости к маме и Даньке, растерянным и притихшим под ее лихорадочным организационным напором, ее вдруг накрыло волной самого настоящего гнева – когда невозможно остановиться, хоть и понимаешь, что никто ни в чем не виноват, и от этого гнев только сильнее. Витка закружила по комнате, швырнула в стену синюю Данькину чашку с остатками сока, и чашка разлетелась, как осколочная граната. Схватила Даньку за плечи и трясла его, крича низким, чужим голосом: «Зубы болят… давление… убью… как вы мне надоели!» Данька несколько секунд смотрел на нее расширенными глазами, а потом заплакал – тихо, вздрагивая, с трудом глотая воздух. И мама заплакала тоже. И Витка заплакала, прижимая к себе сжавшегося Даньку.

– Пюре остывает, – выговорила сквозь слезы мама, – пусть поест.

Данька послушно побрел на кухню, сел на стул спиной к двери и стал есть пюре с котлетой – вздыхал, всхлипывал, с трудом глотал, но не сдавался. И Витка, глядя на его худую спину в зеленой клетчатой пижамке, понимала, что ее сын сейчас хочет, чтобы проклятое пюре не кончалось – только бы не оборачиваться. Она вдруг ощутила незнакомое для себя чувство вины. Чувство вины имело ярко выраженный вкус – оно было очень кислым, вяжущим и заполнило рот и горло.

– Ты хоть звони, – тихо сказала сзади мама.

Витка вышла на улицу с мокрыми от слез щеками, с рюкзаком, в который побросала какие-то свитера-футболки – все свои немногочисленные тряпки, которые задержались у мамы в шкафу. В кошельке под молнией притихла тысяча долларов и пара кредиток.

Она не знала, конечно, что у нее есть фора. «Твое счастье, Витта, если меня никто не контролирует…» Никто Федора не контролировал – Ираклий доверял ему, конечно. К тому же боялся погрязнуть в дурной бесконечности: всякие контролирующие, потом контролирующие за контролирующими… Лучше без мельтешения. И без фанатизма. Тем более что людей немного, а работы как раз много, и у нее сроки, темпоритм, драматургия. А поэтому все неизбежные и неприятные системные эффекты нужно купировать точно и технологично, а не устраивать глупый шпионский боевик…

Но форы у Витки было всего ничего – до того момента, пока к Ираклию не доберется весть о беде, что стряслась с его послушным приемышем Федей, которого он вырастил, выучил, кормил-поил, которому ни в чем не отказывал и дал возможность заниматься исключительно важным и нужным для человечества делом. Фора могла быть длиной в час или в лучшем случае в ночь.

В десяти метрах от дома, в темном углу между гаражом и пунктом приема стеклотары в голову Витки наконец-то пришла собственно мысль. Мысль была оформлена в виде вопроса: что же такое бегство от опасности – географическая удаленность или, к примеру, социальная? Что правильнее – уехать, к примеру, на остров Сахалин или переместиться… в другой образ жизни? Можно ведь исчезнуть, стать невидимой, никуда не уезжая. Вот, скажем, владелец того вишневого «Порше» – ведь он же в упор не видит продавщицу в сигаретном ларьке, уборщицу в платном туалете, не говоря уж о синюшных маргиналах возле мусорных баков. Никто никогда не смотрит им в лицо. А значит, лица у них как бы и нет. Поэтому лучше не светиться в замкнутых пространствах, в поездах и самолетах, а тихо переместиться в параллельный мир. В один из параллельных миров в бездонном городе. Тут можно космодром спрятать, не то что человека.

Конечно, главная идея была в том, чтобы не выпускать из виду маму и Даньку. И – попытаться понять, что происходит и что можно сделать. Только и всего.

Я думал, мы не долетим. Сумасшедшая Юська громко пела, тихо материлась и комментировала перспективу нашего предприятия в суровых эсхатологических терминах. Еще она время от времени отхлебывала из плоской фляги.

– «Мартель», Леха, – пояснила она, поймав мой взгляд, – не говно какое-нибудь. Будешь? Не будешь… А чего не будешь? Живот болит?

Через двадцать минут я сломался. Коньяк был хороший.

– А на безопасности полета, – осторожно спросил я, – не сказывается?

– Сказывается только в лучшую сторону, милый, – обнадежила меня Юся. – Это ж «Мартель»!

И чем все закончится, интересно?

Эх, если бы не ты, Санька, не болтался бы я сейчас между небом и землей вместе с двумя безумными барышнями, а сидел в своей замечательной холостяцкой квартирке, и моя Маруська уже подобралась бы вплотную к убийцам олигарха Астахова. Я чуть не написал о тебе книгу, чуть не достроил яхту и чуть не умер на ней от тоски. Тебя нет, зато есть Иванна, которую почему-то очень интересуют обстоятельства твоей гибели. Она симпатичная, Санька. У нее каштановые волосы, неожиданно нежная улыбка, и она, когда думает, как правило, закрывает глаза. «У нас есть две почти взаимоисключающие задачи, – сказала она мне. – Нам нужно исчезнуть и в то же время начать расследование. И неизвестно, что получится у нас лучше». Я предложил свое финансовое участие, и Иванна грустно улыбнулась. «Денег много, – вздохнула она, – просто некуда девать». Впервые слышал, чтобы о деньгах говорили так печально. «Да и не нужны деньги-то, – добавила она. – Не в них пока дело. Нужно понимание. А его у нас нет».

– Вау! – заорала вдруг Юська. – Огни, твою мать! Ну, молимся, пацаны, чтобы я не промахнулась…

Полную темноту внизу прошивали два строго параллельных огненных штрих-пунктира.

– Она сядет, – тихо сказала мне Иванна, коснувшись губами моего уха, – не волнуйся.

И она села. Мягко и бесшумно, я даже сразу не понял, что мы уже на земле. Пока Юська с Иванной обнимались и целовались и Иванна говорила ей «ты моя умница», я смотрел, как в свете огня, высоко горящего в железной бочке в опасной близости от правого крыла, идут к самолету люди, одетые тепло и по-деревенски тускло. С тихим чмоканьем открылась дверь, и Юська опустила трап. В салон ворвался холодный воздух, снег. Иванна вышла первой и молча обняла женщину в черном тулупчике и в пестром шерстяном платке. Стоящий рядом мужчина сказал ей: