Украинский гамбит. Война 2015

– Обязательно! – уверенно ответил Вяткин.

Костя почувствовал, что Вяткин стал относиться к ним по-другому, с бо́льшим доверием что ли. Это было приятно, словно их приняли в какой-то закрытый клуб.

– Так вы что, за нами следили?

– Да ты понимаешь, отсюда, с косогора, все хорошо видно, и ваша белая машина была как на ладони. А в ловушку вы их здорово заманили.

– Да, – согласился Костя, но не рассказал, что все получилось стихийно, что он опять же стихийно едва не погиб и что у него после этого башка до сих пор гудит как котел.

Не стал он огорчать Федора Дмитриевича, незачем, подумал Костя. Им и так несладко приходится. Они здесь один на один с большущей силой, и ясно, чем это все закончится, если немчура попрет. Правда, Костя заметил безоткатные орудия и огромные реактивные минометы, спрятанные за детсадом, за той же самой кафешкой и еще в нескольких местах. Все они были расставлены грамотно, чтобы, во-первых, их не могли одновременно уничтожить, а во-вторых, чтобы была возможность одним залпом накрыть как можно большую территорию. Но это все ерунда, не продержатся они. Надо будет об этом нашим срочно передать, подумал он. Правда, наши и так сообразят, не маленькие. Костя почему-то был уверен, что его отчеты играют немаловажную роль в планах военных.

Он вспомнил о Елизавете, пошел ее искать и нашел занятой обработкой ран Сашки Тулупова. Пузыри на лице у него лопнули. Елизавета обрабатывала их спреем от ожогов и говорила:

– Да не трогай ты их, сами подсохнут.

– А следов не останется? – Голос Сашки выражал не свойственное ему страдание.

Ишь ты! – с завистью подумал Костя. Ему тоже захотелось, чтобы за ним вот так заботливо и нежно ухаживали.

– Конечно нет, я сама сотни раз обжигалась, так что до свадьбы заживет.

Правда, в голосе Заветы не слышалось уверенности. Костя невольно усмехнулся: умеет она зубы заговаривать.

– Спасибо, – поблагодарил Сашка, но остался сидеть на табуретке, как приклеенный, и преданными, собачьими глазами глядел на Завету.

Костя для приличие кашлянул.

– О! – обрадовался Сашка, заметив стоящего в дверях Костю. – Командир пришел.

– Брысь отсюда, ковбой, – миролюбиво сказал Костя. – Проверь «соньку», пойдем еще снимать.

– Есть снимать, командир… – Сашка недовольно покрутил мордой в белой опушке спрея и нехотя поплелся из помещения.

– Иди-иди… – сказал Костя ему вслед, а потом посмотрел на Завету.

Она подошла и спросила, как показалось ему, почти враждебно:

– Ну, что скажешь?..

Ее черные глаза были чернее самого глубокого колодца. Сердце у Кости тревожно билось. Еще никто и никогда не смотрел на него так, даже Ирка Пономарева в момент соития.

– Я не знаю… – сказал Костя, тушуясь под ее взглядом. – Мне кажется, между нами что-то происходит…

Он столько смысла вкладывал в эти слова и так ждал ответа, что в горле у него мгновенно пересохло. Да и сказать он, собственно, хотел не то банальное, что сказал, а, наоборот, выразить то безмерно огромное чувство, которое испытывал, глядя на нее.

– А-а-а… Ты об этом? – произнесла она равнодушно и сразу стала такой далекой, словно на другом берегу реки. – Тогда забудь.

– Почему?.. – спросил он и не услышал собственного голоса.

– Забудь, и все! – Она отвернулась, словно желая пресечь все попытки выяснить их отношения.

– Но почему? – Он ничего не понял, он был не то что огорошен, он был раздавлен в лепешку.

– Смысла не вижу. – Она отстраненно посмотрела в окно, за которым добровольцы катили миномет и тащили ящики со снарядами.

– Но почему? Почему? – Он схватил ее за худые плечи и даже встряхнул, ему нужно было достучаться до ее сердца. – Разве я тебя чем-то обидел или произошло что-то, чего я не понял?

– Что-то… – сказала она со скрытым упреком, и опять он ничего не понял, хотя какая-то смутная догадка шевельнулась в нем, как холодная снулая рыба.

– Я тебя не пойму! – воскликнул он, оборачиваясь к входу, потому что там кто-то ходил. Должно быть, Сашка Тулупов, который страдал от одиночества.

– Ну и не надо. – Она освободилась из его объятий. – Я с тобой просто потешилась. Можешь успокоиться, все прошло.

Он подумал: Господи, зачем мне эта мука? В жизни он часто ее испытывал, но никак не мог к ней привыкнуть. Вечное непонимание, вечные упреки, вечная игра «кто кого». Надоело все, подумал он с тоской, не зная, что ему делать. Хотелось совершить что-то из ряда вон выходящее, но, конечно, он ничего не совершил, потому что не знал, что именно следует совершить.

Где-то далеко-далеко и тонко, как комар, зудел вертолет. Потом, должно быть, за рекой взревели двигатели, но тотчас смолкли. И тут же под стеной дома грянул тяжелый миномет, и мина летела долго-долго, пока не разорвалась за рекой. Наверное, это демонстрация силы, подумал Костя, но какое мне до этого дело?

Завета резким движением откинула волосы со лба и почти гневно посмотрела не него. Все шло своей чередой, событие за событием, последовательность которых нельзя было ничем прервать, словно все было заранее где-то и кем-то предопределено, прописано на веки вечные. Только Костя в этом ничего не понимал. В случае с Елизаветой все повторялось, как со всеми другими женщинами, словно он не мог выбраться из заколдованного круга: влюбленность, надежда, расставание.

– Я с тобой все время разговариваю, когда монтирую материал, когда искал Сашку, – сказал он в отчаянии, признав свою капитуляцию, – только ты не слышишь…

– Может быть, я и не хочу, – ответила она терпеливо и снова посмотрела на него так, что сердце у него сладко сжалось. – Может, мне ничего этого не надо?

– Ты обиделась? – спросила он, ничего не понимая, и взял ее за руку. – Ну скажи, я все приму.

– Ничего ты не примешь, если до сих пор не принял, – с каким-то разочарованием в голосе произнесла она и закусила губу.

Он уже знал эту ее привычку, и она казалась ему милой и непосредственной. Господи, подумал он, тоскуя безмерно, ну почему я такой несчастный, и почему мне никогда-никогда не везет с женщинами, которые мне нравятся, и почему женщины придумывают сложности в жизни, которых я не понимаю?

– И все-таки?.. – спросил он, смутно догадываясь, что причиной всему то, что произошло полтора дня назад.

– Ладно, если тебе так хочется, но ты сам напросился.

– Ничего, я вытерплю, – промямлил он, ненавидя себя в этот момент так, как можно ненавидеть только врага.

– Я воспользовалась тобой! – произнесла она, глядя ему в глаза.

– Как?.. – переспросил он, чувствуя себя таким опустошенным, словно из него враз ушла вся сила.

В голове у него аж зазвенело, и целое мгновение ему казалось, что он находится не здесь, в комнате разоренной девятиэтажки, а где-то в другом месте, и смотрит оттуда на самого себя – слепого и яростного одновременно.

– Ну как же тебе объяснить! – воскликнула она еще раз, глядя на него ненавидящими глазами.

– Попытайся, – терпеливо попросил он, полагая, что все уже безнадежно, все растворилось, умерло и унеслось в пространство и в чистое весеннее небо.

– Я очистилась с помощью тебя! Ты хороший, чистый, порядочный, с принципами, но я тебя не люблю! – еще яростней выпалила она.

– Ах вот в чем дело… – Его словно током прошибло. – Извини… не сообразил… исправлюсь… пардон…

Он стиснул зубы и отступил на шаг. Все встало на свои места. Мир приобрел четкие очертания, с понятными правилами, которые он знал назубок. Ну и хорошо, зло подумал он, ну и ладно, пусть будет так. Только сердце почему-то ныло, не в силах расстаться с мечтой и надеждой.

– Ничего… бывает… – произнесла она ему вслед, как показалось ему с сарказмом и насмешкой.

Он вылетел из квартиры красный как рак. Все, думал он, чтоб я еще когда-нибудь давал волю своим чувствам! Теперь только когда кто-то в меня влюбится, но так, чтобы я был уверен на все сто, нет, на все сто двадцать процентов! И то еще погляжу!

Сашка Тулупов, как верный ординарец, расхаживал перед подъездом. Увидев Костино лицо, он отшатнулся: