Невозвращенцы (СИ)

На полу, выложенном полудрагоценными камнями, искусной мозаикой были сделаны специальный отметки, показывающие придел того, куда мог зайти проситель. Мозаика наглядно показывала, к кому какая граница относится — самые близкие от входа картинки показывали трудящихся на плантациях рабов, дальше были изображены ремесленики, потом шли воины, еще ближе — разодетые в богатые одежды купцы и сановники, и ближе всех к хану сложная картинка описывала, судя по всему, родственников. Вокруг же самого хана была только чистая лазурь — символ того, что он в руках Всеотца. «Ходок, просто заступивший за положенную ему границу ногой, этой самой ноги и лишался. Если после этого он падал вперед, то его тело разрубают строго по разделительной линии, пока правило не будет соблюдено. Так что осторожнее будь.», советовал ему Глеб перед посещением, а в зале кивнул на оголенные алебардоподобное оружие охраны.

Сам Улугачи-оглан был еще молод, на вид лет тридцать, хотя тут Максим мог легко ошибиться — у восточных людей возраст отражался на внешности непонятно для простого человека. Только опытный, много общавшийся, мог его с точностью определить. Максим таким человеком не был, так что великому хану могло быть и двадцать, и шестьдесят лет, тем более с такого расстояния — ведь послов ближе второго круга к своему господину стража не подпускала.

Наконец, предыдущий проситель склонившись и пятившись освободил место, и Максим вышел вперед. Один, как и положено по протоколу.

Этот росс, одетый в ордынскую одежду, был настолько похож на попугая, что не очень хорошее настроение Улугачи-оглана немедленно стало очень хорошим. Одежда, дорогая, но подобранная без вкуса, сидела на нем, как на корове седло. Многие знаки были не на своих местах, перечеркивались другими, и вместе создавали этакую салатную картину. К примеру, яркий пояс младшего постельничего, явно взятый ради богатой вязи слова «Покоряюсь», которую необразованный росс принял за узор, перечеркивался подвязкой старшего помощника младшего ханского конюха. Это и другое, все вместе рисовало такую смешную картину, что в первый момент великий хан даже подумал, что киевский князь решил его оскорбить и послал к нему в качестве посла скомороха. Но серьезный вид и речь посла все таки говорили о другом.

— Что желает передать мне мой младший брат?

— Великий Князь Киевский Лихомир шлет вам пожелания здоровья и долгого царствования, и просит освободить захваченных россов.

Шептавшиеся придворные замолкли. Посол хамил. По правилам следовало еще долго растекаться в пожеланиях и восхвалениях, дарить подарки, а только потом переходить к цели визита и просьбам. А тут без подарков — и сразу к делу. То, что сделал росс эту ошибку по неведению, ничего не меняло — и за меньшее, бывало, голова с плеч скатывалась. Впрочем, настроение Улугачи-оглана было настолько безоблачным, что росс был прощен.

— Хм. На сколько я знаю, у нас не бывает войн с данниками. Пока они дань платят.

— Да, господин, — склонился посол.

— Но. Может это станичники какие были? Али бандиты?

— Может быть, господин. Вам лучше знать, — опять поклонился посол с ромейским именем Максимус.

Хан даже подумал, что может легко прочитать все мысли посла по его лицу и напряженной фигуре. «…Лезть в бутылку здесь не стоит. Я это чувствую спинным мозгом. Хоть противник сейчас добр и ласков, а Улугачи-оглан, правитель Золотой Орды является ни кем иным, как врагом, опасность витает в воздухе. И действовать надо как на минном поле. Любое неосторожное действие может привести к ситуации, описываемой в самой нелюбимой саперами поговорке. Это та, которая: «Одна нога здесь, другая там». Была, кстати сказать, в золотой орде такая казнь — конями разрывали. Так что приходиться со всем соглашаться, чтобы головы не лишиться, хотя уж что-что, а то, что женщины и дети, угнанные в рабство татями и разбойниками не были, сомнений не вызывает. Но надо соглашаться…»

Соглашательство посла россов пришлось хану по нраву.

— Ты мне нравишься, росс. Раз ты не отрицаешь, как предыдущие послы, что взятые в полон были татями, то я так уж и быть, проявлю милость. Отправляйся в Сарай-Бату. Я разрешаю тебе выкупить у бекляре-бека росский полон. Но поторопись, — зевнул хан, показывая послу, что утомился, — у нас разбойников казнят быстро.

— Благодарю тебя за доброту и милость, Великий хан, — склонился посол, и, пятясь, вышел.

Стоило россу уйти, как сын Бату-Огула услышал вопрос.

— Господин, почему вы не приказали казнить этого нахального росса? — склонился к уху лежащего великого хана Азхар — один из вазирев и любимчик великого дуругачи.

— Ты глуп, мой вазирь. Погляди! Именно такими и должны быть россы. Рабская покорность, тупое согласие со всеми словами господина, безоропотоное исполнение любых приказов. Зачем убивать таких россов? Наоборот — пусть живет, плодиться, и детей своих учит, как жить. Убивать надо других… А такие — пусть живут. Рабы нам всегда были и будут нужны.

— Выша мудрость безгранична, господин, — приклонил колени великий вазирь.

— Все, пошел вон.

Лично Максима результат переговоров вполне устраивал. И то, что он мимолетно похерил труды многих поколений дипломатов, создав прецедент официального признания грабежа совершенно законным действием, его совершенно не заботило. Да и не понял он всего подтекста произошедшего. Переодевшись попроще и потеплее — все же купленная одежда была весьма и весьма дорогой, но холодной, он погнал свой небольшой отряд в Сарай-Бату. Прошло всего немного дней, как очередная дорога закончилась. В середине студня Максимус уже спорил о величине въездной пошлины со стражниками на воротах славного города Сарай-Бату.

Ворота, как и остальные оборонительные сооружения столицы уезда внушали уважение даже далекому от военного Максимусу. Укрепления строили по личному приказу самого Азата. Тот купил или украл лучших мастеров со всех концов света: чертежи рисовали ромеи, как великие мастера в точной науке фортификации. Мосты через полноводную, но лениво текущую речку Бату наводили ганзейцы. Камень обрабатывали под надзором наемных строителей из Та-Кемет, признанных гениев в строительстве. Защитные механизмы создавали купленные катайцы. Железо для ворот варили полоняне-россы. Говорят, в тайне ото всех, Азат даже нанимал краснокожих, для размещения мест установки крепостных самопалов. А строили стены и башни, мосты и дома рабы со всей ойкумены.

Город вышел на загляденье, обширный, свободный и хорошо защищенный, но обошелся в дикую по любым временам сумму, которая надолго обратила весь уезд в самый бедный изо всех приграничных. Впрочем, потомкам не за что было клясть родоначальника династии.

Уже дети Азата отлично, на своей шкуре, прочувствовали, что экономить на обороне не следует никогда. Ромейские легионы, дошедшие до Сарай-Бату, не смогли взять приступом построенную по их чертежам крепость.

Позже, во время смуты, в Сарай-Бату отсиделся чуть не свергнутый младшим братом Великий Хан. Город тогда легко выдержал тринадцать месяцев осады и штурмов, приковывая к себе половину Ордынской Армии, пока великий Хан втайне собирал вторую половину. За это, а так же за верность и преданность, удержавшийся на престоле Великий Хан пожаловал Сарай-Бату в вечное владение роду Азата, а так же младшую сестру в жены.

Потом иногда тревожили набегами козаки, на стругах спускаясь по реке, но тоже безрезультатно. Город оказался неприступен. Чудовищно толстые стены (никакого дерева даже в перекрытиях и лестницах, только вечный камень), с несколькими рядами крытых бойниц, мощные башни, десять! рядов цепей и опускающиеся колоссального размера решетки, преграждающих путь через город по реке — неисчерпаемому источнику дохода, а также питьевой воды в случае осады, все это вскоре стало эталоном крепостного строительства. Взять такой город без пороховой осадной артиллерии можно было только с потерями один к ста, а гарнизон защитников был не меньше пяти десяти тысяч человек. Посчитать требуемые миллионы солдат очень легко. Даже столица Улуса Джучи имела не такие мощные укрепления, впрочем, тому были иные, политические причины.