Записки грибника

Федосов Алексей Анатольевич: другие произведения.

Записки грибника

© Copyright Федосов Алексей Анатольевич ( [email protected])

Одной из причин побудивших меня взяться за перо, стала вот эта маленькая заметка. Я заинтересовался, стал искать материалы по данной теме. Из того что нашел, можно было сделать не однозначные выводы. И они будут не в пользу официальной истории. Принято считать, написанное в заметке, эдаким техническим казусом, исполненное как образец.

У государства Московского, незадолго до воцарения Петра Алексеевича, было несколько полевых батарей, заряжаемых с казны, жестяными картузами….

'В Ленинградском военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи можно увидеть бронзовую пищаль с десятью спиральными нарезами внутри ствола. И это орудие, отлитое в 1615 году, также запиралось 'с казны' клиновым затвором. Кстати говоря, пресловутый 'пушечный король' Крупп запатентовал аналогичный затвор лишь в XIX веке!

Таким образом, русским пушкарям задолго да западноевропейских коллег удалось создать простые и надежные устройства, своего рода предтечи современных поршневых и клиновых затворов. В частности, поршневым затвором (или, по терминологии тех лет, виноградом) была снабжена железная пищаль XVI века 'Грановитая', обязанная столь необычным для артиллерии названием характерной форме ствола, выполненного в виде многогранника.

В тот же период русские оружейники продолжали заниматься и вопросами повышения скорострельности орудий. Решить эту проблему в XVI–XVII веках можно было одним способом, увеличив число орудий в полках. Однако в таком случае батареи оказались бы перенасыщенными техникой, что отрицательным образом повлияло бы на их маневренность, да и управлять действиями нескольких десятков орудий было бы затруднительно. Русские мастера нашли оригинальное решение этой проблемы, создав многоствольные пушки, именовавшиеся тогда 'сороками' (припомните старинное выражение 'сорок сороков', обозначавшее великое множество!). Кстати, одновременно с ними были изготовлены и ружья с механизмом для 'повторительной стрельбы', несколько напоминавшие магазинные винтовки и револьверы XIX века'

'Сходи за грибами. Чего разлегся, поднимай свою задницу и чеши в лес.

— Пошли.

— Не пошли, а иди. Кто мне вчера клятвенно обещал, что сегодня пойдем?

— Так это вчера было, я не уставший был…

— А сегодня устал. — Жена всплеснула руками, — Да у тебя жопа скоро станет по форме кресла. Ты когда, что ни будь по дому, в последний раз делал?

— М-м

— Не мычи, всё равно не вспомнишь.

— Ты чего на меня с утра взъелась? Спала что ли плохо? Я тебе ещё соли на хвост не сыпал.

Может, хватит?

— Что хватит? Я ещё даже не начинала. Совести у тебя нет. Я тебе что, кухонный комбайн?

Подошел к ней и попытался обнять, она вырвалась. — Так я и не отказываюсь, собирайся, пойдем.

Ответила, раздражением в голосе, — Утром хотела, а теперь не хочу…

— Тогда я один пойду.

— Никуда ты не пойдешь

— Нет. Пойду!'

Вот так и отправился в лес за грибами, со скандалом и руганью. Не хотел же идти, как чувствовал, что, что-то должно произойти'

Закрыл глаза и встряхнул головой. Открыл, огляделся. Ничего не изменилось. Как не было тропы, так и не нет. Оглянулся, позади в трех шагах, стоял покосившийся деревянный столб с обрывками проводов лежащих на земле. Под ногами, утоптанная, со следами трактора, проехавшего здесь утром, земля, а дальше… дальше ровная совершенно целая, не примятая изумрудная трава, со сверкающими, под лучами утреннего солнца, капельками росы.

И ничего более. Нет вру.

Звон, веселый перезвон колоколов. В недоумении начинаю прислушиваться. Георгиевская церковь, стоящая на задворках деревни, рядом с кладбищем на берегу заросшего камышом озера, почитай лет девяносто как не работала, её только в последние десять лет как реставраторы пытались в божий вид привести. А больше в округе, на ближайшие десять километров, церквей не было…

Пробираясь сквозь кусты, вышел к озеру, на дальнем берегу которого стояла церквушка. Рядом с ней маленькая колоколенка, из недавно ошкуренных, не успевших потемнеть, бревен вот неё и разносился перезвон колоколов.

Принялся оглядываться, ничего не понимая. Два часа назад, когда шел в лес, проходил мимо, воды было не видать, камыши стояли сплошной стеной, а сейчас передо мной, на илистый берег лениво накатывается мелкая волна и слабый ветерок обдувает лицо.

— Твою мать! Это что ж такое? — Ноги предательски задрожали, и я сел, на сырую землю.

На месте кирпичного храма Георгия Победоносца, стоявшего последние десять лет в строительных лесах, сверкала свежей дранкой на куполе, новенькая, деревянная церковь и вокруг неё ходила толпа мужиков и баб в нарядных одеждах во главе с парой попов размахивающих кадилом.

Полез в карман дождевика за сигаретами. Передумал. Убрал обратно. Минут двадцать наблюдал за происходящим действием, творящимся на том берегу. И чем дольше смотрел, тем больше переставал понимать происходящее….

Поднявшись на ноги, отряхнулся, последний раз посмотрел на крестный ход, пошел дальше.

Странно всё это.

Домой идти, решил дальней дорогой, чтоб выйти через зады деревни.

Через лес я пробирался почти час. По всем внутренним ощущениям, казалось, что иду по колхозному полю, но мокрая паутина на лице, говорит обратное. Наконец невдалеке как-то вдруг сразу появился забор. Обычный, такой, как всегда в деревнях делают, на деревянные столбики набиты длинные слеги. За ним поле небольшое с зеленым подростом чего-то. В воздухе запахло костром, даже не костром. А как сказать лучше-то….

Хорошие дрова жгут, знаете такие выдержанные, под навесом просушенные да звона, их, когда раскалываешь, они аж хрустят и сами распадаются на чурки. Вот ими и пахло. Только в нашей деревушке уже десять лет как всем газ подвели. Подошел к загородке и обомлел. Не моя деревня, ну, нет в ней избушек с крышами покрытыми соломой и корьем.

'Куда идти, куда податься…'

— А ты кто будешь? — На телеге запряженной понурой лошадью сидел дедок, в серых штанах и каком-то балахоне, подвязанном веревкой, позади, лежал пяток мешков, куча сена.

Спросил он меня на мою просьбу подбросить до Рогачева.

— Я то? Прохожий, с Клина домой иду.

— А куда путь держишь, — Он причмокнул губами и слегка дернул вожжи, лошадь не поднимая головы, потащила повозку дальше.

— В Москву.

— А что не по тракту?

— Да слышал, шалят там.

— Так к обозу прибился бы, да и с ними шел бы?

— Растратился я, денег нет, думаю, в селе может работу, какую найду.

— А в Клину на подворье, можно было…

— Спрашивал. Отработал за хлеб. Да ушел, когда обоз пойдет, никто не знает или говорить не хотят. Вот и решил уйти, а в этих краях когда то сродственники жили, может у них и перебьюсь.

— А скажи мил человек, люди говорят, что свеи от Пскова отошли.

' Э — э, какой же год сейчас на дворе, и с каким шведом воюем? Густав Адольф? Карл? Говорила маменька, учись сынок, умным помрешь. А я больше никого и не помню. Во вспомнил, Астрид Линдргрен и её герой, толстый мужик с моторчиком в заднице.

Стокгольм, пьяные скандинавы на невском в Питере. Стоп, это финны. Чухонцы кажется.

Блин, Федя, умным не прикидывайся, не идет тебе этот девайс, помолчи уж. Всё что и помнишь, так это СААБ да викинги…' Мысленно выругался и сплюнул.

— Отошли. Долго добираться будем?

— Скоренько, да ты поспи, если хошь, всё быстрей доберешься.

Проснулся от того, что дед довольно бесцеремонно потряс меня за плечо, — Просыпайся милок, приехали. Телега стояла на небольшой площади окруженной низкими бревенчатыми постройками. Вокруг царила суета, гомонили люди, что-то вытаскивая из открытых ворот, грузили на телеги, скрипели колеса.