Записки грибника

А работать нормально, не пробовали?

По себе знаю, приходишь к челу, — ' надо через пять дней десять штук. Вот этого и этого. Можешь?'

— 'Да могу'

— 'Сколько?'

Он называет цену. Бьём по рукам и расходимся. Прихожу через неделю, узнаю, что скоропостижно скончался тесть. Ладно, жду ещё неделю. Умирает теща… Надеюсь, вы поняли, что за месяц этот урод похоронил всю свою родню, скотину и остальную дворовую живность. В итоге я плюнул на него, и дело было даже не в пятиалтынном задатке, срок поджимать начал. Пошел на поклон к немцам, дорого, но качественно и самое главное в оговоренный срок, все было исполнено по высшему разряду.

Я уже сдал заказ и тут этот крендель через неделю, приперся, приволок свое творчество, косое, кривое, сделанное на 'Оте…ь' и на честном глазу стал требовать с меня денег. Дал… в пятак, и спустил с крыльца. В прошлом будущем достали…

Судья, дедок лет семидесяти, с разумлением к делу подошел, опросил свидетелей, они все как на подбор указали на то что я, потерпевший, а этот дьячок на меня сам с кулаками бросился. Рассказали о лошади, даже кто-то назвал имя водителя кобылы, куда ехал и где живет. Его тоже хотели позвать, но потом решили, что ничего не поведает нового.

Судья покопался в толстенной книге и зачитал нам: — 'А кто кого поймает приставом в бою, или в лае или в займе, а на суд итти не похотят, и оке доложат судьи да помирятся, а судье пошлин и продаж на них нет, опричь езду и хоженого. А которые жалобницы заданы судьям и оба истца до суда помирятся, и по тем жалобницам судьям пошлин не имати ж.'

Пока я собирался с мыслями, за спиной послышался шепот, — ' Соглашайся на мировую, дешевле будет'

— А дьячок?

— А что, Митроха горластый, глотку подерет, да успокоиться, не враг же он себе. Ты думаешь один такой? Его почитай, раз за седмицу кто ни будь, да уронит аль сам в канаву свалиться, ежели в кабаке засидится. Он, верно, думает, раз на писаря выучился, в голове прибавилось?

Я усмехнулся, вспомнив перлы в свой адрес. — Тебя как звать-то?

— Стешка бондарь, в торговом ряду лавку держу.

— А меня Федором кличут, здесь-то как оказался?

— Позади шел, не успел остеречь, как тебя зашибло, да ничаво, упал-то, на мягкое… — И рассмеялся тихим смешком. — Хошь верь, хошь не верь, токмо я туточки ужо в третий раз, и каждый раз одно и то же. Кричит, ногами топает… Стрельцы, в вдругорядь… сами тишком, ему ребра намнут…

А всё зелено вино виновато, нет бы пива, да с раками, аль рыбкой солененькой…

— Будешь?

— Угощаешь?

— Приглашаешь?

Домой я попал, когда на небо взошла луна. Человек аквариум, литров пять пива, и рыбы не меряно. Прежде чем уснул, мелькнула мысль — какие же мы херовые потомки, так обосрать все вокруг себя…

Раки вкуснейшие, местные, Московские, из речки Яуза'

***

— Тебе, что было сказано? Как надо было делать? А ты что сотворил… — Я, бросил на стол изуродованную оправку. Сказать, что был зол, не сказать ничего, меня душило бешенство…

А это чмо, в кожаном фартуке, дурацком сером колпаке, который у предков назывался шапкой, переминался с ноги на ногу и, опустив очи долу, пыталось что-то пробасить в ответ. Не давая ему открыть рта, я ругался почем зря… Да было с чего, моя попытка перестроить работу производства стволов с целью увеличения количества и качества, тихо, мирно, шла ко дну. Один этот кадр за последние три дня запорол два комплекта оснастки. Первый просто сварил вместе, во втором случае не до грел и на холодную расплющил.

— Так… Это… — кузнец стащил с головы шапку, — Федор…

— Что Федор? Я уже сорок лет Федор, а таких криворуких в первый раз вижу. Мил человек, я тебя сказывал, КАК это делать? — И голосом выделил вопрос. Коваль кивнул.

— Показывал? — спросил его

Последовал кивок.

— Так с какого х… хрена ты оправку вместе с заготовкой в горн пихнул? — Плечи его поникли настолько, что я видел только затылок.

— А во второй раз что учудил? Только не говори, мне, что побоялся, снова приспособь сломать. Ты хотя бы знаешь, сколько одна такая стоит?

Я смотрел на стоящего передо мной человека одетого в серую рубашку, холщевые порты, лапти…

'А в честь чего он в лаптях-то? Насколько помню, народ сюда приходящий, худо-бедно, но в сапогах ходит, а этот… Он бы ещё онучи намотал — бы в кузню…' И в моей голове зашевелилась мысль…

— Тебя как звать?

Он пробурчал что-то невнятное.

— Как?

Опять, двадцать пять, неразборчиво.

— Что ты мычишь, как телка перед первой дойкой. Отвечай как на духу…

И наконец, услышал, даже скорей понял по губам, — Ефросиний.

— Из каких мест будешь?

— Стародубские мы, князя Рамодановского Григория Петровича холопы будем, нас по государеву указу, сюда определили. Иные на Тулу пошли, а мы вот…

— Погодь, — Перебил его, — Это который присягу Тушинскому вору принес?

Кузнец как-то сгорбился, от чего его фигура приобрела виноватый вид и смущенно улыбнувшись, кивнул головой. — Так… Это… Яго народ заставил…

— А ты там был, — Как можно язвительней задал следующий вопрос, — сам, небось, глотку драл, подбивая князя на измену.

— Почто лжу молвишь, Григорий Петрович, честный человек. — Ефросиний расправил плечи, взгляд засверкал…

— Нуда, нуда, кто бы спорил, только жареным запахло… Куда только его честность девалась?

Если говорить откровенно при упоминании фамилии, вздрогнул…

'Каменный свод, из обожженного красного кирпича, местами украшенный черными подпалинами от факелов, давил своей мрачностью. Свисающая по углам неопрятная паутина… Тонкий лучик света, с танцующими искорками пылинок, пробивается через неплотно заткнутое куском тряпки маленькое слуховое оконце. В дальнем, темном, углу массивный стол из дубовых плах, бронзовый подсвечник, почти скрытый под восковыми потеками, огарок свечи в три пальца высотой. Крохотный язычок пламени освещает лист серой бумаги, гусиное перо, выводящее буквы. Тускло поблескивает массивный золотой перстень. Глухой голос, доносящийся из густой тьмы — Сказывай тать, что за хулу ты измыслил супротив государя нашего, Петра Алексеевича?'

Это про него сказал Куракин, — 'Сей князь характеру партикулярного; собою видом, как монстра, нравом, злой тиран; превеликий нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству верней был так, что никто другой…'

Высокий лоб, прямой нос, крупные уши, полное, округлое лицо, тонкие губы под небольшими усами, маленький подбородок и карие округлые глаза…

Пришлось, даже зажмурится и потрясти головой, прогоняя видение. Господь миловал, минула меня сея чаша… Хотя от сумы и тюрьмы зарекаться…

Князь-кесарь, грозный глава Преображенского приказа Петровских времен, внушал уважение, а Григорий Петрович, как ни как принадлежал этому многочисленному роду, и я решил свернуть с опасной темы, на более насущные вопросы. Ну, эту семейку к черту…

Стародубское княжество, занимавшее территорию по среднему течению Клязьмы. Выделилось из состава Великого княжества Владимирского в 1218, а в 1238 в Стародубе утвердилась династия князя Ивана, младшего сына Всеволода Большое Гнездо. Успешно отражая всякие притязания со стороны соседей просуществовала до XIV в. Затем княжество распалось на ряд мелких уделов — владений князей Пожарских, Ряполовских, Палицких, Ромодановских, Ковровых, Голибесовских, Гагариных, Гундоровых, Ковровых, Кривоборских, Татевых, Тулуповых, Хилковых, Небогатые и князь Неучкин.

И все они вели свою родословную от Рюриковичей.

Но из всех выше перечисленных фамилий нас интересует только одна, Ромодановские, потомки Рюрика в шестнадцатом колене. Этот род всегда верой и правдой служил своим государям, окольничими, боярами, послами в Персии и Копенгагене, но самый знаменитый это Федор Юрьевич Ромодановский, князь-кесарь, государства Московского, второй человек после Петра I.

Вот так в истории и бывает, один человек, Иван Всеволодович, а сколько осталось потомков, разные они были. Были трусы и предатели, тихие обыватели, не оставившие после себя ничего кроме имени. Но были и такие, кто сложил свою голову на поле брани, отдав жизнь за милое сердцу отчество'