Я, подельник Сталина (СИ)

В последний раз Ирек плакал в далеком 1916 году. А тут словно плотину прорвало... Нестерпимая боль утраты любимых людей, горечь осознания своего ничтожества перед бессмысленной жестокостью жизни, когда ничегошеньки не можешь изменить, но надо идти до конца, наперекор всему, какая-то совершенно детская обида на несправедливость мира и свинцовой тяжести тоска от ясного осознания, в кого ты превратился - все эти чувства, странным образом сплелись с ясным пониманием: есть, есть невообразимо высокий смысл всех пережитых мерзостей и ужасов. Здесь на земле и там, на небесах...Смысл за гранью понимания слабого человеческого разума. Смысл, одна тень которого согревает стылую душу и вселяет робкую пока надежду в окаменевшее серце. Тот кто ждет, все снесет, как бы жизнь не била, лишь бы все, это все, не напрасно было... Слезы, обжигающе горячие, будто кровь из раны, расплавили мертвенно холодные стеклянные осколки в душе, неудержимым потоком ринулись прочь. Ирек всхлипывал и поскуливал, прижавшись к груди старой женщины. Не суровый воин, беспощадный мститель, а набедокуривший и искренне раскаявшийся малыш в объятиях любимой бабушки. Которая все понимает, все простит и никому не позволит обидеть своего глупенького жеребеночка.

Увы, земная жизнь снова прошлась грубыми сапогами по этой вселенской благости. Ирика грубо потянули за плечо.

-Выходь, контра, поздно слезы лить!

А он даже не заметил, как вошли в дом посторонние. Двое. Казаки. Один, седоусый, с маузером. У другого винтовка наизготовку, прикладом которой незамедлительно сноровисто расшиб в кровь лицо товарища Сафина.

Старушка ничегошеньки не видела, однако попыталась за него заступиться, запричитала.

-Замолкни, а то и саму расстреляем за пособничество мятежникам! -гаркнул тот, который с маузером. Ирика вывели во двор. Еще полчаса назад (а будто прошла целая вечность!) он был готов в одиночку биться хоть со всем белым светом. Нет, не из страстной любви к жизни - из ненависти. От лютой неутолимой ненависти ко всему и всем, что умножают боль и страдания вокруг... А тут будто тряпка, ни сил, ни желания цепляться за давно опостылевшую жизнь. Только рассеянно и чуть смущенно улыбался. Долг выполнен, Самата, так и будь, пусть судом судят, а ему сейчас можно и уйти. Туда, где нет ни боли, ни печали, туда, где его ждут братишка, мать с отцом, и целые эскадроны навеки молодых боевых товарищей. Юную жену жаль, но ничего, не пропадет, она же в ширкате.

Он поначалу даже не понял, что у него что-то спрашивают. Только увесистая пощечина вернула Ирека к реальности.

-Где твои подельники? Куда упрятались?- допытывался казак с налитыми кровью глазами, - говори по-хорошему, легкой смертью умрешь. А то ведь запытаем!

Товарищ Сафин вяло попытался объяснить, мол, сам красный партизан, сейчас выполнял особое задание. Если хотят, дескать, пусть съездят в ширкат и проверят его слова. Договорить не успел, мощным ударом приклада в живот его сломали пополам.

-Ах ты паскуда! Тебя видели в отряде Махмутова! Думал, сбрил усы, так никто и не узнает? - казак подкрепил риторический вопрос болезненным ударом сапога по ребрам распластанного на земле пленника, - уже доложил кто надо куда следует. Мол, бывший красный партизан, предатель и иуда Сафин в Кунакбае самогон хлещет. С белой тряпкой на рукаве! Много здесь вас развелось, перевертышей!

Как оказалось, сводный отряд совхоза «Красный Октябрь» из соседнего Верхнеуральского района был выслан на помощь товарищам в Учалы. Не успели доехать, мятежники были уже разгромлены и рассеяны. Вестовой начальника милиции передал приказ - прошерстить юго-восточную часть района, задерживать всех подозрительных людей. И надо же такому случиться, в деревне Москово встретился бригадиру совхоза, ныне командиру отряда Ивану Кузьмину бывший сослуживец. Тот и поведал: среди мятежников немало коммунистов и комсомольцев, которые таились до поры и до времени. С особенным возмущением рассказывал про двурушничество секретаря парткома совхоза «Красный партизан» и про ближнего сподвижника самого Муртазина, ныне преподавателя ширката «Урал» Сафина. Кто бы мог подумать! Видели и узнали Ирека в Кунакбае. А сейчас, заехав в близлежащую деревню, Иван Тимофеевич случайно прознал, что этот самый Сафин находится именно тут. Поначалу даже не мог поверить удаче. Когда арестовали, возликовал всем сердцем. Ибо клокотала честная душа пожилого казака от дикой ярости. Там, в Москово мятежники успели восстать и натворить делов. Своими глазами видел зарубленные тела активистов и их домачадцев, детишек малых не пожалели... Поймать никого не удалось, после перестрелки с засевшими в правление колхоза коммунистами, повстанцы двинулись куда-то на северо-запад. Не догнать, давно ушли. Каждый при двух конях. А скакуны Кузьмина были уже изрядно заморены. И тут такая удача - в соседней деревне поймать одного из главных злодеев, позорящего честное имя бывшего красного партизана!

Долго мудрить не стал. Велел своим бойцам поднять Ирека на ноги. Глядя прямо в глаза прорычал:

-Один раз тебе доверились! Второго раза не будет! Не хочешь говорить, ну, и пес с тобой. Прямо туточки сам и расстреляю!

Ирек понял, что-то пытаться объяснить уже поздно. Ну и черт с ними, жизнь его не была такой уж сладкой, чтобы за нее беспрестанно цепляться. Да, после войны почти поверил, что самое страшное уже позади, что все наладилось. Ан вот как вышло, жизнь снова показала свое истинное, мерзкое до жути лицо. Ничего, долг выполнен, это главное. Уставившись в дуло маузера, устало пробормотал: « Нет бога кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его. Прими Господи мою душу и прояви милосердие». Так положено, так заповедано его предками. А высшего суда он и так не боялся, незрячая старушка не говоря ему ни слова, как-то сумела донести: все предопределено свыше и заранее... Единственное, что во власти самого человека - поступать или не поступать так, как велит совесть. А он всегда придерживался веления души, бояться ему нечего.

Но, видимо, рано еще было Сафину идти в края вечно зеленых пастбищ и тучных лошадиных табунов, заскрипела дверь калитки. Кто-то торопливо вбежал, заслонил собой Ирека от наставленного дула.

-Прекратить самосуд! Это ошибка!

Безучастный ко всему происходящему Ирек захлопал глазами. Ведь невесть как объявился сам Имаметдин Мархаметдинович, начальник учебно-производственного кооператива. Впрочем, на Ивана Кузьмина это не произвело никакого впечатления. По прежнему удерживая пистолет на вытянутой руке, глухо процедил:

-А это что за нерусь прыткая? Уйди, а то обоих положу.

-Я член райкома КПСС и начальник ширката «Урал»! Убрать оружие!

Иван Трофимович недобро сузил глаза.

-Врага прикрываешь, значит и сам враг... Уйди! Шлепну эту контру, потом и с тобой разберемся.

-Убрать оружие!

Имаметдин даже не шелохнулся с места, более того, рядом с ним встал и Агзам. Казак немного подрастерялся. А начальник, уловив этот момент, продолжил более спокойно и умиротворяще:

-Учитывая военную обстановку я не буду вас привлекать за пренебрежительное слово «нерусь» к ответственности по разжиганию межнациональной вражды. Но стыдно, товарищ, цепляться за позорные пережитки прошлого. А товарищ Сафин выполнял мое личное поручение в стане врага! Он наш, советский человек. Я это готов засвидетельствовать хоть перед судом, хоть перед самим товарищем Сталиным.