Все женщины — химеры

— Не учи, — сказала она зло.

Я лучисто улыбнулся.

— Так что я пошел, пошел, пошел…

Они с Синенко в затруднении переглянулись. Косвенных улик против меня могут насобирать целый вагон, но с усилением технических средств, когда раскрываемость преступлений поднялась чуть ли не до ста процентов, суд в самом деле признает только прямые и железобетонные улики, а вот с этим здесь будет облом.

Мариэтта улыбнулась почти как женщина.

— Я отвезу.

— Да стоит ли? — спросил я. — Как видишь, я мальчик, с которым ничего не случается.

— Повезу с мигалкой, — сообщила она. — Быстрее любого такси. И твоего «стронгхолда».

Я подумал, поинтересовался:

— А потом повяжемся?

— А как же иначе? — спросила она с недоумением. — Это же необходимый элемент взаимопонимания!

— Тогда вези, — согласился я. — Только не бей по дороге, хорошо?

Глава 9

Аналитики печально собрали девайсы и ушли. Она пошла впереди меня к машине, спина прямая, плечи разведены в стороны, а на лице, как догадываюсь, победная улыбка.

Все равно дожала, буду под наблюдением, а если надо — и охраной.

Мчимся с мигалкой, как она и пообещала, хотя я не сказал бы, что скорость впечатляет, мой «стронгхолд» дает столько же. Наверное, это и есть предел на таких дорогах.

Я покосился на ее сосредоточенное лицо, сейчас думает о чем-то важном, брови сдвинуты, челюсти сжаты, дышит учащенно, будто уже бьет меня по почкам, выбивая нужные сатрапам показания.

Но кое в чем права, я в самом деле как-то не то, на себя не похож. На себя себяшного, я же диванный стратег, обожаю всех критиковать и умничать в сетях, но я даже в косплеях фактически не участвовал, там хоть и наглая имитация, но нужно что-то делать, куда-то идти, что-то нести тяжелое, а зачем мне такие сложности, когда лежа на диване бегаю по локациям, луплю мобов и сдираю с них шкуры.

Но из-за этого сунувшего нос не в свои дела Рундельштотта сперва закинуло в чужой мир, а потом заставило жить совсем иначе, чем я привык, что напрягает мою свободолюбивую и даже вольнолюбивую натуру, что не желает ни трудиться, ни чем-то править и тем более не жаждет кого-то спасать.

Хорошо, как только верну его в ту чертову башню, скажу Картеру и Форнсайну, чтобы стерегли его лучше, а сам постараюсь забыть о том кошмаре…

А здесь, к счастью, моим случаем, имею в виду историю с алмазом в брошке, заинтересовались сперва простые бандиты, потом какие-то частные структуры, а властям пока нет никакого дела.

Полицию больше интересует, кто стрелял у меня дома и зачем стрелял, а ОМОНу любопытно только, как это я всех замочил, а если не я, то кто? Но ОМОН — тоже полиция, с ними проще, они все действуют, как говорится, в рамках правового поля, а вот частные корпорации, что практически все вышли из наиболее успешных бандитов, а также из тех омоновцев, что умеют перешагивать через правила… да, они могут стать проблемой, но я с пугающим чувством уверенности считаю, что как-то справлюсь. Здесь все мыслят рационально, и если бы даже кто-то увидел, как в моей руке исчезает пистолет, то счел бы, что почудилось.

Главное, нигде не засветиться. К счастью, пока что действовал при отключенном наблюдении, хоть у себя дома, хоть там на складе или в особняке магната.

Мариэтта покосилась на меня несколько удивленно.

— Что с тобой?

Я переспросил обеспокоенно:

— А что не так? У меня слюни текут?

— Как раз не текут, — ответила она. — У тебя совсем другое лицо. О чем думаешь?

Я пожал плечами.

— Ни о чем. Я же современный человек, за нас думают партия, правительство и олигархи.

— Да? — спросила она с сожалением. — Извини…

— А что?

— Да так, — ответила она, наблюдая за дорогой. — Показалось.

— Что показалось?

— Ты показался, — ответила она. — Но сразу спрятался. Только краешек и успела увидеть.

— И что… понравилось?

— Не рассмотрела, — ответила она независимо. — Высунься еще, хорошо?

— А не вдаришь?

— Не в этот раз.

— Я высунутый не понравлюсь, — объяснил я. — Человек должен быть засунутым все время. Иначе он не человек, а Митрофанушка, что требует признания таким, какой он есть, такая вот неповторимая демократическая цаца. Чем глубже человек засунут, тем он интеллигентнее, корректнее и толерантнее.

Она воззрилась на меня в изумлении.

— Ты чего мелешь?

— Преподаю азы культуры, — сообщил я великодушно. — Полиция у нас должна быть в меру культурной. Не совсем уж, иначе какая она тогда полиция, но в меру, в меру… Для полиции.

Браслет на запястье дернулся, я опустил на него взгляд, Мариэтта тоже покосилась в ту сторону.

— Звонок? Можешь на лобовое стекло. Если, конечно, не личные постыдные тайны.

— Ой, — сказал я заинтересованно, — а какие еще есть постыдные?

— Даже и не знаю, — отрезала она. — Я девушка скромная и порядочная. Предполагаю только, что все еще находят или придумывают что-то постыдное, а ты, конечно, тут как тут. Вернее, там как тут.

— Клевета, — отрезал я с достоинством. — Для партии, правительства и всяких органов всегда открыт!

По движению кисти на лобовом стекле появилась шикарно окрашенная гостиная Бориса, а сам он сунулся довольной мордой к объективу, закрывая весь вид.

Я видел, как бросил взгляд на Мариэтту, но она в полицейской форме, а еще видно, что не косплей, так что вроде бы и не женщина.

— Женька, — сказал он жарко, — у меня завтра вечеринка!.. Придешь?

— Занят, — ответил я.

— Да брось, — сказал он с жаром и уже не обращая внимания на Мариэтту вовсе. — У нас будет весело. Приходи!.. А то перекос, на две девчонки больше.

— Ну и что, — сказал я, — если вас будет много, — все позабавятся в меру своей испорченности и раскрепощенности.

— Знаю, — ответил он, — но я, как хозяин, хочу учесть и нюансы… Приходи! Обе вполне вдувабельные.

— Не, — ответил я, — извини, у меня тут срочный звонок…

Я отрубил связь, Мариэтта ядовито усмехнулась.

— Двое лишних вдувабельных, надо идти.

— Зачем мне коржики, когда рядом пирожок?

— А вдруг и там сладкие пирожки?

— Тогда здесь тортик, — заявил я. — Ты все еще мой психологический портрет дорисовываешь? Брось, я хочу остаться загадкой. Таинственным незнакомцем из ночи.

— А вот наше полицейское управление не хочет, — пояснила она. — У нас все тайны должны быть раскрыты.

— Не дамся, — заверил я. — Ты ведь только из-за этого меня в постели мнешь и тискаешь? Вот и буду держаться как можно дольше.

Она проворчала довольным голосом:

— Оказывается, ты способен и на оригинальные комплименты…

Я вспомнил одну из жарких дискуссий трансгуманистов, где Данила объяснял всю эту терпимость к геям, педофилам и зоофилам, к самым разным перверсиям именно стратегией победного шествия к сингулярности. Дескать, нужно чем угодно занять этих придурков, лишь бы хоть как-то работали и не воевали. Нужно выиграть еще хотя бы два десятка лет без катаклизмов, и мир станет таким, что войны и катаклизмы станут невозможны, а мы все придем к сингулярности и постчеловечеству.

Мариэтта буркнула:

— Ну вот, харя снова другая. Ничего, скоро мы и мысли научимся записывать!

— Не успеете, — сказал я.

Не знаю, как она истолковала, но впереди уже показалась караульная будка въезда в коттеджный поселок, я почти ощутил, как нас обшаривают незримые лучи охранной системы, прощупывают и определяют, нет ли оружия, а если есть, как вон у Мариэтты, то на кого зарегистрировано и есть ли у нее разрешение носить при себе и в нашем поселке.

Дома, сбросив форму полицейского, она заодно сняла и кобуру с пистолетом, в одних прозрачных трусиках взялась готовить на кухне ужин.

Яшка спит на диване, но услышал звяканье посуды, что значит — кормить будут, ринулся к нам, попытался красиво спрыгнуть, но позорно брякнулся, обиженно нявкнул, но мужественно вскочил и заковылял ко мне на ручки.