Вельтаншаунг. Уровень первый (СИ)

Второй был громаден и молчалив. Шрам молнией пересекал его лоб на манер скандинавской руны «Зиг», чем немец, видимо, гордился. На шее опасного врага тускло мерцал железный крест.

– Он смотрит! – вздохнул паренек.

Видимо, он не хотел, чтобы я разделил участь своих товарищей. Нет, не был этот угловатый подросток нацистом! Он переживал за меня, он до последнего надеялся, что я так и не пришел в себя.

Мне даже стало жаль его.

– Достань оружие, Клаус! – лениво процедил сквозь зубы гигант. – Сними с предохранителя, взведи курок. И если этот дернется – стреляй. Понял?

Мальчишка преданно мотнул головой. Он все еще надеялся, что сегодня ему никого убивать не придется.

Куда катится мир? Почему воюют дети и женщины? Эх…

Гигант приблизился, перехватил мой взгляд, упавший на наградной кинжал и оскалился:

– Даже не думай.

Расстегнув наручники на левой руке, противник ловким и быстрым движением замкнул замок уже за моей спиной, сцепляя запястья.

Потом пришла очередь ног.

Лязгнули замки, освободившие лодыжки.

Гигант Фридрих следил за мной исподлобья.

И тут в маленькое зарешеченное окно под самым потолком камеры что-то с шумом ударило. Скорее всего это была летучая мышь, но именно эффект неожиданности сыграл мне на руку.

Мальчишка вздрогнул, встрепенулся, словно боялся, что в окно немецкие коммунисты кинут гранату.

Фридрих тоже совершил ошибку, подняв глаза наверх.

Удар коленом в пах, подбородком в лицо, и потом, выбрасывая обе ноги разом – в корпус согнувшегося титана. Нацист изумленно хрюкнул. Он отлетел к противоположной стене, ударился виском о выступающий камень и завалился набок с открытыми стекленеющими глазами.

– Фридрих… – всхлипнул Клаус и попытался нажать на курок. Выстрелить у него не получилось.

– Фридрих, ну где там последний? – голос из-за двери нервно торопил своих приспешников.

Я рывком вскочил на ноги, и в мгновение ока оказался лицом к лицу с мальчишкой: «Бу!»

Клаус отшатнулся и тут же получил удар в пах.

На глаза парня навернулись слезы. «Му-у-ути!»[4] – плаксиво и тихо протянул Клаус, роняя и пистолет, и запасные ключи от моих наручников, сжимая обеими руками свое ушибленное «хозяйство».

Локация: вход в подземелья

Клаус смотрел на меня глазами, полными ужаса. Он лежал в углу связанный, с кляпом во рту.

«Извини, – сказал я мальчишке, – ничего личного. Без видимых побоев тебя, брат Гораций, свои же и расстреляют. Понял?»

Парень мотнул головой. Я занес кулак и резко ударил. Под глазом немца начал наливаться фингал. «Ты теперь у нас совсем красавец! – я мрачно усмехнулся. – Передавай привет маме».

– Фридрих, что вас там так задержало? – раздалось из коридора. – Нужду вы там справляете что ли: бо-о-ольшую такую?

Чтобы не выдать себя, нужно было что-то ответить. Коротко и лаконично, дабы не «спалиться» с акцентом или с тембром голоса.

Мне не пришло в голову ничего, кроме: «Яволь![5]»

За дверью раздалось карканье старческого смеха.

Нужно было спешить. Доктор не должен поднять тревогу, иначе мне – конец! Зажарят, как и моих товарищей, даже имени не спросят.

Я удачно просочился сквозь дверь. Петли не скрипнули.

Эта была настоящая узница. Четыре камеры и связывающий их коридор. Под потолком светила чахоточная одинокая лампочка.

Впереди скрипнули половицы. Там меня уже заждался чокнутый доктор. Что ж, значит: нам туда дорога.

Я сжал трофейный «Вальтер» до боли в костяшках: ну, милый, не подведи!

Две комнаты – справа, две – слева. Шум шагов – в крайней левой. Кто бы сомневался! Слева у нас всегда черти. А эсесовцы все продались Мефистофелю – в этом у меня нет никаких сомнений.

Я толкнул нужную дверь. Раздался предательский скрип.

– Фридрих, это вы? – раздалось старческое ворчание. – Ну ладно, Клаус – его только за смертью да за подарками на Рождество посылать. Но ты, Фри…

Высокий сутулый немец с черной львиной гривой волос повернулся ко мне, и осекся на полуслове. Его нос с горбинкой посередине, похожий на клюв, дернулся вверх.

– Полундра. – тихо, но вполне отчетливо сказал фашист.

– Матросы палубу грызут… – поддержал я фрица. – Руки в гору, осьминога тебе в глотку!

– Этот недочеловек не просто разговаривает, но и еще и шутит! – изумился нацист. – Феноменально!

И тут немец резво метнулся к стене. Я не ожидал от него такой прыти и пальнул.

Нацист нырнул в открывшийся зев потайной двери, и люк за ним мгновенно закрылся. Черт!!!

Я в отчаянии выстрелил в стену, где только что стоял профессор, но пуля оставила лишь вмятину в стене. Дверей там больше не было. Так не может быть! Нет такой технологии!

Или уже есть?

Что теперь делать? Сейчас взвоют сирены и отовсюду, как тараканы, хлынут немцы!

Я огляделся.

Лаборатория, в которой пытали наших десантников, более походила на скотобойню, на отдел по разделке туш.

На столе лежал мертвый Вацлав – посиневший и голый. Провода, покачивающиеся над ним, искрили и сыпали синими разрядами. Причина его смерти была ясна.

Но зачем так жестоко?

На столе, возле умывальника, лежал блокнот в кожаном переплете. Не задумываясь, я сунул его в карман и двинулся к единственной двери, выводящей из темницы. В скважине торчал массивный бронзовый ключ.

На этой двери был рисунок – двенадцати лучевой солярисный знак. Меня кольнуло смутное предчувствие, что это вовсе не путь на свободу, а тайная тропа через подземелья вглубь замка. Что ж, видно, это – судьба. Нам нужно было проникнуть внутрь. И вот теперь, когда мои товарищи заплатили за эту авантюру своими жизнями, у меня не оставалось иного пути.

Я рванул дверь на себя, прыгнул внутрь, кувыркнулся, распластался на полу.

– Вер?![6] – раздался гневный окрик дневального, стоящего под нацистским знаменем.

– Нет, не верю! – насмешливо прошептал я себе под нос и выстрелил немцу, срывающему с плеча автомат, прямо в лоб.

Охранника откинуло к стене.

– Кто? – кричали уже и за следующей дверью. – Стой, пароль!

«На горшке сидел король, – вздохнул я про себя, – тот самый, который Генрих Птицелов[7]».

Сейф-дверь с лязгом отошла. В проеме показался фашист. Глаза его бегали по сторонам, руки тряслись: он явно боялся смерти. Нет, это были не эсэсовцы.

Но воины Абвера не охраняют мистически значимые объекты! Что-то здесь не так!

Я выстрелил, но немец успел отскочить обратно за дверь. «На помощь! – завопил фашист. – Нападение!»

«Как бы тебя заткнуть?» – я чихнул.

На поясе убитого уже мной охранника красовалась связка гранат. А это очень кстати!

Я метнулся к мертвецу, отстегнул гранату, сорвал с нее чеку и швырнул ее в приоткрытую щель сейф-двери.

Как назло, в этот же миг высунулся фриц и получил гранатой по «тыкве».

«Майн гот![8] – изумился немец. – Так воевать не честно!»

«Ты не гот, ты гад!» – подумал я и занес руку со второй гранатой.

Но фашист оказался подлым. С криком: «Фюрер велел делиться!» – охранник вернул мне «подарок».

Я успел лишь упасть на пол, как раздался взрыв.

– Ага! – торжествующе закричал немец, снова высунувший свой веснушчатый нос из-за приоткрытой двери. – Не делай другому того, чего не хочешь получить сам!

Фашист возвышался надо мной с видом триумфатора. Господи, как же гордыня оглупляет!

Я схватил врага за дуло автомата, рывком поднялся на ноги, залепил немцу в ухо хук правой. Самодовольную улыбку стерло с вражеского лица:

– Что ж ты, не упокоишься никак?! – закричал солдат. – Сдохни, гнида! Сдохни!!!

Он принялся лупить меня кулаками: тяжелыми, мозолистыми, явно крестьянскими.

Первым же ударом он разбил мне нос и губу. Вторым рассек бровь. Я почувствовал привкус крови. Ох, и разозлился я! Этот мужлан, явно, даже не член их гребанной партии, что ж он такой идейный?

Первая волна ярости схлынула с нас обоих. Немец вдруг осознал, что сглупил, он потянулся к наградному ножу, болтающемуся на поясе.