Дикое поле

Новгородца Ратников углядел сам, точнее сказать — услышал.

— Эй, целовек! Целовеце!

Миша сразу и обернулся: это ведь в Новгороде вот так вот «цокали» да вставляли лишние гласные.

— Целовек!

— Что угодно, господине?

— Пива пока принеси да покушать что-нибудь…

Ратников искоса присмотрелся: довольно молод — лет и тридцати нет, не высок, не низок, лицо неприметное, круглое, с реденькой кургузою бороденкой и такими же редкими усиками, не сказать, чтоб неприятное, но и красавцем особым не назовешь, так, обычное лицо, обычный мужичок. Неприметный, такой, как все. Одежка тоже подобрана в тему: темная рубаха, синий, без изысков, кафтан, армячок серенький. Но все добротное, новое, а на поясе — увесистый кошель и кинжал. Да еще за голенищем — Миша приметил — ручка от ножика засапожного торчала. Вооружен изрядно! И, похоже, никого видеть не хочет, знакомиться ни с кем не намерен, сидит себе в уголке, кушает. Что, больше негде перекусить? Или тут у него встреча? Да и этот ли? Может, показалось?

— Вон тот, — поставив еще один кувшин, незаметно кивнул подошедший хозяин. — В углу который.

Он! Правильно угадал, значит.

Ага… вот и еще один — этот явно местный, татарин или, скорее, кыпчак, лицо, как тарелка, плоское, узкоглазое, злое, одежка дорогая, да грязная, за поясом плеть…

— Ай, ай, Караим-мурза, как я тебя рад, уважаемый, видеть! — выскочив из-за стола, рассыпался в любезностях новгородец. — Садись, садись, дорогой.

— Зыдырав буть, Окун. Чэго звал?

— Так, может, поначалу откушаем?

— Некогда минэ кушат! Гавары! На сто дырхэм сагласен? Нэт — ухажу.

— Эй, эй, постой, уважаемый Караим-мурза. Сто дирхемов за шестерых пленников, это, знаешь, слишком. Здесь ты их за такую цену нипочем не продашь.

— Я и нэ прадаю. Пуст у минэ будут.

— Ну и сдохнут они у тебя с голоду. И что? Ведь точно — за зиму сдохнут!

— Пуст!

— Караим-мурза! А за полсотни дирхемов ты себе хорошего коня купишь, ай!

— Полы сотна? Нэт.

— И невольники у тебя — дохлые, ты ж сам знаешь.

— Сотна! И — всэх бэры.

— Все мне не нужны, уважаемый. Только те шестеро, о которых мы с тобой уговаривались.

— Сэмдесат!

— Шестьдесят. Ну сам подумай, на что тебе эти доходяги?

Долго не спорили, то ли Караим-мурза и в самом деле куда-то торопился, то ли все уже было давно решено и осталось лишь уточнить оплату. На чем-то сошлись… на семидесяти, кажется. Со скорбным лицом новгородец отсчитал монеты. Мурза ухмыльнулся, встал… намахнул на ход ноги кружку, вышел, пошатываясь.

Скорбная мина на лице новгородца враз сменилась самой довольной улыбкой:

— Целовеце! Вина давай. Самого лутцего!

— Эй, эй… — Михаил поспешно задержал служку. — Скажи хозяину, пусть даст кислое.

— Кислое?

— Тсс!!! Самое что ни на есть. Чтобы аж скулы сводило.

— Не понял тебя, госпо…

— Хозяину мои слова передай!

Отпив из кубка, новгородец скривился и заплевался:

— Целовек! Целовек! Ты цто принес-то? Кисло!

— Вот и у меня, кажись, кислятина, — Ратников тут же пересел к парню. — А думал — показалось.

— Да ницего не показалось! Попробуй-ко, добрый целовек. Ну разве такое пить можно?

— Пусть другое несут! И уж теперь — два кувшина. Бесплатно! Эй, хозяин! Корчмарь! А ну, иди-ка сюда, любезный. Убирай свою кислятину. Тащи другое, хорошее! Вот… это другое дело.

Попробовав мигом принесенное служкой вино, молодой человек улыбнулся:

— Меня Мисаилом зовут.

— А я — Окунь.

— Из Новгорода? Говор-то новгородский.

— Из Новгорода, — парень кивнул, внимательно поглядывая на Мишу. — А ты откель будешь?

— Да, почитай, из местных. Боярыни одной управитель и доверенный человек.

— Рядовиц, цто ль?

— Сам ты рядович. Сказано тебе — доверенный человек!

— А боярыня твоя кто?

— Госпожа Ак-ханум, очень богатая и влиятельная вдовица.

— Ак-ханум?! — обрадованно переспросил собеседник. — Так я ж про нее слышал. И ты, Мисаиле, у нее — в доверенных людях?

— Именно так и есть.

— Ах… это хорошо, цто я тебя встретил. Я ведь не просто так здесь, в татарах. Пленников выкупаю — народ по папертям собирает выкупное, а я вот — тут занимаюсь.

— Хорошее дело, — Ратников широко улыбнулся. — И многих уже выкупил?

— Да многих. Боярыня твоя, Ак-ханум, говорят, с самим царем накоротке знакома?

— Не только с царем, но и с царевичем!

— Ай, добро, ай, славно. У нас ведь всяко бывает, сам знаешь — без покровителей — ну, никак! Так ты, если цто…

— Если что — сладим. Всегда обращайся, дружище Окунь. Кстати, а почему у тебя имя такое? Батюшка рыбаком был?

— Был, — собеседник растянул губы в улыбке. — Так его у нас, в Новгороде, на Федоровском вымоле, и прозвали — Онфим Рыбак. А я вот — Рыбаков Окунь. И братец у меня — Налим, а сестра — Плотица.

На Ак-ханум конечно же этот подозрительный черт и клюнул — а кто бы не клюнул-то? От таких знакомств не отказываются и мимо не пропускают. Никогда. Что здесь, в тринадцатом веке, что в будущем, двадцать первом.

Значит, выкуп невольников из рабства… Благое дело. Только что ж тогда привлекло столь пристальное внимание кондотьера Саввы? А вот у него и спросить. Правда, для начала надо уговориться с новым знакомцем о встрече.

— Окунь, дружище! А, давай-ка, мы с тобой еще разок посидим где-нибудь. Вот хоть тут же и посидим.

— Посидим, славно, — новгородец с готовностью кивнул. — Слушай, Миша, а ты у своей госпожи про ханский караван не узнаешь?

— Что еще за караван? — насторожился Ратников.

— Говорю ж тебе — ханский. Гости знакомые баяли, что вскорости выйти должен. Из Сарая в Кафу. Многие хотят присоседиться — дорожка-то дальняя, а там ведь и воины, охрана. Да и кто посмеет на ханский караван напасть?

— Добро, — Михаил допил вино и кивнул. — Узнаю.

— Вот и славненько, друже.

Корягин подошел почти сразу же, как только фигура новгородца скрылась из виду. Видать, кондотьер ошивался где-то здесь, рядом, контролируя весь процесс. Что ж — разумно.

— Обычный, говоришь, человек? Пленников выкупает? Новгородец… точно?

— По говору — да. Да и город знает.

— А чей человек?

— Про то не сказывал. Ну, так ведь рановато еще. Для полной-то откровенности не один кувшин выпить надобно. А что ты так им заинтересовался-то?

— Да так, — Корягин задумчиво почесал бородку. — Есть у меня подозрение, что выкуп пленников для этого Рыбакова Окуня — дело не главное.

— И что ж тогда главное?

— А вот ты, Мисаиле, это и должен вызнать.

— Тогда еще спрошу.

— Спроси.

— У тебя-то с чего насчет него подозрения?

— Не всех пленных берет, выкупает. Очень уж избирательно. И, что странно, таких, за которых и заступы-то никакой нет. Смерда запросто может выкупить, холопку, закупа. Все равно. Но вот стариков почему-то не берет… да и вообще — больше молодых да здоровых.

— Оно и понятно. Не всякий старик обратный путь выдержит.

— И еще одно. Слишком уж резво наш Окунь все ходы-выходы ищет. На Ак-ханум вот сразу же через тебя бросился, с Эльчи-беем что-то мутит.

— С Эльчи-беем?!

— Пока только с приказчиком его, Иштыном. Они частенько встречаются, хотя не друзья и не родичи. Ты бы это прояснил, а? Сдается мне, тут не новгородцами, тут суздальцами пахнет!

— Ладно, — Ратников спокойно кивнул. — Выясню. Только вот… серебришко у меня заканчивается. Вдруг да где чего?

— На, брат, — рассупонив висевший на поясе кошель, кондотьер щедро отсыпал деньги. — От Окуня не отставай ни на шаг! И, знаешь, проясни все побыстрее. Еще один человечек у нас на подходе.

— Это кто еще?

— Князь Мишка Черниговский.

— Ясно. Слышь, Савва… пока суд да дело, ты бы меня с этим приказчиком, Иштымом, свел. Или хотя бы узнал, где новгородец купленных полоняников держит?