Машина снов (СИ)

Марко говорил глухо, глядя в землю перед собой и боясь поднять глаза на Хубилая. Он чувствовал, как в императоре борются две страсти, словно два потока, тёплый и холодный, сливающихся друг с другом в змеином шипении. И это кипение чувствовалось вокруг, казалось, что даже серебристые рыбины стали прыгать медленнее, подолгу зависая в воздухе и почти не поднимая брызг. Хубилай кипел от гнева и одновременно ужасался правоте слов молодого Марка. Его брови изогнулись над переносьем, стянув все морщины лица в один узел, подобно заколотому нефритовой палочкой узлу седых волос на макушке.

Хубилай, словно проверяя услышанное, сделал большой глоток прямо из горшка с вином, как делал обычно, несколько раз катнул во рту липкий винный камушек и с отвращением выплюнул рубиновую струю в пруд. Марко грустно вздохнул в ответ.

– По‑твоему, теперь я… подобен… евнуху… вожделеющему красавиц, которых он охраняет, но не имеющему… возможности… познать их? – еле выговаривая слова, медленно произнес богдыхан.

– По‑моему? – бесстрастно спросил Марко в ответ. – А по‑ вашему? По‑вашему, повелитель?

– Оставь меня, мой мальчик. Я хочу побыть один, – сказал Хубилай, внезапно ссутулившись, как огромная хищная птица.

…«То, что вы хотите знать, вы сможете узнать в заведении «Яшмовая жаба» сегодня на закате». Марко обнажил меч и кончиком лезвия снял записку с колонны, подпирающей тончайший кисейный полог над кроватью. Аккуратно приколотая неприметной маленькой шпилькой записка пёрышком скатилась по воздуху, легла на узорчатый пол. Марко обернулся, припав на колено, словно свернувшись вокруг себя. Он слышал, что в смутные времена вот таких нерасторопных чтецов частенько поражала в спину молчаливая стрела, влетавшая в окно. Но распахнутые ставни ответили Марку лишь смешливым птичьим щебетом. Он раскатал рукав и, прихватив записку за уголок так, чтобы ненароком не коснуться бумаги открытым участком кожи, бросил её под радостный солнечный луч, нагревший столешницу. Мимоходом он отметил, как приятно после такой долгой зимы почувствовать столешницу тёплой, и обильно смочил свободное пространство записки слюной. Бумага вроде бы не шипела, не пенилась. Если яд и есть, то не самый простой. «Я схожу с ума», – мелькнула неприятная мысль.

Марко усмехнулся, плеснул в любимую чашку сладковатого настоя и пристально прочёл записку ещё раз. Почерк чёткий, но без прикрас, такой мог бы быть у квартального писаря. Как машиной писано, словно откатано с деревянного клише. Спросить бы у охраны, не видали ли кого возле Белого павильона, да это всё равно как у ивы спрашивать. Кто хочет стать невидимкой – без труда обманет охрану.

Марко ещё не очень хорошо знал город за пределами дворца, да это было и немудрено, Тайду обрастал всё новыми кварталами ещё быстрее, чем застраивался Запретный город. Однако именно «Яшмовую жабу» венецианец знал. Большая корчма возле Северного въезда в Тайду стояла на границе города, рядом с одноимённым постоялым двором. Там делали отметки почтовые курьеры, покидая столицу. Там же отдыхали караваны, проезжавшие мимо столицы дальше на юг или возвращавшиеся на север. Рядом кипел крупный оптовый рынок: караванщики, которые не могли оплатить пошлину для торговли в столице, сдавали перекупщикам имбирь, мускус, шёлк, железные чушки, чай, дерево, хлопковую нить и многое другое, что молодая столица поглощала без следа, как кипящий пенный водоворот. Там можно было нанять охрану для каравана, выгодно сторговать лодку, закупить фураж для вьючных животных, назначить встречу, найти поручителей для заключения сделки, а то – получить совет гадателя, подлечить подорванное дорогой здоровье, а также приобрести травы и амулеты от сухотки и чёрной желчи, кровяного кашля и паучьей слепоты, всех мыслимых и немыслимых, настоящих и придуманных хворей.

Хорошее место для встречи. В суете, круглые сутки царившей в этом никогда не замолкавшем человеческом котле, легко затеряться тому, кто хочет стать невидимкой. Марко усмехнулся и глянул за окно: солнце, казалось, стояло высоко, но весна только‑только началась, и, чтобы поспеть к месту до заката, надо бы скоро выходить.

Собираясь, Марко надел самый потрёпанный халат, в котором тренировался морозными зимними утрами, обмотал ножны тряпьём, а на голову водрузил видавшую виды овчинную мунгальскую шапку, затенявшую пол‑лица. Бродяга бродягой. То ли отбившийся от своего полка солдат, то ли безработный погонщик, ищущий попутный караван на север. Вроде бы самое привычное для придорожного постоялого двора обличье, но… Марко в сердцах бросил мохнатую шапку на пол и сплюнул. Неизвестно, что произойдёт сегодня и кто ждёт его в корчме. Умру красиво. Он сбросил тряпьё на пол и надел наградные чешуйчатые доспехи стоимостью в целое состояние. Ремни, скреплявшие инкрустированные наплечья, приятно скрипнули. Начищенная кираса сияла до рези в глазах, играя весенними бликами. Марко довольно огляделся: доспех сидел ладно, как влитой.

Вечерело. Трактир сиял гроздями ранних огней, ветер плавно колыхал бумажные фонари, оранжевыми пузырями колебавшиеся в быстро остывающем воздухе. Марко стоял в тени шумного каравана, только что пришедшего из далекого Урумчи, невидимый для щуплого старикашки, противным писклявым голосом зазывавшего добрых господ отдохнуть в «Яшмовой жабе». Он кричал по‑татарски с сюсюкающим катайским акцентом, вызывая неодобрение рябых проводников, по своему виду почти не отличавшихся от разбойников. Лохматый верблюд громко всхрапнул, переминаясь с ноги на ногу, Марко погладил его по тёплому войлочному боку, словно старый ковёр, покрытому скатышами шерсти.

Вокруг кипела привычная суета. Караванщики спешно сбивали скот в гурты, отгоняя его к отведённым для ночлега площадкам, где уже горели костры. Одному из них не хватило места под навесом, и он на разных языках клял государственного распорядителя на чём свет стоит. Оборванные чумазые мальчишки, как обезьянки, потешно передразнивали его, вызывая громкий смех подвыпивших погонщиков. Кто‑то бросил им пару монеток, и они наперебой начали стараться ещё сильнее, откидывая такие уморительные коленца, что Марко не удержался и прыснул в кулак, затянутый в кольчужную перчатку.

Мимо важно прошествовал отряд стражников. Вот разъелись‑то на дармовых харчах, вымогатели, с некоторым удивлением отметил про себя Марко, глядя, как дружинники по‑хозяйски осматривают ещё не развьюченных верблюдов, приглядывая, не лежит ли что‑нибудь как‑ нибудь не так. Руки за спину, опухшие в кольцах пальцы еле сцеплены, походка ленивая – вот это воины, язвительно бормотал про себя молодой Марко, поглядывая на то, как солнце медленно, с бережливостью наседки опускается в сизое вечернее марево.

Когда оранжевый диск наполовину залила подрагивающая серая кромка горизонта, Марко проверил, как быстро шершавая рукоять меча выпрыгивает из ножен в руку, и зашёл в корчму, совершенно не обращая внимания на кудахтанье старика‑привратника. Он вошёл в залитый тёплым светом зал, словно прыгнул в воду, против воли задержав дыхание. Сердце колотилось как сумасшедшее. Марко распахнул дорожный плащ, тяжёлый от налипшей льдистой каши, и отполированная чешуйчатая кираса полыхнула огнём. Гул за ближайшими столиками на мгновение стих, несколько полубродяг, ошивавшихся у входа, почтительно расступились, и зал вновь наполнился гудением разноязыких голосов. Марко, позвякивая доспехами, двинулся по узкому проходу к лестнице, чтобы подняться на галерею, откуда весь зал можно было разглядеть как на ладони. Что‑то шелестнуло рядом, и Марко тайком освободил лезвие, на полцуня вытолкнув его из ножен.

– Пожалуйста, сюда, господин, – на очень чистом и каком‑то особенно вкусном от этой учёной чистоты катайском произнёс девичий голос. Узкая, как ивовый лист, ладонь мягко легла на закатанное в металл предплечье Марка, он обернулся на голос и увидел красивую девчушку, почти совсем ребёнка. Розовея от смелости, девочка непрестанно кланялась как деревянный болванчик и тянула Марка за рукав. «Была не была», – вздохнул Марко и двинулся вслед за нею, до боли сжав пальцы на рукояти под плащом.