Дикое поле

Такие соломенные вдовушки, как Ак-ханум, — редкое исключение.

— Ты здесь, Мисаиле?

Господи… до боли родной голос!

Поставив кирпич на место, молодой человек рванулся к двери:

— О, моя госпожа!

Ак-ханум явно была под хмельком — раскрасневшаяся, веселая, к тому же еще и пошатывалась, что у монголов зазорным не считалось. Ну, выпила немножко женщина, в луже-то ведь, в грязи, не валяется? А даже и валялась бы… Ну, хорошо человеку — и что? Вина-то совсем не пьют только больные и сволочи.

— М-м-мисаил… — с размаху усевшись на ложе, Ак-ханум поставила на пол принесенный с собою кувшин. — Кружки-то у тебя найдутся?

— Найдутся и кубки! Ты ж сама дарила… забыла уже?

— Дарила… да… У меня тут сегодня гость был… ох и молотило!

— Что-что? — Ратников проворно разлил вино.

— Языком, говорю, молотит, как ботало колокольное. Но послушать интересно. Выпьем! А то свалился гостюшка, захрапел, а я ведь только во вкус вошла.

Выпили… видно было, что госпожу повело, глазки-то заблестели… Миша ничего такого про нее и не думал, только хотел в опочивальню отнести, поднял на руки…

— Н-нет! — хлопнула ресницами Ак-ханум. — Оставь меня здесь… И поцелуй… Крепко-крепко!

Как галантный кавалер, Михаил конечно же исполнил просьбу… А потом — опять же, по велению госпожи, снял с нее пояс… обнажилась грудь, изящная, набухшая, твердая, Ратников впился в нее губами, начал целовать, стаскивая с красавицы дэли… а вот уже поласкал, погладил пупок, спинку… обнял, прижал к себе, уложил на ложе и, покрывая поцелуями гибкое манящее тело, стащил с девушки шальвары…

— Мисаил…

— Да, краса моя?

— Ты потом… утром, гостюшку развлеки, а? А я посплю.

— Спи, спи, ласточка. Слушай, ты, случайно, про ханский караван ничего не слыхала? В Кафу, говорят, скоро отправится. Как раз через ваши места.

— Про караван Алим-бугу спросить надо. Он им и занимается, а я покуда на летние пастбища возвращаться не собираюсь — скучно сейчас там, безрадостно.

— Алим-буга, значит… угу.

Ак-ханум ушла к себе еще до рассвета, превратившись в надменную недоступно-холодную госпожу. Будить ее никому было не велено, и с утра все ходили по дому на цыпочках. А еще слышно было, как в гостевой спальне гулко храпел черниговский князь.

Выйдя на крыльцо, Ратников полюбовался на голубое, звенящее от прозрачности небо, вдохнул полной грудью морозный воздух.

— Осподине…

Поклонясь, окликнул его Федор, младший Анфискин братец. Здоровый — косая сажень в плечах — и, несмотря на молодость, плотник знатный.

— Что хотел, Феденька?

— Мисаиле, что там за хмырь храпит?

— Князь Мисаил Черниговский в гости заехал.

— Что, в самом деле — князь?

— Ну… почти — так скажем. А что?

— А то! — парняга раздраженно сплюнул. — Пусть этот черт седой лапы свои к Анфиске не тянет! Не то и схлопотать можно, я ведь не посмотрю, что князь, подкараулю да огрею оглоблей.

Ратников громко захохотал:

— Может, не стоит сразу оглоблей? Может, повременишь?

— Не, брат, временить тут не надобно! Я эту породу змеиную знаю — ни одной девки не пропустят, опозорят да бросят. Знаю, знаю таких.

— Да ладно, — Миша махнул рукой. — С князем сам разбирайся, а мне пора, пожалуй… Слышь, орет кто-то? Видать, проснулся князь.

Надев кафтан, Ратников туго подпоясался, послал пробегавшего мимо слугу за вином и, пригладив у рукомойника волосы, вошел в гостевую залу.

— Здрав будь, княже. По добру ли ночевал?

Черниговский князь Михаил оказался вполне приятным с виду мужчиной лет пятидесяти. Поджарый, с седоватыми, подстриженными на европейский манер, бородкой и усиками, он чем-то напоминал галицкого кондотьера Савву Корягина, правда, казался куда более подвижным и щуплым, этакий живчик.

— Здрав будь и ты, добрый человек!

Слуги уже помогли князю умыться и теперь причесывали, аккуратно прикрывая седоватыми прядями лысеющую макушку.

— Откель будешь? Местный?

— Местный. Но не слуга.

— Я вижу, что не слуга, — усевшись в резное креслице, князь заливисто расхохотался. — Ближний дворянин, значит? Дружины господской гридень?

— Пусть так, — согласно кивнул Михаил.

— Ну, а раз так — тогда, может, выпьем? С утра-то голову похмелить — самое время!

— Выпьем. Я уж и за вином послал в погреб. Ой… может, ты, князь, медовуху предпочитаешь? Или — арьку?

— А что, есть арька-то?

— Да есть. Вели все принести, все попробуем. Меня, между прочим, Михаилом хвать. Тезка.

— Вот и славно! — Гость хлопнул в ладоши и захохотал. — Я как раз так и подумал, что ты, Миша, человек наш, добрый! Эх, и погулеваним… Скажи… а ты тут, в Сарае, все харчевни знаешь?

— Да знаю. Надо будет — сходим.

— Ай, Миха! Хороший ты парень! Дай поцелую… Умм!

Постучав, слуги принесли кувшинчик фряжского вина, красного и терпкого, да плетеную фляжку арьки, такой, что валит с ног, да кувшинчик изрядный бражки из сушеных ягод, да… В общем, было чего выпить — гостю, похоже, это дело нравилось.

Одну кружечку махнули, другую, третью… Вот уже — и лучшие друзья, князь оказался мужиком ничуть не чванливым, свойским, правда, балаболом страшным! Все болтал, болтал языком, безо всякой логики перескакивая с одной темы на другую, то прошлое свое вспоминал хвастливо, то каких-то девок.

— Ты, Миха, можешь меня дядей Мишей звать… я ведь тебя-то постарше. Ну, наливай, наливай… а хочешь — так я и сам налью. Ну, будем!

— Будем, князь… дядя Миша.

Выпили.

— Ты к Сартаку-царевичу, случаем, не вхож.

— Княжна моя вхожа. Через нее могу помочь.

— Славно! Славно! А ну…

Снова выпили.

— А я вот тут, у вас на усадьбе, девку одну заприметил, холопку, Анфиской зовут, кажется… я бы ее купил, ну, в услужение… Как княжна-то твоя — продаст?

— Как попросишь. Но не советую.

— Что так?

— Зла та девица больно.

— Эт-то хорошо, что зла! Эт-то мы укротим. Ну, ты чего сидишь-то?

— А…

Выпили опять.

— А давай-ка теперь медовуху попробуем!

— Давай, дядя Миша. За нашу с тобой дружбу!

После арьки медовуха пошла как-то не очень, Ратников даже заколдобился, поспешно занюхивая ржаной корочкой. Князь расхохотался и с силой хлопнул собутыльника по спине:

— Что, не в то горло пошла, что ли?

— Не в то… Благодарствую, дядя Миша. Едва ведь не подавился!

— Да ты закусывай, закусывай чаще… Это что тут? Куропатка? Она… Умм… Ну, теперь вина попробуем. Надеюсь, не кислое.

Ближе к обеду к пирующим присоединилась проснувшаяся и малость оклемавшаяся после вчерашней пьянки хозяйка, с которой и просидели до самого вечера… пока снова не полегли спать.

Хорошо, Михаил догадался попросить Джаму разбудить, а то так бы и проспал до обеда, а так… Выскочив во двор голым до пояса, умылся, растерся свежевыпавшим снежком, ухнул…

— Э, как тебя разобрало!

Оглянувшись, Ратников приветливо махнул рукою:

— Э, дядя Миша, никак уезжать собрался?

— Так ведь и не уезжал бы, — князь фанфаронисто подкрутил усы и поправил висевший на боку меч. — Но дела, дела. Они, они и влекут…

— Ну, дядя Миша. А я-то думал — выпьем.

— Так и выпьем еще! Давай-ка вечерком встретимся в какой-нибудь корчме. Посидим, погутарим.

— Встретимся, — охотно кивнул Михаил. — Я как раз одну очень неплохую харчевню знаю.

— Вот и славно. Ты это… про девку Анфиску-то спроси, не забудь. Я куплю — уж больно ядреная! Ух!

Народная сказительница госпожа Айрилдин-биби, как и положено всякой уважающей себя вдове средней руки, жила в собственном, доставшемся от покойного супруга, домике, расположенном на северной окраине города, почти что у самых ворот. Вокруг дома, в небольшом садике, росли яблони и вишни, по ним Ратников и опознал нужный ему дом. Корягин, сославшись на важные дела, сопровождать его сюда отказался. Да и зачем он тут нужен? Спасибо, просьбой не пренебрег — кое-что про сказительницу вызнал.