Золотые врата. Трилогия (СИ)

Глава 5

Нарушение сна – явный признак алкоголизма. Это любой врач скажет. Можно, конечно, лечь, закрыть глаза и провалиться в непонятную тягучую смесь из образов, мыслей, воспоминаний… Это не сон, а иллюзия – мозг не отдыхает, а продолжает работать, причем работать вхолостую. Могут, конечно, родиться необычные сюжеты, но если их воплотить на холсте – сам рад не будешь. Такое уже не раз бывало и лучше уж не спать совсем, тем более, что особых усилий для этого прилагать не нужно.

Корсаков достал эскизы к портрету Анюты. Картина получилась не сразу – он пробовал менять ракурс, склонял милую головку девушки к плечу, добавлял украшения, пытался менять освещение лица. Вот окончательный вариант того, что он перенес на холст.

Карандаш придавал рисунку некое очарование, незаконченность, иллюзию приостановленного движения. Казалось, девушка на портрете вот‑вот несмело улыбнется, а может, дрогнут ресницы, глаза наполнятся влагой и она отвернется, чтобы скрыть слезы. Жаль, что карандашный рисунок недолговечен – чешуйки грифеля осыплются с бумаги, и образ потускнеет, как бы подернувшись дымкой времени. Постепенно сотрутся детали и останется лишь контур, силуэт, похожий на воспоминание о дорогом человеке, ушедшем навсегда.

Игорь отложил эскиз. Что‑то слишком часто он думает об этой девчонке. Такое впечатление, что она не случайно возникла в его жизни и ее появление было предопределено. Впрочем, бред, обычный бред. Желание перемен, тягостность существования заставляет выдумывать всяческие глупости. Нет никакой девушки, предназначенной ему, есть обычная избалованная девица, привыкшая брать, ничего не давая взамен и глядящая на мир из окна папиного лимузина. Небольшое приключение – перепихнулась с представителем околобогемной тусовки, с вольным художником. Ну так пусть этот художник и дальше вольно гуляет. Если папа позволит. А не позволит – найдем другого!

Разозлившись то ли на себя, то ли на Анюту с Владиком, Корсаков собрал эскизы стопкой, взвесил ее на руке и запустил по комнате, как листовки в толпу.

– Игорек, ты не спишь? – кто‑то постучал в наружную дверь, хотя Игорь оставил ее открытой – замок чинить было лень, а батареями заваливать – вообще людей смешить.

– Не сплю, – отозвался Корсаков, – заходи, Трофимыч.

Оглядев валявшиеся эскизы, Трофимыч осторожно прошел в комнату и, потоптавшись, присел возле матраса на корточки.

– Слышь, Игорек, тут халтурку подкинули. В соседнем особняке стены на втором этаже поломать. Обещали утром оплатить, как сказали: «по факту». Особняк какая‑то контора купила, очередная «шараш‑монтаж». Будут ремонт делать под офис, а может, под магазин. Намедни менты там облаву провели – всех, кто ночевал, выгнали. Особняк пустой стоит. Ты как, подработать не желаешь?

Игорь подумал. Ночевать в пустой квартире не хотелось, тем более, что заснуть не получится. Раньше хоть с Владиком поговорить можно было, а теперь пусто, тоскливо. Денег, конечно, заплатят копейки, но работа отвлечет от горьких мыслей. Именно вот с такого перепоя, на второй‑третий день приходит такая депрессия, что можно и в петлю головой – сколько уже примеров было.

– Ты хоть был там? – спросил он, – может там стены такие, что из пушки не прошибешь?

– Ну, конечно, раньше на совесть строили, но кто нам мешает попробовать? Инструмент я подобрал: кувалду, лом, ну еще кое‑что по мелочи. Одному неохота возиться, а мои кореша лучше будут с протянутой рукой стоять, или бутылки собирать, чем палец о палец ударят.

– Пойдем, Трофимыч, разомнемся, – Игорь поднялся, надел куртку, сунул в карман сигареты, – ломать не строить. Так, нет?

Особняк стоял чуть в глубине улицы, фасадом на Арбат. Половину его уже занимал антикварный магазин – видно дом разделили перегородками уже в советские времена, а во второй половине особняка и предстояло провести подготовку к ремонту.

Через узкую дверь, выходящую в переулок, они попали на лестницу, ведущую на второй этаж. Трофимыч тащил переноску со стоваттной лампой и устрашающих размеров кувалду, а Игорю достался лом и инструмент в брезентовой сумке. Запах на лестнице стоял кошмарный – временные жильцы, не утруждая себя, справляли естественные надобности прямо под лестницей.

– Что за народ, – бурчал Трофимыч, пробираясь под лестницу в поисках электрической розетки– где живут, там и гадят.

Под ногами перекатывались обломки кирпича, хрустело битое стекло. Воткнув переноску в розетку, Трофимыч стал подниматься наверх, держа лампу над головой, отчего стал похож на Прометея, несущего людям божественный огонь.

– Вот, господи прости, вляпался все ж таки, – он приподнял ногу, с огорчением разглядывая ботинок, угодивший в подсохшее дерьмо.

Поднявшись на второй этаж, Корсаков с облегчением положил лом на пол, поставил к стене инструмент и огляделся. Обшарпанные, с потерявшими цвет обоями, стены, половые доски со стертой краской и выглядывающими головками ржавых гвоздей.

– Ну, и где ломать будем? – спросил он.

– Вот эту стену сказали не трогать – магазин старья там, а вот здесь, а здесь будем ломать, – показал Трофимыч и повесил переноску на крюк от люстры.

Перегородки, которые предстояло снести, были, судя по толщине, в один кирпич и отделяли небольшие комнаты от общего зала. Корсаков поднял кувалду, размахнулся и ударил несильно, для пробы. Обои порвались, посыпалась штукатурка. Еще один удар и два кирпича выпали из стены в соседнюю комнатку.

– Тут и делать нечего, – сказал он, – до утра сломаем. Перекурим, для начала?

– Давай, – согласился Трофимыч.

Они уселись на корточки, привалившись к капитальной стене. Игорь вытащил сигареты, угостил напарника, Трофимыч поднес зажигалку.

– А помнишь, Игорек, три года назад напротив театра дом ломали? – спросил он.

– Откуда же я могу помнить, если тогда меня здесь еще не было.

– О‑о… Вот это дело было. Сам я не участвовал, а мужики рассказывали. Взялись они, значит стену одну долбить. Вдарили раз, другой, а кувалда‑то вдруг возьми, да и провались! Что за едрена‑Матрена? Давай глядеть. А там чулан, ага. Ну, стену разбили по быстрому, свет поднесли, а там… – Трофимыч звонко шлепнул себя по щеке – будто комара убил, – подсвечники серебряные, вина ящик, а то и два, деньги царские и так, по мелочи барахла старинного навалом. Мужики на радостях сели, да и приговорили винцо – чего жалеть, если тут побрякушки всякие‑разные из драгметаллов! Сами упились до скотского состояния, а что не смогли выпить – на улицу вынесли. Подходи, народ, пей‑гуляй. Да… Так потом оказалось, что вино дороже всех побрякушек стоило. Оно аж с конца девятнадцатого века осталось, во как!

– Слышал я эту историю, – кивнул Корсаков, – дураки, они дураки и есть. А с побрякушками что стало?

– Что успели – попрятали, а на остальное менты из «пятерки» лапу наложили. Государству так, мелочь какая‑то досталась. Ходил тут после один хмырь из музея, очень убивался, что народ несознательный, – Трофимыч поплевал на окурок и поднялся, – ну, что, взялись?

– Взялись.

Трофимыч поднял кувалду, подбросил в руке, взмахнул, примериваясь. Кувалда повела его назад, гулко стукнув в стену, возле которой они курили.

– Слыхал? – спросил, замерев, Трофимыч.

– Да, звук странный, – согласился Корсаков. Он достал из сумки молоток и принялся обстукивать стену вокруг следа от кувалды, – ну‑ка, стукни вот здесь.

Трофимыч ударил вполсилы. Гулкий звук разнесся по особняку. Напарники переглянулись.

– Мать честная, – Трофимыч суетливо скинул пальто, сбросил лыжную шапочку, – неужели и нам повезло.

– Не тормошись, – остановил его Игорь, – дай‑ка я сперва.

Постукивая молотком он определил где начиналась капитальная стена, достал карандаш и очертил на обоях прямоугольник.

– Похоже, здесь была дверь.

– Сейчас мы ее вышибем, как два пальца…

– Ты погоди, – остановил Корсаков разгорячившегося напарника, – кувалдой колотить – ума не надо. Кстати, в антикварном магазине сигнализация есть? Сработает, не дай Бог.