Человек-Т, или Приключения экипажа "Пахаря"

– Но. Я вот все думаю и никак не могу придумать достойного применения твоим новым талантам и способностям. Мгновенное перемещение… Это, конечно, здорово. Но все дело в том, что самое ценное в этом мире – информация – и так уже умеет мгновенно перемещаться, куда ей надо, благодаря все более совершенным средствам связи и телекоммуникациям. Вот и получается, что если отбросить серьезный криминал и спецслужбы, для которых ты, разумеется, мог бы стать бесценным клиентом и агентом, то, по большому счету, место тебе только в космических исследованиях и разного рода спасательных операциях. Ну, там, вытащить кого-нибудь срочно из какой-нибудь жопы. Доставить продовольствие, медикаменты и оборудование. Опять же срочно и, как ты сам понимаешь, опять же в какую-нибудь жопу. Все это, конечно, очень благородно, но как-то… э-э… мелко, что ли. Я понимаю, что спасение человеческих жизней мелким не бывает. Но я говорю не о факте спасения, а о тебе лично. О том, что тебе может дать твоя фантастическая способность. Только тебе и больше никому другому. Понимаешь? А вот космические исследования – это да. Здесь можно развернуться. Представь себе, что ты, скажем, можешь стать первым и на ближайшую перспективу единственным человеком, который побывает на Марсе или – черт возьми! – на каких-нибудь там спутниках Юпитера! Вселенская слава, почет, уважение и, разумеется, деньги.

– Ага, – согласился я, разливая по кружкам свежезаваренный чай. Что-то задело меня в словах моего друга, но что именно, я пока не мог понять. – И хорошие шансы загнуться на этом самом Марсе или просто в космосе от банальной разгерметизации скафандра. Или получить в организм изрядную дозу космических лучей. Тоже с последующим загибанием, но уже медленным. Спасибо большое, сэр.

– Странно, я думал, ты романтик! – хохотнул мой друг. – Неужто не мечтал ты в детстве и юности на пыльных тропинках далеких планет оставить свои следы? Кто не рискует, тот, сам понимаешь, шампанское не пьет и шикарных женщин не имеет. Но ты прав. Дело, конечно, не в этом. Просто тебе не дадут стать романтиком космических дорог. Те же спецслужбы и не дадут. Они и военные. Вцепятся так, что сам не рад будешь своему дару. Я серьезно, отец. Представь себе, на что может пойти разведка любой западной, и не только, страны за возможность получить в свои руки секрет мгновенного перемещения материальных тел на любые расстояния? Я подчеркиваю: единственно в свои. Потому что иначе владение таким секретом просто теряет смысл. Насильно, конечно, тебя удержать никто не сможет. Но ведь лично тебя и держать не надо. Есть мама, сестра, любовница… – Витька замер, не донеся кружку с чаем до рта, и посмотрел на меня совершенно круглыми глазами. – А ведь с тобой теперь опасно дружить, отец. Ты знаешь об этом?

– Догадываюсь, – буркнул я. – Не ты один такой умный. Сам уже об этом думал. Извини, что втянул.

– Это ты брось, – Витьке потребовалась всего одна секунда, чтобы вернуть глазам прежний размер и неизменное чуть ироничное выражение. – Дружба – святое. Но вообще, я бы тебе посоветовал как можно дольше не открываться. Продолжай пользоваться своим чудесным даром. Себе и близким во благо. Но больше все-таки себе, потому что близкие, а особенно женщины… В общем, сам понимаешь. Чем меньше народу будет знать – тем лучше. Тем более у тебя сейчас отпуск и есть время подумать и поэкспериментировать. А если что кардинальное надумаешь изменить в своей жизни, то прошу: не забудь посоветоваться со мной. Я парень тертый, опытный… Лады?

– Лады, – вздохнул я. – Ты прямо мысли мои на самом деле читаешь. Что радует.

– И меня радует, – серьезно заметил Витька. – Так что я сейчас допью чай и, радостный, поеду в офис – машину надо забрать и встретиться кое с кем. Хоть мы вчера кое-какие деньги в рулетку и выиграли, но, как говорится, шоу должно продолжаться. А ты веди себя прилично, отдыхай, думай и, ежели что, немедленно ставь меня в известность.

Так я и поступил. Проводил друга до дверей, помыл посуду, налил себе чаю, закурил и сел думать. Тем более что голова, как ни странно, после вчерашнего чувствовала себя неплохо. Сначала я думал о том, что сказал Витька.

Черт возьми, спасение людей, по его мнению – это мелко… Причем мелко, разумеется, для меня, а не для спасаемых. Как так? То есть получается, что я зря старался, когда выбрасывал в Цимлянское водохранилище бомбы террористов? Мне, моей душе, моему сознанию, моему человеческому «я» это ничего не дало? Или если даже дало, то слишком, по Витькиному мнению, мало? Нет, даже не мало – понятие количества здесь не подходит. Не мало – просто не нужно. Новые впечатления, великие свершения, желание и возможность быть первым всегда и везде. Слава, деньги и женщины, наконец. Это, по мнению моего друга, только и достойно риска? Это мне нужно? Черт, мы живем, конечно, в жестокое время, но… Не знаю, не знаю. Не романтик я, видите ли! Романтики, Витенька, они тоже разные бывают. Есть романтизм Кортеса, сжегшего на побережье корабли, чтобы не было возможности повернуть назад. И есть романтизм Корчака, последовавшего вместе со своими воспитанниками, с детьми, на смерть. Какой романтизм тебе больше нравится, друг? Извини, конечно, за неуместный пафос.

Тут я сообразил, что Витьки давно нет рядом, а я вот-вот заговорю вслух…

Ладно, хватит самокопаний. Великий моралист нашелся – Корчака он вспомнил, спаситель, блин, человечества. Время покажет и все расставит на свои места. Для начала следует довести до конца начатые вчера эксперименты. Собственные новые возможности следует знать как можно лучше. Так, на чем я вчера остановился?

Тоже мне, журналист-газетчик, ни одного приличного журнала в доме…

В некоторой растерянности я присел на диван. Для того чтобы провести эксперимент с фотографией, нужно иметь… фотографию. То есть не просто фотографию, а снимок вполне конкретного, желательно симпатичного и неопасного места, куда бы я смог переместиться. Или бы не смог? Ч-черт, действительно ни одного нужного журнала – просто хоть к ближайшему киоску беги. Но ближайший только около метро – двадцать минут ходьбы. Облом. Газетные же снимки, боюсь, не подойдут. Во-первых, они черно-белые. А во-вторых, там не пейзажи, а люди и события. В основном. Мне бы желательно что-нибудь такое… эдакое…. Стоп. Вспомнил! Кажется, на антресолях я не так давно видел пачку каких-то старых журналов, оставшихся от хозяйки. Ну-ка, поглядим…

Я оказался прав. Это был «Огонек» за 1984 год и несколько номеров журнала «Советское фото». Январь, март, июнь, август и октябрь. Все – 1975 год прошлого века. Практически, раритет.

Впрочем, снимки были хоть и в основном черно-белыми, часто со следами неумелой ретуши (н-да, компьютерной обработки в те времена, разумеется, не существовало. Кисточка, белая гуашь и скальпель – вот и все инструменты фотохудожника, желающего убрать лишнее и выявить скрытое), но весьма неплохими. Я сам не заметил, как увлекся, разглядывая бесчисленных сталеваров, геологов, молодых офицеров, ученых, врачей и прочих героев труда. Несмотря на множество лиц и ситуаций, ухваченных фотокамерой, а также то, что снимки делались разными фотокорреспондентами и фотографами, что-то неуловимо общее в них было. Некая, сразу не угадываемая единая сущность, искусно спрятанная за разнообразием профессий, возрастов и полов всех этих живых объектов фотосъемки. Сначала я долго не мог сообразить, в чем тут дело, пока не наткнулся на два снимка, помещенных на соседних полосах. Один из них изображал четверых молодых ученых, пристально вглядывавшихся в экран какого-то непонятного прибора (в памяти всплыло словечко «осциллограф», но я не был уверен, что это именно он). Все они были облачены в белые халаты, трое из четверых носили очки, а двое – короткие бородки. И лица всех четверых просто-таки излучали жажду познания и чувство высочайшей ответственности перед всем советским народом и человечеством в частности. «На переднем краю советской науки» – гласила подпись под снимком.

На второй же фотографии, расположенной практически симметрично относительно первой, была запечатлена группа молодых рабочих. Из четырех человек. Сгрудившись у какого-то совершенно монстрообразного вида станка, они пристально разглядывали некую деталь, которую держал в руках один из них. Жажда познания нового и чувство ответственности перед всем советским народом просто-таки хлестали через край снимка. Сначала на страницу, а потом уже на пол и на весь мир. «Рабочая смена» – кратко и емко сообщала подпись под снимком.