Записки грибника

Умные люди, а ты вроде как неглуп, разбежались по своим городкам и селам, как можно дальше от Москвы и тем самым спасли свою шкуру. И хотя ты никто для нынешнего царя, но вот людишки у трона стоящие могли не простить тебе службы той. Пришлось тебе в бега удариться, а бежать ты мог только на родину. Только ляхи там и Литва, а с ними ты воевал немало, могли тебя и порешить как ворога и разумника воинского. Где ты был, где прятался?

Старый мастер сидел с белым, как снег лицом и остановившимся взглядом, неподвижно смотря куда-то за мое правое плечо. Хриплым голосом, лишенным всякой интонации, он ответил, — Во Италии, и во Франции, и во Ишпании и Цесарской земле, в Голландии, и во Англии, и в королевстве Польском и в Литовском, и во иных разных господарствах.

— Да уж, воистину, хочешь что-то спрятать, положи на видное место. Вот что странно, ты враг полякам и литвинам и у ворога прятался. Помотало тебя, но вот, только одна мысль на ум приходит.

Я склонился над столом, — Поведать какая?

Анисим отшатнулся к стене, — изыди сатана, — и перекрестил меня.

В ответ, я перекрестился сам три раза, достал из-за пазухи крестик и поцеловал, проговаривая вслух слова молитвы 'Отче наш'

— Мне много о тебе ведомо, очень много, знаю что твой устав, будет напечатан в друкарне только в тысяча семьсот восемьдесят первом году по воле императрицы Екатерины второй.

— Врешь, ирод. Никогда баба не взойдет на престол…

— Эти, — Я кивнул головой в сторону кремля, — готовы Софью на трон посадить, только для того чтоб к власти не пришел Петр, боятся они до усрачки, бояться. Но не к этому я тебе все это говорю.

Ранее говорил, что москвич я, ты же мне не поверил, самозванцем обозвал, а зря…

— Ты молвил, что эта, императрица, — При этом его лицо сморщилось как печеная репа, — Екатерина, но на Руси цари правят…

— Петр, внук нынешнего государя, примет на себя титул императора, далее Романовы, так величаться будут, а она приходиться женой его внуку.

— Откуда тебе сие ведомо… — С какой-то непонятной интонацией в голосе, спросил Анисим.

— Сразу скажу, я не знаю, когда ты умрешь, но, то, что от старости, знаю достоверно. Если ты ещё не понял, я твой потомок.

— Лжа это! — Сказав это, он с каким-то облегчением, вздохнул и потянулся за вином.

Я рассмеялся и двинул свою чарку в его сторону, — Не веришь, а зря. Это правда, не могу тебе показать ничего такого, что убедило бы тебя, рассказывать о будущем… — Пожал плечами, — это тоже не доказательство. Что бы проверить, надо дожить. Моя странная одежда… Есть люди что голяком ходят. Моя речь… Немцы тоже слова русские коверкают. Но есть знания, которые ты не встречал в своих странствиях. Подумай немного, откуда мне ведомо о том, что пищаль или пушку можно с казны заряжать и палить, так часто, как это только можно. Говорили тебе или видел ты такую науку?

Проговаривая это, следил за струей вина, рубинового цвета, льющейся в мою посудину. Когда она наполнилась, я поднес её к губам и наткнулся на взгляд Анисима, он смотрел с каким-то состраданием, жалостью что ли, так глядят на больных кошек или собак, а здесь на юродивых.

'Попусту, всё за зря, он не поверил не одному слову. Эх, матушка, как же ты права…

Нужно убойное доказательство, джинсы — кусок тряпки и вдобавок порезанный на выкройку, футболка и плащ давно износились и выброшены за ненадобностью, обувка сгнила в мусорной куче, нож давно уже обменял, так что материальных следов, нет. Знания? А что, я, знаю? Да ни хрена не знаю, исторические моменты времен Петра первого, касаемые северной войны, наполеоновские войны, гражданская, финская, великая отечественная, блин, одни войны.

Рассказывать о том, чем закончиться правление Романовых, изощренный способ самоубийства'

Я отвел взгляд в сторону, залпом допил вино, рукавом вытер губы и поставил чарку на стол.

***

Превратности жизни

На смену золотой осени, пришли холодные затяжные дожди, дороги развезло, и пока не пришла зима с морозами, только сильная нужда могла выгнать людей из теплых домов. Торговая жизнь замерла, передвигаться можно было только на своих двоих или верхом, любая телега всенепременно застревала, едва выехав за ворота. Купцы и прочий люд, волею судеб, оказавшиеся в столице, отъедались и отсыпались, а местные сократили свои передвижения до самого минимума, ежели только в торговые ряды, зачем-либо сбегают, да обратно на свое подворье поскорей возвращаются. Практически три недели просидел в четырех стенах, помогая Никодиму в мастерской, а вечера коротал, составляя планы на будущее, верней сказать пытался.

Моё возвращение было воспринято спокойно, правда пришлось немного приврать, об истиной причине не было сказано ни слова, спасибо Анисиму, и он никому ничего не сказал.

На следующий день, после возвращения, я вошел в мастерскую, ничего не изменилось, такое впечатление, что ушел только вчера, а не полгода назад, нацепил поверх рубахи кожаный фартук, взял заготовку и стал наводить на ней полировку.

Приблизительно через неделю, был готов завыть от тоски. Все размерено, расписано, отлажено и работает с точностью швейцарских часов, добавить или убавить нечего. С мелочью возиться лень, что либо, новое затевать, неохота. Собрал свой перегонный аппарат, из Никодимовской бурды выгнал дерьмового, вонючего самогона, пропустил через уголь и нажрался до потери себя, три дня беспробудного пьянства, вогнали в ещё большую тоску. Посудите сами, мне привыкшему суете многомиллионного города, к огромному информационному потоку, перекрыли кислород, даже эту маленькую капельку, которая обнаружилась здесь. Я как та лошадь, осажен на полном скаку, тулово стоит, а ноги бегут…

***

— И за каким лешим, оно мне надобно? — Никодим, вытер усы ладонью и стряхнул капли на пол. — Я и так лучший. Почто мне эта морока? Ведь ежели я со стрельцов уйду, и как ты говоришь, посадским стану, так ко мне тут же за деньгой прибегут мытники из большого прихода — полтину отдай. За ними следом с земского двора пожалуют, им тоже пять алтын отдай и не греши, со слободы съезжать придется, казна за подворье два рубля даст, а хороший двор с домом меньше чем за восемь не выйдет. Опять же в городе места хорошего не найдешь, да и у медников жить… Спалят нас вот и весь сказ.

— Да пойми мил человек, на своей земле мы хозяева будем…

— Так я и здесь хозяин. — Никодим невозмутимо смотрел на меня.

— А ты что купил эту землю? Тебе сколько осталось, пока тебя из реестра не спишут?

— Пока не сдохну.

— А потом, потом что будет с делом твоим. Вспомни, как по началу осени дед Митроха помер.

'Этот дедуля был колоритной личностью, в любое время года одетый в старую, протертую до дыр шубу, якобы полученную с плеча самого Ивана Грозного. Он пережил всех своих сверстников, детей и внуков. Последние лет тридцать прожил один, найдя себе отдушину в разведении куриц. Все бы ничего, но житье в одиночестве наложило отпечаток на его характер. Как говорили старики, знавшие его лучшие годы, уже тогда дед Митроха не отличался особой разговорчивостью. Так вот, у старого что-то переклинило в голове, он дал каждому своему петуху имя и разговаривал с ними как с людьми, а те ходили за ним как собаки. Как говориться, все бы ничего, да только содержать птичник довольно трудоемкое дело, если кормить поить у него сил хватало, то на уборку их уже оставалось. Постепенно он забрал всех несушек в дом и можно себе представить, как вонял этот дед. Это так же как по телеку как-то раз показали чокнутую старуху, содержавшую дома пятьдесят кошек. Только здесь была почти две сотни птиц. После его смерти с подворья в течении недели вывозили куриный помет скопившийся за многие года, все постройки были разобраны, вывезены и сожжены. Но земля до сих пор пустует и никто, даже из пришлых, не хочет жить на таком вонючем месте, благо усадьба стояла на отшибе. В приказе решили это место оставить пустым на год, а по прошествии времени ежели дальше смрад стоять будет, оставить ещё на год.