В третью стражу. Трилогия (СИ)

   А потом все кончилось. И ей дали уснуть. Упасть со стула на пол, свернуться калачиком на холодном пахнущем воском паркете и заснуть. А когда она проснулась, все было как прежде. И обед, и душ, и чистое белье, и разговор за чашкой чая, и в совершенно другой тональности.

   Впрочем, чашек не было: стаканы в подстаканниках, самтрестовский коньяк - по чуть-чуть, для настроения - и папиросы "Казбек". И Штейнбрюк был теперь любезен и даже улыбчив и одет в штатское. А Паши не было, но зато в беседе участвовала женщина-старший лейтенант и тот "голос", что раньше подавал реплики из-за спины. Голос принадлежал мужчине - молодому еще, но с седыми висками.

   - Надеюсь, вы все понимаете, - снова на "вы". - Это он? - Штейнбрюк открыл папку и выложил перед Таней три карандашных рисунка. Рисунки были хороши, ничего не скажешь. И Баст на них оказался вполне узнаваем.

   "Вполне..."

   - Да, конечно. Да, это он, - сразу на оба вопроса. Она взяла папиросу, и мужчина с седыми висками тут же чиркнул спичкой.

   "Он ее, что все время в руках держал? Наготове? Какая дрянь эта ваша... папироса".

   - Наши художники сделали рисунки с ваших слов. Слова разные, манера рисунка разная, а человек, пожалуй, один и тот же... Но главное... Впрочем, посмотрите на этот снимок. - И с этими словами Штейнбрюк выложил на стол большую фотографию, вставленную в картонное паспарту. - Есть тут кто-нибудь, кого вы знаете?

   Судя по надписям на рамке, снимок был сделан в Германии в 1929 году.

   - Ой! - вполне искренне удивилась Жаннет, увидев, знакомые лица. - Это же Рэм? А это Геббельс... Ох!

   Около длинного и явно дорогого автомобиля стояли несколько мужчин. В форме был только Рэм, остальные, включая Геббельса и Баста, в штатском.

   - Он?

   - Да, - выдохнула Татьяна.

   - Себастиан фон Шаунбург, - прокомментировал фотографию Штейнбрюк. - Старый член партии, не смотрите, что молод. Баварский аристократ, доктор философии... и сотрудник Гестапо.

   - Ох! - у Татьяны не было слов, вернее, у Жаннет их не могло быть.

   - Фигура, - сказала женщина. - Но притом, вечно в тени, в тумане.

   - Непонятно только, почему он выбрал именно вас, и откуда знал, что говорите по-французски, - Штейнбрюк тоже закурил, но, чувствовалось - сейчас он просто размышляет вслух.

   - Не знаю, - пожала плечами Жаннет. - Он сказал, понравилась... Может быть, действительно понравилась? - кокетливая улыбка с "упражнением для глаз": на кончик носа, на предмет, в сторону...

   - Это он нам весточку подал, - усмехнулся не названный по имени мужчина. - Камешек в наш огород. Не хотите ли, товарищи, полюбопытствовать, откуда у меня такая осведомленность?!

   - Похоже, что так, - согласился Штейнбрюк, выпуская дым из ноздрей. - И откуда бы ему так много знать?

   - А если они вели Жаннет еще с Праги? - спросила женщина-лейтенант.

   - Если бы у бабушки были яйца, - хмыкнул Штейнбрюк. - Был бы дедушка.

   А Жаннет вдруг поняла, что весь этот обмен мнениями происходит отнюдь не в первый раз. Реплики разучены, а зритель один - она сама.

   "Но зачем?"

   "Затем, что, похоже, они нам... мне поверили и теперь готовят к операции..."

   - Как считаете, Жаннет, - спросил, переводя на нее взгляд, Штейнбрюк. - Мог он вести вас от Праги?

   - Не знаю, - "растерянно" пожала она плечами. - Я слежки не чувствовала. Мне даже в голову не приходило...

   - Но это означает, что кто-то знал, про связника, и то, что связник - Жаннет, - сказал мужчина с седыми висками.

   Ну, это, что называется, напрашивалось, да и Баст об этом с ней говорил. Но вот случая "вспомнить" про Питера Кольба у Жаннет все как-то не находилось.

   - Ой! - сказала она и так "прониклась" ужасом Жаннет, что даже вспотела. И судя по всему, не только вспотела.

   - Что с вами? - Штейнбрюк даже вперед подался. Получалось, что весь их фарс с допросом был пустой тратой времени. Что-то они все-таки упустили. А упустили они одну, но очень важную вещь. Они тянули жилы конкретному человеку - хорошенькой и несколько легковесной молоденькой французской комсомолке Жаннет Буссе, и все их штучки-дрючки выстроены были под ее очень специфическую психологию. Но откуда же знать товарищам из Первого отдела, что трясут они на самом деле зрелую русскую женщину, сильную духом и... да, стерву - когда надо, сформировавшуюся совсем в другие времена, да еще способную смотреть на ситуацию как бы со стороны. А это дает очень большое преимущество, даже если ты умираешь там, в этом долбанном кабинете Штейнбрюка от усталости и бессонницы и сходишь с ума от жажды и одиночества. Тебе плохо, погано, ужасно, но все равно, ты в стороне, а разговор-то идет с совершенно другим, заведомо более слабым, чем ты, человеком.

   - Что с вами?

   - Я вспомнила...

   "Я, наверное, белая, как полотно..." - ну, что ж, если верить выражению глаз товарища корпусного комиссара, так и есть: белая. В холодном поту, и глаза, как у кокаинистки...

   - Я вспомнила...

   - Что? - ну, почти хором, хотя вслух говорил сейчас один Штейнбрюк, но показалось, что все хором выдохнули. Ведь они же ее наизнанку вывернули, вернее, думали, что вывернули.

   - Когда он сказал, что это его каприз... Ну, то есть, когда зашел разговор, что я должна обеспечить связь...

   - Я понял, - кивнул Штейнбрюк. - Дальше!

   - Я сейчас вспомнила.

   - Ну!

   - Я спросила, а он говорит, может быть, я в вас влюблен. Нет... Не так! Нравитесь. Он сказал, может быть, вы мне нравитесь, или мне нравится, как вы поете!

   - Поете?!

   "Оба-на!" Вот как это выглядело и звучало!

   - А вы поете? - недоверчиво спросил мужчина с седыми висками.

   - Да, иногда... немного.

   - А он? Он об этом откуда узнал?

   - Вот я его и спросила! А он говорит, а мне, дескать, рассказал, Питер Кольб. Мол, помните такого?

   "Что я несу - отстраненно подумала Татьяна - "Мне Карузо не понравился! - Вы таки слышали Карузо? - Нет, но тетя Соня напела".

   - Черт! - сказал Штейнбрюк. - Всем молчать! Пожалуйста. Жаннет, кто такой Питер Кольб?

   - Он... Парень, с которым мы вместе учились... в Сорбонне. Питер К... Кольб. Он эльзасец, вообще-то, и, по-моему, нацист...

   - Так что ж, ты, мать твою!... Простите, Жаннет. Но почему, вы мне... нам... об этом ничего не сказали?

   - А я только сейчас вспомнила... - Жаннет пару раз моргнула и вдруг заплакала. Слезы текли сами собой без всякого с ее стороны усилия. - Я... я... я все... все время боялась забыть... а... а пп... по-о-отом... вы-ы меня спра-а-ашивали... и я-а за-а-а-была-а!

   - Прекратить! - скомандовал Штейнбрюк и быстро налил ей в рюмку коньяк. - Ну-ка, быстро! Взяла, выпила, успокоилась.

   "Ага! Щас! Разбежалась и..."

   Но и затягивать паузу было, в принципе, ни к чему. Поэтому, все-таки взяла дрожащей рукой рюмку, всхлипывая и сморкаясь, поднесла ко рту, едва не ополовинив по пути. Выпила, продолжая лить слезы, поперхнулась - что не диво - закашлялась, "брызжа слюной", как вся Антанта вместе взятая, размазала слезы и сопли по лицу рукой, пока Штейнбрюк не сунул ей чей-то носовой платок, еще пару раз всхлипнула под дружные уговоры успокоиться и начать работать, и наконец, закурила, "успокаиваясь".

   - Я знаю... - сказала Таня, выдохнув противный табачный дым. - Мне... мне нет прощения... Я... Как я могла? Не знаю... Простите! Я не хотела...

   - Успокойтесь, - каким-то усталым голосом сказал Штейнбрюк. - Рассказывайте...

   "

Он умер или жив остался... -

Никто того не различал.

А Пушкин пил вино, смеялся,

Ругался и озорничал

".

***