Диверсантка (СИ)

Орлов посла запрос в Особый отдел Главного управления тыла и выяснил, что подобные случаи встречались и раньше. Со второй половины февраля по конец марта нашлись ещё три упоминания о принятых в санитарные поезда и пропавших потом детях. Один из них был мальчиком двенадцати лет. Правда, тот вроде сразу просился до определённой станции. Там, мол, родня живёт. А во время следования обещал выполнять всю необходимую работу, и обещание выполнил.

Две другие были девочками. Панина девяти лет, и Свириденко одиннадцати лет. Обе погибли при бомбёжках. Но ехали по маршрутам в районе прифронтовой полосы Ржевско-Вяземского выступа. Николай почитал рапорта, повертел их в руках, понимая, что могли происходить и другие подобные случаи, не попавшие в отчёты особистов. Ничего ведь не пропадало, урона никто не понёс, а дети есть дети. И уже отложил было бумаги, решив, что полезной информации во всём этом ноль, но следуя исключительно привычке разбирать всё до последней запятой, выяснил место нахождения означенных поездов. И обнаружил, что по счастливой случайности как раз сейчас стоит в Можайске на укомплектовании поезд № 187, тот самый, с которого пропала когда-то Аглая Скобянникова. Воистину, неисповедимы военные дороги!

Орлов отправился на вокзал, отыскал и поезд, и начальника, и старшую сестру, взявшую девочку санитаркой. Звали её Анной Тимофеевной, начальник станции нашёл комнату для разговора, ещё и горячего чаю принёс.

- Ну что вам сказать? - тихо начала рассказ Анна Тимофеевна, грея руки о стакан с чаем. - Да, прибилась девочка к поезду. Плакала, говорила, семья погибла полностью, одна осталась, податься некуда. Жалко её стало. А она - возьмите, мол, поломойкой, всё делать буду. Хоть так фашистам отомщу, раз в армию не берут. Сама худенькая, маленькая, в чём душа держится. Сказала, что ей десять лет, но, по-моему, приврала. Добавила год или два. Но с работой справлялась...

- Документов, конечно, никаких не показывала? - спросил на всякий случай Орлов.

- Да какое там, - слабо улыбнулась женщина. - При ней и был-то худой вещмешок с тряпочками, да смешной плюшевый медвежонок с оторванной лапой. Говорила, подарок отца. Никогда с этим мишкой не расставалась. Да и какие документы у ребёнка? А у нас, как назло, нехватка рук, хоть вой...

- А как она ушла? - задал свой главный вопрос особист.

- На полустанке выскочила, вроде как знакомого кого-то на перроне увидела. Мол, знать может, где её тётка сейчас находится. Кроме этой тётки у Аглаши никого не осталось. Ну, я разрешила, только быстро, говорю, стоим всего минуту. А потом замоталась, дел-то много. Когда кинулась, поезд давно в пути был, а Аглаю никто не видел. Отстала, видать. А может, повезло ей? Знакомый этот, может, к тётке девочку отвёл? Вот было бы здорово...

- Как хоть выглядела эта ваша санитарка? - уже совсем на всякий случай спросил Николай.

- Да как, как все дети, наверное. Волосёнки русые, глаза серые. Худенькая очень, говорю же... Да, родинка у неё под левым глазом, смешная такая...

Старшая сестра ни разу не поинтересовалось, почему её расспрашивают о девочке. Лейтенант Госбезопасности, раз задаёт вопросы, значит, имеет право. Вон, начальник станции, у которого дров не допросишься, на цыпочках бегает. А Орлов подумал: «Пустая затея была с самого начала, нет тут ничего». Но вслух поблагодарил Анну Тимофеевну, с чем и распрощались.

В начале мая Орлов убедил старшего майора в необходимости поездки в Особый отдел Брянского фронта, больше надеясь на слепую удачу, чем логически объясняя целесообразность такого хода. Поскольку данных по диверсанту (или группе) было по-прежнему крайне мало, точнее не было совсем, начальник разрешил. Военно-транспортным самолётом Николай добрался до Белёва, под которым расположился штаб фронта.

Лейтенант вновь засел за рапорта, и наткнулся на докладную записку одного из дивизионных особистов, где говорилось о заявлении гражданина, якобы видевшего подозрительного человека на станции Луговая недалеко от Мценска. Записка была датирована 30 марта, но написана была столь невнятно и бестолково, что Орлов сути не уловил. Оперативник, её составивший, переведён в штаб Юго-Западного фронта, но фамилию заявителя Николай запомнил. И разыскал этого человека в Белёве.

Человек оказался уроженцем Брянска, всю жизнь там прожившим (лишь война заставила перебраться за линию фронта, да и то неглубоко в тыл и временно), да вдобавок бывшим милиционером. Службу начинал ещё до революции, топтуном в криминальной полиции. После свержения царизма легко принял Советскую власть и пошёл в милицию, опять же в службу наружного наблюдения. Опыт был у деда ещё тот - такие детали подмечал, что простому смертному и в голову не пришли бы.

Они сидели в полуразрушенном доме. Совсем недалеко располагался занятый немцами Брянск, окружённый нашими войсками. Там постреливали, бои приняли затяжной позиционный характер. Иван Константинович разогрел чай на печи. Сейчас, в мае, стало наконец-то теплее, но старик всё ещё топил и носил тёплую безрукавку. Прихлёбывая кипяток, слегка подкрашенный заваркой, неторопливо рассказывал:

- Когда Орёл немцы взяли, так через три дня и в Брянске объявились. Мы тогда в Знаменский район подались. На хутора. Сотня человек всего и набралась, остальные кто раньше эвакуировался, кто в городе остался. Перезимовали кое-как, каждый день фрицев ожидая. Но немец на отдалённые хутора, снегом по крыши занесённые, не лез. Да и других забот хватало. А в конце февраля слух прошёл, что наши бьются в районе Городища, рвутся к Болхову и Мценску. Народ решил туда двинуть, чтоб за линию фронта уйти. В Болхове мощный укрепрайон был, там мышь не проскочила бы. Пришлось обойти западнее, мимо Козюлькиной. Там щель в немецкой обороне нашли. Пробрались. Ну, приняли нас, две недели в особом отделе мурыжили, сам понимаешь. Потом направили через Оку, в Полтево. Вот там я эту девчонку в первый раз и встретил. Как раз склады фронта спалили невероятным образом, об этом тогда много судачили. Огонь, говорят, был до небес. А может, с небес, чёрт разберёт.

- Девчонку? - удивился и насторожился Орлов. - Огонь с небес?

- Девчонку, ага. Ты дальше слушай. Так уж вышло, пришлось нам с ней разговаривать и раз, и другой. По первому разу - то да сё, как звать, куда идёшь? С моей стороны вроде забота, а она напугана, одна, к взрослым жмётся. Ну назвалась Марией, Машей, значит. К родне, мол, идёт, в деревню. А вдругорядь встретились мы через три дня, восточнее, ближе к Черни. Тогда аккурат узловую станцию рванули, через которую подкрепление прибыть должно было. Я её признал, подошёл вроде как к знакомой. Тут надо сказать, за минувшие три дня я под бомбёжку угодить успел. Зацепило маленько, на голове повязка до глаз, девчонка меня и не признала. Слышу, имя-то другое называет, дескать, Алина она. И деревню тоже другую. И это бы пусть - под обстрелами, когда война в двух шагах грохочет, всяко перепутаешь. Со страху и как мамку родную звать забудешь. Поразило меня тогда следующее - вела себя малявка по-другому. Походку изменила, осанку, говор был волжский, окающий, а стал южный, с мягким «г». И артистично так всё пигалица проделывала, естественно так, хоть сейчас в театр на сцену. Вроде одна дивчина, родинка под левым глазом приметная, и будто разные люди. Таким вещам специально учат, поверь мне, облезлому сторожевому псу...

Иван Константинович примолк, а Орлов крепко задумался. Да, это уже профессиональные приёмы. Такое с бухты-барахты не получится, тренируют подобное месяцами. Здесь топтун, подмётки съевший на подобных делах, промахнуться никак не мог. Будь на его месте кто другой - не приметил бы, внимания не обратил, но дед, как опытный музыкант, сразу уловил знакомую мелодию.

- Хотел я дивчину эту в комендатуру свести, - продолжал между тем бывший милиционер. - Пущай, думаю, разберутся, что она за беженка такая, но та ушла прямо из-под носа. Хитро ушла - внимание отвлекла, и нет её. Такое тоже не всякий умеет, этому тоже учиться надо. Выводы делай сам. Я попытался всё особисту рассказать, да тот бестолковый какой-то попался. Всё уразуметь не мог, к чему я веду.