Дитя Плазмы

м радиации раны на груди заживали гораздо быстрее. На какие ухищрения придется пойти, чтобы хоть выглядеть полноценным человеком? Завести асбестовый гардероб? А стены дома, пол и крышу застелить свинцовыми плитами?..

Гуль покосился на небольшую, размещенную в центре лаборатории оранжерею. Еще вчера распустившиеся бутоны лимонного цвета радовали взор, сегодня они уже съежились и, безнадежно увядая, роняли лепесток за лепестком. А сегодня, несмотря на затихшую боль, у него возникло тягостное ощущение грозы. Что-то надвигалось на этот дом, на этот город - какое-то стихийное бедствие. Так ему, во всяком случае, казалось. Несколько раз в течение дня он подходил к окну и всматривался в безоблачное небо. Кругом царило спокойствие, и все-таки странная тревога не утихала.

Гуль медленно поднес ладонь к пустой бутылке. Волнение мешало сосредоточиться, и все-таки он ясно чувствовал ее хрупкую, вылитую из стекла твердь. Ладонь напряглась, розовый вибрирующий туман охватил бутыль, передавая кристаллической структуре мучительную дрожь человеческих нейронов. На секунду они стали одним целым - он и эта посудина. А чуть позже с суховатым треском бутылка потекла, опадая и съеживаясь сморщенным сухофруктом. Наверное, температура нарастала, потому что треск усилился, - стекло плавилось и ломалось одновременно. Осколки дробились в мучнистую пыль, а те, в свою очередь, сливались в пузырящуюся бесформенную массу. Пальцы горели, словно их подержали над свечой, и несколько раз Гуль встряхивал рукой, пытаясь унять болезненное жжение. Этого Иенсену он еще не показывал. А надо бы показать. Американец приходил в восторг от каждого фокуса. Собственно говоря, все фокусы немедленно превращались в серьезные опыты. Гуль усаживался в странной формы кресло, позволяя опутывать себя проводами и датчиками-присосками, а затем Йенсен подбегал к аппаратуре, и начиналось непонятное для Гуля: стрекотали графопостроители, змеились и пульсировали кривые на экранах осциллографов, с одухотворенным лицом Йенсен метался между приборами, без устали что-то подстраивая и измеряя.

За время долгих опытов Гуль успел выложить свою нехитрую историю, и, судя по всему, американец в нее поверил. В свою очередь, Гуль услышал об изысканиях НЦ, о возвращении каракатицы, о том, что работать, увы, приходится под постоянным контролем военных. Вот почему за Гулем начали следить тотчас после его появления в городе, а убедившись в необычности преследуемого, сотрудников НЦ и вовсе бесцеремонно потеснили в сторону.

Иногда, замечая, что Йенсен начинает уставать, Гуль настаивал на том, чтобы американец отправлялся домой. Йенсен противился, но в конце концов уступал. Сегодня, прежде чем уйти, он попросил Гуля еще раз повторить перед диктофоном ключевые моменты его истории. Особенно интересовали Йенсена имена и чины колонистов, сведения о так называемых Мудрецах. Много времени это не заняло - тем более что знал Гуль совсем немного. Тем не менее Йенсен отправился восвояси несколько вдохновленный. Он объяснил,