Кузницы Марса. Трилогия (ЛП)

Мостик “Сперанцы”, обычно представлявший собой место непрерывных входящих и исходящих потоков бинарного кода, сакральных песнопений и звуков работавших сервиторов, теперь окутывала почтительная тишина. Хотя никто удостоенный членства в Культе Механикус не верил ни в одно божество кроме Бога Всех Машин, было трудно не задуматься о руке божественного творца в астрономической архитектуре этой звезды и её миров.

Даже солнечный ветер был прекрасен.

Аугмитеры “Сперанцы” обработали вспышки и волны электронов и протонов из верхних слоёв атмосферы звезды, и обычно хаотическое взаимодействие частиц предстало геомагнитной симфонией. Это был водопад идеально модулированных целых чисел, который для неаугметированного уха звучал тихим прибоем на пляже, но для улучшенных слуховых имплантатов Механикус стал гармоничным взаимодействием совершенных чисел, спиральных схем и волновых звуков, столь же красивых, сколь и искусственных.

Голографические проекторы показывали двенадцать миров системы в плавающих завесах света, вместе с позициями флота и поступающими данными от носовых ауспиков “Сперанцы”. Проекторы обозначили каждую из планет разными цветами, отображая особые атмосферные, геологические и климатологические системы.

Азурамаджелли проложил астронавигационные курсы для флота Котова таким образом, чтобы вывести “Сперанцу” на нисходящую орбитальную траекторию и получить максимальное удобное защитное положение, но и не демонстрировать открытую враждебность. Все суда двигались в плотном построении, а три оставшихся военных корабля заняли оборонительные позиции. “Дитя Луны” и “Дитя Гнева” прикрывали фланги “Сперанцы”, а “Мортис Фосс” держался в кильватере, готовый открыть огонь. Остальная часть флота Котова, топливозаправщики, вспомогательные суда и перерабатывающие корабли, рассредоточились выше, готовые собраться для обороны при первых признаках угрозы.

Виталий Тихон работал вместе с Азурамаджелли, и хотя при первой встрече его дочь нашла ошибку в расчётах магистра астронавигации, тот выразил глубокое сожаление о ранении госпожи Тихон.

Криптаэстрекс стоял напротив Азурамаджелли и Виталия, благодаря манифольдной связи с носовыми кузнями магоса Тарентека он следил за непрекращавшимися ремонтными работами по всему ковчегу. Несмотря на глубокое недоверие Котова к уступкам Авреему Локку, на которые его вынудили пойти, Криптаэстрекс докладывал, что новое активное сотрудничество Механикус и крепостных уже приносило дивиденды в производительности и эффективности.

Магос Блейлок ходил среди магосов и сервиторов, словно взволнованный учёный на квалификационном экзамене, оценивая их работу, предлагая советы по высшим аналитическим методам или уточняя детали бинарного кода. Наблюдавший за работой фабрикатус-локума Котов заметил здесь нечто большее, чем простую преданность долгу.

Отвлекаясь от любопытного поведения Блейлока, Котов переключил внимание на мир, занимавший центральное положение на обзорном экране. Мир-кузня Телока купался в настолько прекрасном фиолетовом тумане северного сияния, что только последователи Машины могли оценить всю его красоту. Мерцающая корона являлась побочным продуктом невероятно огромного производства энергии в планетарном масштабе. Котов и раньше видел подобный туман вокруг миров-кузниц, но никогда столь яркий и на таком стабильном уровне. Количества производимой энергии было достаточно, чтобы обеспечить мануфактуры, по крайней мере, шести производственных хабов уровня экзактис прима.

Планета была примерно в два раза тяжелее Марса и имела пригодную для дыхания атмосферу. Геологический состав оставался неизвестным, как и что-либо о состоянии поверхности. Первоначальные исследования оказались раздражительно неопределёнными и состояли из противоречивых инфопотоков. Ауспики то показывали планету, старение которой протекало с естественной или немного увеличенной скоростью, то повторяли данные Виталия Тихона с Гипатии со следами геологического регресса. И всё же сколь безумными не казались такие данные, Котов уже почти привык к встречам с необъяснимым. В конце концов, разве Дыхание Богов не переделало Арктур Ультра и не преобразовало её из мёртвой системы в будущем пригодную для жизни?

Побочные эффекты такой головокружительно сложной звёздной инженерии оставались тайной, и пространство, где произошло такое событие, было обязано подбрасывать аномалии в течение многих грядущих веков. И всё же несмотря на то, что разум сумел справиться с когнитивным диссонансом физически невозможных пространственных аномалий, Котов не мог окончательно избавиться от чувства, будто что-то было если и не совсем неправильно, то, по крайней мере, не настолько правильно, как ему хотелось.

Он отбросил неприятные мысли, ощущая растущее волнение в инфотоке, пока ноосферный значок расстояния приближался к высокой орбите. Как бы Котов не объяснял биологические реакции своего мозга, он не мог подавить чувство, что сюда его привела судьба. Он вспомнил мрачные моменты позора и отчаяния, когда пал второй из его миров-кузниц, и он проклинал Омниссию за то, что тот покинул его. Но это унизительное страдание обернулось обнаружением “Сперанцы”.

Из пепла растоптанной гордыни пришло спасительное понимание, что всё пережитое им на пути служения Богу Машине было испытанием. Отчаяние сменилось надеждой и вновь обретённой преданностью Омниссии.

Именно оно и привело его сюда к невероятным и невообразимым чудесам, вновь связав с прошлым и даровав возможность строить будущее.

Единственным, что портило столь прекрасный момент, было присутствие Галатеи.

Гибридный машинный интеллект бродил по мостику, как охотящийся паукообразный, перемещаясь между завесами света, которые показывали двенадцать планет, и изучая каждую из них. Котов заметил, что изучение было поверхностным, словно Галатея заранее знала, что увидит. Он почувствовал тревогу при виде демонстративной беспечности Галатеи, найдя в её прогулке сходство со странным поведением Блейлока.

Галатея заявляла, что хотела убить архимагоса Телока, но Котов больше не верил этому. Несмотря на все её претензии на человечность и растущую отдалённость от человечности Котова, ложь Галатеи больше не звучала убедительно. Что-то другое лежало в желании машинного интеллекта воссоединиться с Телоком, и эта неизвестная переменная грызла Котова, словно зловредный скрап-код.

Блейлок прекратил прохаживаться среди магосов и вернулся на пост рядом с командным троном Котова. Группа карликов-сервиторов суетилась возле него, таща шланги и шипящие регуляторы.

– Вы на это надеялись, архимагос? – спросил Блейлок.

Отбросив мысли о Галатее, Котов ответил:

– Это больше, чем я мог надеяться, Таркис.

Блейлок медленно кивнул:

– Должен признаться, что сомневался в мудрости этих поисков. Я верил, что ваши причины были мотивированы гордостью и отчаянием, но теперь, когда мы здесь… я…

Котов посмотрел на фабрикатус-локума, удивлённый нехарактерной для того неспособностью подобрать слова и откровениями. Он давно знал о сомнениях Блейлока, но полагал, что они ушли после прогулки по молитвенному пути. Лицо Блейлока давно исчезло в механических имплантатах, и по нему было невозможно понять психологическое состояние, но рябь ноосферной ауры ясно свидетельствовала о терзавших магоса противоречиях, как у попавшей в бесконечный цикл машины, которая пыталась согласовать два противоречащих диска с доктринами.

– С вами всё в порядке, Таркис?

Блейлок не ответил и Котов собрался повторить вопрос – хотя он прекрасно знал, что Таркис должен был услышать его – и получил ответ, который, пожалуй, ожидал меньше всего.

– Не знаю, – ответил Блейлок с обезоруживающей честностью.

– Не знаете? Мы окружены чудесами, которые ни один жрец Марса не видел тысячи лет, мы у самой цели наших поисков и вы не знаете в порядке ли вы? Вы удивляете меня, Таркис.

– Отчасти проблема именно в этом, – сказал Блейлок, покачав головой, словно избавляясь от какого-то раздражающего кода. – Никто с Марса не был здесь тысячи лет и всё же я чувствую, что это расположение звёзд и планет мне почему-то знакомо.