Великолепная семёрка (СИ)

— Да заутра не ачухаецца — адаслаць у вёску. Дармаеды мне и на дуль не патрэбныя.

Я открыл глаза. Вместо своей скромной спальни с траходромом я увидел тесную темную бревенчатую клетушку, и обнаружил, что лежу на полу, точнее на какой-то вонючей шкуре, валяющейся в углу клетушки.

— Где я?

Вместо ответа какая-то неопрятная старуха подошла и пнула меня ногой в бок. Потом, отвернувшись, пробормотала:

— Уставай, скацина, з-за цябе баярын усим прасрацца дау — и, выйдя с этими словами из клетухи, громко хлопнула дверью.

В общем, кто кому чего дал, я понял — но вопрос, где я оказался, остался не раскрытым. Тем не менее я решил последовать совету старухи и встать: организм настойчиво рекомендовал мне сделать это как можно быстрее. Я сделал необходимые движения…

Еще в процессе вставания смутные сомнения начали меня охватывать. Когда же я до конца встал и увидел, что пол каморки гораздо ближе, чем я ожидал, сомнения меня охватили окончательно. Чтобы их рассеять, я провел быструю ревизию — и они рассеялись. Руки были не мои, гораздо меньше, ноги были тоже не мои — гораздо тоньше. Одет я был лишь в какую-то длинную рубаху из вероятно льняной ткани, но отвратительного качества , а моя мужская гордость на вид соответствовала возрасту обладателя лет десяти всего.

Я понял, что мой разум, мой могучий интеллект каким-то образом переместился в детское тело, чему я даже обрадовался — врачи обещали моему предыдущему организму, изрядно подточенному излишествами нехорошими, максимум года два. Но вот это детское тело, судя по окружающей действительности (я уже выскочил из каморки), пребывало где-то в дремучей старине.

Хорошо что хоть разговаривали тут на языке, напоминавшем русский — отдельные слова и даже предложения (при условии наличия ненормативной лексики в них) я в общем-то понимал. Но что мне надлежало делать дальше для процветания я пока не придумал.

Какой-то мужик заорал мне:

— Ачухауся? працаваць идзи!

— Дай пассаць спачатку спакойна — машинально ответил я. Это хорошо, похоже кое-какие знания от предыдущего обладателя этого тела мне передались. А то было бы очень печально изучать этот язык,  находясь в теле зависимого он окружающих мальца. Боюсь, что окружающие приписали бы «потерю речи» козням каких-нибудь нечистых сил и принялись бы изгонять из меня нечистого способами, несовместимыми с существованием в теле достаточно разумной жизни. Или даже любой жизни — про инквизицию я уже читал.

Но если базовые языковые навыки у меня остались (или появились), и даже отхожее место (удивительно чистое, к моему удивлению) я нашел самостоятельно, то вот рабочие навыки мне явно не передались. Когда я оделся, меня отправили топить печь — и кроме дыма мне из печи ничего извлечь не удалось. Когда же я не понял, как чистить хозяйский (боярский, судя по предыдущим разговорам) кафтан, мне пришлось понять что жизнь в молодом, но неумелом теле возможно и не будет длиннее прежнего предела, но наверняка окажется более мучительной. По приказу даже не боярина (его я так и не увидел), а какого-то тупого мужика-управляющего меня вечером выпороли на конюшне, а утром уже, в полном соответствии с ранее слышанной угрозой, отослали в деревню. Причем верст двадцать до деревни мне пришлось идти пешком — на телеге ехал весьма сердитый мужик, при попытке влезть в которую он равнодушно стегал меня кнутом.

Меня! Одного из наиболее успешных россиянских бизнесменов — кнутом! Ну ты у меня еще дождешься! И почти всю дорогу, которая длилась с рассвета почти до самого заката, я строил планы собственного возвышения, обогащения и последующего воспитания данного представителя местного пейзанского населения. Впрочем, планы — планами, а для начала хорошо бы уточнить, а в когда и куда я все-таки попал.

Как попал — я уже сообразил. Не иначе эта стерва нанюхалась сильно больше нормы и исполнила свою традиционную угрозу, о которой все ее многочисленные любовники давно знали, но не верили: удушить парня в постели. Ну, видимо моя неприкаянная душа и покинула бренное тело досрочно. А то, что попала не в рай — то уж как получилось. Больше на эту тему я решил не заморачиваться — все равно исходных данных для уточнения нет.

Но вот куда она попала — уточнить следовало.

— Эй, мужик, а какой нынче год?

— Ну это, неплохой. Снегу ить много, пашеничка взрастет. И репа уродиться должна.

— А где мы?

— На дороге, в вёску идем.

— А как город-то называется ближайший?

— А какой ближайший-то?

— Ну, где боярин живет.

— Тула.

— Ну, слава Богу! А царя-то как звать, ты знаешь?

— Да кто ж не знает-то!

— Ну как?

— Что — как?

— Как царя-то зовут?

— Кто зовет?

— Ну ты.

— Царь.

— А имя у него есть?

— Конечно есть, как не быть. Царь же, не басурманин какой!

— Ну и какое у него имя?

— Иван у него имя!

— А какой Иван? Много царей с таким именем было.

— Как — много? Он один царь.

— Ну а раньше цари были, тоже Иванами звали — или нет?

— Раньше — царей не было. Вот уж точно, совсем разума ты лишился! Ну ничё, в вёску приедем, ума тебе вложат!

Интересно, как это — раньше царей не было. А кто был?

— А раньше кто был?

— Князья были!

— А сейчас что, князей нет?

— И сейчас есть. А теперь и царь есть! Что ты такой балбатливый? Памаучи, не мешай ехать! — и мужик замолчал, больше на мои вопросы не реагируя.

Ладно, допустим. Раньше царей не было, а теперь появился. Кто у нас первый царь? Если мне склероз не изменяет, Иван IV, он же — Грозный. Появился он вот-вот, поскольку я как бы от появления царя и впал в бессознательное состояние. А это получается у нас 1546 год. Сейчас, по погоде судя, ранняя весна если не конец зимы, как раз до Тулы новость о венчании Ивана на царство  поспеть должна. Так что будем считать, что со временем определились. И с местом понятно. А вот делать-то что?

Вёска была большая, о семи дворах. Через неделю я выяснил и свой статус в деревне. Оказалось, что меня отдали в услужение боярину родители прошлой осенью, но вот к весне возвращать меня стало некому: осиротел после набега татар. Поэтому отправили меня не по месту прежнего жительства, а в первую же деревню, откуда возчик с продуктами заехал на боярский двор. Да и двор тот был не в Туле, а просто еще в одном селе, боярину принадлежавшем. В деревню же меня направили по принципу «вдруг кому и сгодится», в смысле не сгодится — так и хрен с ним, не жалко.

Крестьяне были тут довольно многодетными и лишний десятилетний пацан (возраст я угадал) крестьянам был никому не нужен. Но деревенский кузнец, бобыль, меня к себе на работу взял. Работы было много — и тяжелой. Зато хоть кормил он меня — хотя и очень скупо. Ничего, работы я не боюсь — вот сколько глоток перегрыз в свое время! Фигурально, конечно — но все равно трудно было! Так что трудности меня не пугали.

Основная работа состояла в выплавке железа из болотной руды. Как я понял, эта самая руда — нарастающие на корнях растений куски ржавчины и прочей дряни, у кузнеца в сарае ее (вместе с корнями) лежала большая куча. Впрочем, он мне показал и яму на поляне у края болота, где этой ржавчины можно было накопать сколько угодно — было бы желание. Однако копал я не руду, а глину. Из глины лепил во дворе кузницы печи-домницы, высотой около метра. Когда печь просыхала — для чего в ней постоянно горел небольшой костерчик — она наполнялась углем, нажженным из огромного количества дров, переслоенным болотной рудой, и я возводил над домницей глиняную же трубу метра два высотой, которая уже сохла сама по себе где-то с неделю.

Уголь жечь было тоже моей обязанностью, кузнец сам лишь печь заряжал.

Когда домница полностью просыхала, кузнец ее торжественно (с молитвами и песнями) разжигал и отправлялся спать: таинство обычно свершалось до полудня. Примерно часа через четыре домница прогорала, и я ее разламывал небольшим ломиком. После чего кузнец доставал из развалин кусок железа с полпуда весом и уносил его в кузницу ковать. До сумерек он это железо ковал, я же все это время качал меха. И в результате получался кусов кованного железа весом килограмм в пять-шесть. На следующее утро я убирал обломки старой домницы и приступал к строительству новой. Всего же во дворе постоянно в разной стадии готовности стояли семь-восемь домниц, и в неделю мы добывали килограмм десять-двенадцать железа. В принципе — неплохо. Плохо то, что боярин забирал полтора пуда железа в месяц себе.