Я, подельник Сталина (СИ)

Как бы там ни было, когда Самат замахнулся топором над распростертым телом товарища командира, Агзам среагировал мгновенно, благо, на него пока не обращали внимание. Распрямившись стальной пружиной, поднырнул под вооруженную руку, кажется, даже ненароком боднул головой долговязого мятежника. И, как это и полагается по всем канонам борьбы «курэш», перекинул врага через себя. Бог весть, может инерция движения сыграла с Саматом злую шутку, возможно, Агзам не был чужд борцовскому искусству - бросок удался на славу. У Самата ноги бодренько взметнулись вверх, а когда со всего размаха шлепнулся спиной об настил из жердей, чуть дух не вышибло. Когда же немного прояснилось в глазах, узрел тусклый блеск клинка. В руках ненавистного незнакомца, которого почти что зарубил. Однако «почти» в бою не считается, совсем не считается!

Запыхавшийся Агзам горделиво оглядел свою работу: враг повержен, товарищ командир расселся на нем словно всадник, а еще ножом пугает. Но дальнейшее ему совсем не понравилось. Со спокойным видом, от чего становилось только страшнее, товарищ Сафин резко ударил Самата рукояткой ножа по зубам. Рот моментально окровянился, пленный подавился выбитыми передними зубами. Потом тихо и жалко заскулил, как смертельно раненый щенок. Агзам онемел, застыл столбом. Тем временем Ирек левой рукой легко, безо всяких видимых усилий поднял пленника на ноги. Нож в правой руке был приставлен к животу несчастного, готовый ринуться вперед, жадно прорываясь сквозь теплую и мягкую плоть.

-Пошли. Нечего потом твоим сватьям маяться с выносом трупа. Отойдем немножко от деревни, сам выкопаешь себе могилку, там и ляжешь, - усталым голосом, но совершенно бесстрастно проговорил товарищ Сафин. Самат впал в ступор, наверное, даже не понимал, что ему говорят. Только подвывал от пронзительной боли в зубах, а еще при падение разбередил раненое плечо... Тут наконец-то очнулся Агзам.

-Товарищ командир! Нельзя нам самим его убивать. Сдадим председателю сельсовета, он отвезет его в суд. Товарищ судья решит по закону, как его наказать!

Ирек неприязненно оглянул пленника с ног до головы.

-Ты же, братишка, не видел, как эти гады замучили наших курсантов. А они даже тебя были моложе. Насчет закона не волнуйся, по законам военного времени враги уничтожаются на месте.

-Он уже не враг с оружием, он пленный! В Коране предписано быть милосердным к пленным!

Ирек зло ощерился.

-Братишка, если ты или я попали к нему в плен, он не стал бы следовать священным сурами. Уж поверь, много таких повидал. Бешеные собаки, единственное спасение от них - уничтожить!

У Агзама выступили слезы на глазах. По-мальчишески звонко выкрикнул:

-Так мы же другие, мы должны жить по правде, по закону! Если ты убьешь бешеную собаку как бешеная собака, сам превратишься в бешеную собаку! Нельзя, никак нельзя, товарищ красный командир!

Ирек даже подрастерялся от экспрессивного напора юного знакомого.

-Пошли, пошли в наш дом! - Агзам подскочил и возбужденно затеребил рукав Ирека. Тот от неожиданности резко одернул руку.

-Я еще не закончил дело.

-Потом, потом закончишь. Быстренько сходим, поговорим, потом на трезвую голову еще раз подумаешь!

-А что мне думать!? Под одним небом с этим выродком мне все равно не уместиться. Или он, или я. И отвечать перед Всевышним буду тоже я, за все сразу.

Юноша не отставал.

-Ты ведь не знаешь, товарищ командир, вместе с нами живет старшая сестра отца. Слепая, но все видит насквозь. Ясновидящая, почти аулия! Я вот всем сердцем чую, не надо тебе самому убивать этого бандита, а словами сказать не могу. Она обязательно сможет объяснить!

...легко разбить хрустальную вазу, разнести в сотни осколков с острыми, смертельно опасными для всего живого краями. Даже не по злобе - по неосторожности, случайно смахнув со стола в безалаберной спешке. Легко. Даже не требуется остервенело бить обухом топора. Разбить легко. А вот собрать обратно, будто ничего и не случилось? Нет, это уже не в человеческих силах. И Ирек не собирался надолго откладывать приведение в исполнение приговора, вынесенного на дальнем выгоне ширката. Там, среди изрубленных курсантов. Но отказать Агзаму тоже не захотел: мягкий голос юноши, черные блестящие глаза, будто спелые ягоды черемухи после дождя, внезапно, до судорожной боли в сердце, напомнили собственного братишку. Пожалуй, они одногодки. Султан тоже был такой же жалостливый и мягкосердечный. Слишком добрый для подлунного мира!

-Ну, ладно, давай сходим к твоей тете.

Агзам расплылся в счастливой улыбке. Но тут же его лицо передернуло гримасой муки от увиденного: резко опустившись, Ирек плавно полоснул ножом по обратной стороне коленной чашки пленника. Тот от нестерпимой боли зашелся в хрипе.

-Вот, теперь порядок. Не убежит, - объяснил он причину своей жестокой выходки. Забив в развернутый почти в беззвучном крике рот Самата пучок сухого сена, еще раз проверил прочность пут.

Пожилая женщина словно ждала их заранее. Ни голосом, ни жестами не выразила удивления. Не стала даже вслушиваться в сбивчивые слова племянника, сразу выставила юношу за дверь. Сама же усадила гостя на хике, примостилась рядышком и взяла товарища Сафина за обе руки. Долго сидели в мертвой тишине, Ирек будто задремал. Но как только краем глаза скользнул по хозяйке, всего его передернуло: из-под плотно сомкнутых век женщины выкатились две огромные слезы. Разве слепые могут плакать? Это же только в пословице говорится - «Если горюешь всей душой, даже слепые глаза слезятся».

-Эх, уланым, уланым, горькая тебе выпала участь, в мирное время для десяти с избытком было бы такого лиха, -глухо проговорила женщина. Потом погладила Ирека по волосам и прижала к своей сухонькой груди:

-А ты поплачь, мой улан, поплачь, легче станет. Не надо зверя в себе кормить невыплаканными слезами.

В последний раз Ирек плакал в далеком 1916 году. Холодными и злыми слезами. Самому чудилось, будто не влага стекает по лицу, а скатываются ледяные горошины града. Конная атака на позиции немцев захлебнулась кровью под кинжальным пулеметным огнем. Ирека вышибло с седла тяжелой пулей в голову. Пронеслась едва чиркнув, не столько поранила, сколько оглушила. Обездвижел он тогда, и онемел. Ни рукой двинуть, ни языком. Безучастно и отстраненно наблюдал, как жалкие остатки эскадрона мчались назад, пытаясь укрыться за жидким перелеском. Тщетно, тоненькие деревца немецкий пулемет косил как траву, заодно с его товарищами. Равнодушно подметил, как раненые лошади бились в агонии, а рядом валяется чье-то тело. Только верхняя часть тела, из которой вывалились остатки внутренностей. Удивился, оказывается, пулемет способен разрезать человека пополам. Уже было все равно - ни страха, ни злости. Но тут его встряхнули. С удивлением обнаружил - откуда-то из-за кустов появился согнувшийся в три погибели молоденький солдат, наверное, его ровесник. Рыжий и худенький, нос картошкой, вроде видел раньше в обозе. Только как он здесь оказался, обоз ведь остался в деревне, равнодушно подумал Ирек. А солдатик тем временем, ухвативши его за подмышки, потащил к своему укрытию. Сопя и всхлипывая приговаривал: « Ты потерпи, браток, не умирай пока. Будешь ты жить долго и счаст...» Договорить не успел. За своими трудами он не заметил, как немцы двинулись на место бойни - добивать раненых и подбирать трофеи. Дюжий вражеский пехотинец, радостно улыбаясь, вогнал штык в спину рыжего спасателя. Ирека колоть не стал, вид у него и без того был такой - краше в гроб кладут: голова залита кровью, а тут еще обдало теплым потоком, хлынувшим из мученически искривившегося рта рыжего солдатика. В сознание Ирек пришел глубокой ночью, под равнодушными, холодными звездами чужого неба. За тридевять земель от родного порога. Лежал, укрытый телом товарища, даже имя которого ему не было ведомо. Вот тогда-то и товарищ Сафин плакал в последний раз, грозя невесть кому или чему грязными, ободранными в кровь кулаками. Так горько было терять человека, внезапно ставшего ему роднее родного, но всего лишь затем, чтобы полоснуть сердце острой тоской очередной утраты... Больше он ни разу не проронил ни слезинки, даже когда хоронил отца и братишку.