СТАНЦИЯ МОРТУИС

   Но они, ее муж и Чурка, все-же продолжают встречаться. Изредка, но все же... Она не может понять: что за пуповина связывает этих людей? Как отнестись к тому, что даже схватка из-за любимой женщины, схватка принесшая полную победу одному и абсолютное поражение другому, завершилась каким-то подобием почетного мира. Необъяснимо, но факт. И даже ей после того, последнего разговора, приходится обмениваться с Чуркой ничем не обязывающими вежливыми фразами. О, мы очень современные люди. Антон вовлек ее в какую-то странную игру, и она смиренно соблюдает ее правила, хотя и не вполне понимает ее цели. И игра эта ей не очень нравится. Она облагораживает крамолу которую следовало бы выжечь дотла. Вот и сейчас: у нее появилось ощущение того, что они с Чуркой тогда чего-то не договорили, и только их положение, - ну причем тут их, не их, а ее положение, - мешает им исчерпать чашу взаимного познания до дна. Изменить-то все равно ничего нельзя, и слава богу. Она любит мужа, любит своего Антона, Антошу, любит, любит, любит. Женщина упрямо и сердито повторяет это слово мысленно и теснее прижимается виском к мужниной груди. Все-таки она немного растерялась. Она любит своего супруга и не намерена ему изменять, тем более с давно отвергнутыми поклонниками, это было бы в высшей степени непристойно. И с чего это вспомнилось о Чурке в такой приятный вечер! Со страху женщина еще крепче прижимается к мужу, и тот, немного удивленный неожиданным проявлением нежности, целует ее в волосы. Надо крепче любить тех, кто заботится о тебе, назидательно внушает себе женщина, иначе напрочь забытое Позавчера способно обрушить оземь устоявшееся Сегодня Ах, как нелегко бывает порой бороться с собственной памятью. Она не хотела бы думать ни о ком из них, ни о Нем, ни о Художнике, ни о Чурке, но именно потому, что не хотела бы, иной раз и думает. К Нему, ради которого она так убивалась, нынче она равнодушна до неприличия. Художник... Это неспетая песня и еще неизвестно как бы ее мелодия прозвучала, ну и бог с ним, она не желает ему зла. А с этим горсоветовским... Впрочем, он уже не горсоветовский. Антон недавно обмолвился, и она почуяла как это ему неприятно, что его друга, или бывшего друга, избрали в Верховный Совет. Ну конечно же, ему не должно быть приятно его служебное продвижение, да и ей, признаться тоже не очень. Но муж вынужден был поставить в известность и ее. Уж лучше он, чем ее сплетницы-подружки. Наверное Антон прав. Если уж они не порвали между собой тогда, то тем более незачем делать это теперь. Лучше уж не переступать через некую грань, лояльность сквозь зубы... Она вовсе не жаждет роковых сцен. Она не злодейка, и чем больше задумывается над всем что было и чего не было, тем менее желает лишать себя этого старого знакомства. Нет, она не злодейка. Пусть его, пусть делает себе карьеру в лабиринтах власти. Вот уж кому суждено объехать земной шар! Хотя кто его знает, может еще оступится и сорвется вниз. Заранее не скажешь. Пусть делает карьеру и по ночам вспоминает о том, что когда-то был без ума от Девочки и "Амаркорда" в кинотеатре на заснеженном бульваре. Бывали дни-денечки. А она совершенно, ну вот ни на столечко, не виноватая перед ним. Не екнуло сердце и... все права. Это он был от нее без ума, а не наоборот. Они ничем его не обнадеживала, ничего не обещала, совесть ее чиста. Пусть пеняет на себя, карьерист несчастный! Нельзя же быть таким чуркой, нельзя же рассчитать целую жизнь, все ее изгибы, промерить каждый шаг! Он хотел добиться ее сердечного расположения малой кровью. Слишком малой - вот в чем корень зла! Если любишь, будь добр, докажи это, сделай что-нибудь стоящее, и сделай ради меня, меня единственной, а не просто так, ради жизни на земле. А все-таки Антон немножко ревнует ее к нему, шестым чувством ощущает она эту неуловимую на ощупь ревность. Он ничего не знает, конечно, об их последнем разговоре, но подозревает, что их связывает нечто большее, чем отношения между победительницей и отвергнутым, и, видимо, не уверен, что его бывший друг окончательно похоронил свои надежды. И все же Антон не спешит с ним рвать, тут что-то не так, какая-то лакуна, что-то неясно. Справедливости ради следует признать, что исполкомовский романтик не только слал ей пространные письма, но и пытался кое-что сделать, но она слишком поздно узнала об этих его попытках, а то неизвестно как бы все еще повернулось и как сложилась бы ее судьба. А письма были все-таки особенные. Она их не порвала, не хватило духу, а надежно спрятала, так спрятала, что Антону никак не добраться до них. Они все же вошли в ее жизнь, заняли скромный уголок в памяти. Ведь такие письма получаешь не каждый день. Два письма, всего два. Первое она нашла в почтовом ящике на лестничной площадке, оно чин-чинарем было вложено в стандартный конверт без указания адреса отправителя. Второе... Он прилетел в Москву специально для того, чтобы вручить ей это послание. Он не был уверен, что она выслушает его, да она и не уверена, что стала бы его слушать. Но он, хитрец, все равно сделал так, что Второе письмо попало ей в руки. Он позвонил ей в пятницу поздно вечером. Она была не в настроение, не хотела его видеть, и только воспитание не позволяло ей сказать об этом прямо. Но она ясно дала ему понять... Что-то она придумала. Кажется, она сказала, что утром уезжает к друзьям на подмосковную дачу, или что-то этом духе. А там и понедельник... Да, у нее было серьезное преимущество, но отчаяние придало ему отваги и, несмотря на позднее время, он обещал приехать через сорок минут - обещал и повесил трубку, она даже возразить ему не успела. Дело близилось к полуночи, и делать было нечего, ей пришлось впустить его в дом. Он даже не поздоровался, не снявши пальто только положил какую-то книгу на платьяной шкаф и лицо его странно исказилось, то ли от ярости, толи от еле сдерживаемого рыдания. "Это подарок...". "А если я его не приму?". Но он повернулся и исчез в морозной ночи. Шкаф был высоким и она не смогла бы запросто достать книгу и вернуть ее ему царственным движением руки, ну а прыгать при нем... нет, ей не хотелось выглядеть смешной или слишком ему близкой. Он исчез, а книга так и осталась лежать на шкафу. Делать было нечего и она вскочив на табуретку и привстав на цыпочки достала книгу и развернула ее. Чья-то биография, а между страницами конверт, незапечатанный конверт, и в нем листки. Вот таким путем попало к ней Второе письмо. Но Первое было добрым, а Второе колючим и резким. Не так давно она не удержалась и еще раз перечитала эти письма. В Первом было семь страниц, во втором - девять. Всего шестнадцать страничек, исписанных убористым, мелким, хотя и довольно ясным почерком. Шестнадцать страниц его жизни. И немножко ее. Если честно, то приятно сознавать что можно влиять на мужчину так сильно. Но все-таки письмо, - это теория. "Теория, мой друг, забавна...", или как там у Гёте? Ничто не в силах заменить живого общения, никакое написанное пером слово не сравнится по силе воздействия со звуком, никакой, самый томный взгляд - с ласковой, но мужественной и твердой рукой. Он оказался слабее Антона в главном - в действий. Теоретики подчас любопытны и человечны, но за ними никак не почувствуешь себя как за каменной стеной. А все потому, что в глубине души им наплевать на твое желание быть завоеванной в борьбе, они ждут от тебя пристрастия с самого начала, а случись потом какая нибудь ссора - с полным основанием влепят тебе словесную пощечину: "Ты сама этого хотела". Вот о чем мечтают теоретики - подчинить тебя своим привычкам, а любимые привычки им дороже любимых людей. Эгоисты. Она всегда считала его теоретиком и только последний их разговор, к сожалению, основательно потряс ее схему. Что ж, в конце концов она вынуждена была прийти к выводу, ей не оставалось ничего другого, что друг Антона, этот самовлюбленный теоретик Чурка, не только слал ей любовные письма, но и старался как-то воздействовать на ход событий. Правда, действовал он как-то неуклюже и вдали от нее .Неожиданно выяснилось, что он знает о ее жизни слишком много, может столько, сколько она и сама о себе не знала. Ей и сейчас не вполне ясно откуда удалось ему прознать столько всякой всячины. Чего только там не было - Он, Похожий, Ловкач, ее товарищи по работе, поклонники разного калибра, подруги, друзья, враги, родственники - и как только ему удалось... Словно он возглавлял хорошо законспирированную шпионскую сеть. А когда она напрямик спросила его: "Откуда?", он криво улыбнулся и ответил:"Для этого надо было любить тебя так, как любил я", и не стал вдаваться в подробности. А жаль! Именно подробности-то и интересны. Иной раз она ловит себя на том, что с удовольствием убила бы его. И вовсе не потому, что он знает о ней слишком много или позволяет себе трепать языком, - да и знать-то о ней особенно нечего, - а за то, что он вообразил себя директором ФБР. Или КГБ, какая разница. Экая наглость, собирать о ней сведения! Впрочем, в Тбилиси и шагу так не ступишь, чтобы в ухо не накапали... она и сама о стольких наслышана... и еще он, найдя в себе силы пошутить, добавил: "методом дедукции", и это, может быть, была правда, но все же она в какой-то миг с удовольствием прикончила бы его и никто не осмелился бы осудить ее за немотивированное убийство. Но ей удалось подавить это совершенно дикое желание в зародыше. На самом деле она довольно высокого мнения о его человеческих достоинствах и почти уверена, что он ни за что не станет пересказывать досужие сплетни. "Для этого надо было любить тебя так, как любил я". А вот она ничего не знала о Нем, ничего не вынюхивала, просто восхищалась им, и неужели ее любовь, такая мучительная и безнадежная, была чувством менее чистой пробы? Ни за что на свете! А может она просто недооценила глубину ума своего неудачливого поклонника. Из чистого милосердия, следовало бы, пожалуй, признать, что она была любима человеком творческого склада души, об этом вопияли шестнадцать исписанных убористым почерком страничек, но она так поздно услышала этот крик! Как жаль, что он избрал полем своей деятельности политику, низменное занятие для сухих и черствых бюрократов, - вот она и приняла его всего лишь за механизм, сложную, но марионетку, за технического исполнителя чужой вышестоящей воли. И к тому времени когда она, дозрев, оказалась бы в состоянии переменить это свое мнение, было уже слишком поздно. Антон уже успел получить от нее положительный ответ, и только выходящее из ряда вон сумасбродство способно было изменить что-либо. Но сумасбродства не последовало. Он сказал "спасибо", помахал ручкой и ушел, ему бы только красиво уйти. А у нее на душе остался какой-то мутный осадок. Он говорил ей вещи в которых она себе не признавалась, даже и не думала о них, - не очень-то благородно с его стороны. В канун собственной свадьбы она вовсе не нуждалась в психоанализе. Совсем наоборот. И он тоже хорош, - разве любовь нуждается в кропотливом изучении слабостей любимого человека? Наверняка нет. Она вот очень Его любила, но совсем ничего о Нем не знала, да и не стремилась узнать, даже свадьбу - и то прошляпила. Так неужто она любила хуже? Не хуже, а лучше, чище любила она, вот. А такие как Чурка способны заранее подсчитать в какую копеечку влетит им свадебное путешествие. Она тогда спросила его, все-таки не удержалась: "Допустим ты докопался до того, что я тщательно от всех скрываю. Зачем тебе это нужно?". И он ответил улыбнувшись покойницкой улыбкой: "Ты хорошая и тебе нечего скрывать. И никаких тайн я не открывал, просто собрал все воедино. Если хочешь знать, я вообще никогда не придавал твоим слабостям или глупостям серьезного значения. Мы же не дети. Жизнь сложна. Не упрекай же меня за то, что я не хотел выглядеть дурачком. Я не умею быть слепым, и это не вина моя, а беда".