Цвет надежды

— Нет, у меня мандраж, и мне не нравится платье.

— Ну-ка покажи.

Гермиона в отчаянии оглянулась на подругу и замерла. Если бы умела — присвистнула.

— Ну все, Джинн, все кавалеры — твои.

— Правда?

Джинни улыбнулась и покружилась по комнате. Светло-коричневое платье при движении отливало золотом, что удивительно гармонировало с рыжими волосами. Да еще оказалось, что спина у Джинни почти полностью открыта, а некогда по-мальчишески торчавшие лопатки вдруг приобрели мягкую женственность. Гермиона улыбнулась. Близнецы знали, какой эффект произведет их сестра. Только бы Рон это пережил… Тот, как известно, очень ревностно относился к вниманию, которым не была обделена младшая сестренка.

— Фред с Джорджем — волшебники. Они выбирали это без тебя?

— Со мной. Просто мнения разделились, но потом все решили остановиться на этом платье.

— Поразительно. Ты мне показывала его летом. Оно показалось красивым, но не настолько.

— Признаться, мне и самой оно сегодня больше понравилось, чем в день, когда я его мерила. Ну ладно, хватит обо мне. Что с твоим нарядом?

— Вот, — Гермиона грустно кивнула на платье, разложенное на кровати.

— Мерлин, какой красивый цвет! — Джинни восхищенно подняла платье на вытянутых руках. — И? Что именно тебе не нравится?

— Э-э-э… Цвет.

— Гермиона! — Джинни схватила подругу за плечи и, притянув к зеркалу, приложила к ней платье. — Посмотри, как тебе идет синий цвет.

— Не знаю. Я не уверена…

— Вот именно! Ты просто не уверена в себе, а не в платье. Хватит. Давай переодевайся.

— Думаешь, стоит?

— Ну, начнем с того, что вариантов у нас нет. Так что… да, стоит!

Гермиона со вздохом подхватила платье и направилась в ванную.

Она одевалась, стараясь не смотреть на себя в зеркало. Мерлин! А вдруг Джинни говорит это, чтобы подбодрить или еще хуже… Но, выйдя из ванной и увидев улыбку Джинни, Гермиона устыдилась собственных мыслей.

— Я только застегнуть его не смогла, — жалобно проговорила она.

— Давай я.

Джинни начала застегивать ряд мелких крючков на спине.

— Оно правда тебе идет. Сейчас мы еще прическу сделаем, и ты будешь самая красивая.

— Да уж.

— Все. Готово. Ну а расстегивать… придется кому-то другому.

— Джинн!

Гермиона возмущенно обернулась к подруге, но улыбнулась, увидев блеск ее глаз.

— Ему понравится. Не сомневайся. Тем более, ему ведь дорога ты сама, а не то, во что ты одета. Сегодняшний вечер будет для него ударом.

Джинни расхохоталась.

— Ты о ком?

— Я? О таинственном мистере Х, который занимает твои мысли.

Гермиона возвела глаза к потолку.

— Так. Где наше средство для волос? — приступила к делу Джинни.

— На комоде. Но мне не нравится, как оно воняет.

— Так измени запах. Ты же волшебница!

Они рассмеялись. Двадцать минут сопения, споров и выкриков «ой! ай!», уверений, что красота требует жертв, и, наконец, довольный голос Джинни:

— Все. Готово.

Гермиона, зажмурившись, повернулась к зеркалу. Приоткрыла один глаз и тут же распахнула второй.

Вот Джинни действительно оказалась волшебницей. Непослушные пряди были уложены в затейливую прическу, и при этом не создавалось впечатления строгости или напыщенности. Прическа была легкой и даже несколько легкомысленной. Локоны не были уложены намертво, как когда-то на четвертом курсе, а свободно спадали и переливались в отблеске камина.

— Нравится? — нетерпеливо спросила Джинни.

Гермиона смогла лишь кивнуть.

— Спасибо. Что бы я без тебя делала?

— На здоровье.

Джинни на миг обняла подругу.

— Когда сможешь, расскажешь о нем?

Гермиона набрала в грудь воздуха.

— Не сейчас, — предвосхитила Джинни. — Хотя мне и жутко любопытно. Потом, когда сама захочешь.

— Гермиона! — в дверь громко постучали. — Можно?

— Да, Рон, входи!

— Близнецы прислали мантию, — Рон появился на пороге со свертком в руках. — Я, памятуя о твоем предложении… Здорово выглядишь. Цвет тебе очень идет. Да и вообще… Джинн! Что на тебя надето?

— Платье, Рональд.

— Повернись! — уши Рона порозовели.

Джинни, мило улыбаясь, повернулась к нему спиной.

— Твоя спина! — воскликнул Рон.

— Что с ней? — деланно испугалась Джинни.

— Она голая!

— Правда? Гермиона, неужели?

Гермиона прыснула.

— А ты что смеешься? — возмутился Рон и тут же потребовал: — Гермиона, повернись спиной!

Девушка послушно повернулась.

— Джинни, вот видишь — нормальное платье. Со спиной все в порядке.

— На самом деле, милый Рон, у Гермионы очень хитрое платье. На спине около тридцати крючков, так что для любителя творческого поиска такой фронт работ…

Рон потерял дар речи. Гермиона покосилась на подругу с укором. В такие моменты ей было жаль Рона. Он так ревностно оберегал честь сестры, а Джинни так любила над этим подшучивать…

— Гермиона, она же пошутила? — Рон умоляюще посмотрел на девушку.

— Про крючки — нет, — сдерживая смех, ответила Гермиона. — А про любителей поиска — не знаю.

Рон развернулся к выходу, добрел до двери, что-то пробормотал, вернулся, бросил сверток на кровать Гермионы и обернулся к сестре.

— Я требую, чтобы ты надела что-то сверху!

— Как скажешь, милый братик. Любой твой каприз. Тем более Фред и Джордж подарили к этому платью накидку.

— Ну слава Мерлину, у них не совсем мозги атрофировались.

— Правда, она прозрачная.

С этими словами Джинни выпорхнула из комнаты, Рон что-то простонал, а Гермиона расхохоталась. Милая и привычная сцена отвлекла от грустных мыслей.

* * *

Рождественский бал. Всего два слова. Но сколько смысла в этих словах! Маленькая жизнь. Триумфы, поражения, счастье, слезы.

Из года в год. Из века в век. Помолвки в чистокровных семьях проходили приблизительно через полгода после семнадцатилетия жениха. Помолвки всех летних и части весенних именинников приурочивались к Рождеству или же просто к любому дню рождественских каникул. Почему так? Вряд ли кто-то сейчас мог ответить с точностью. Эта традиция уходила корнями в века. Там же и терялась, как это часто происходит.

Именно поэтому вечер, предшествующий Рождеству, очень часто был последней возможностью встречи для влюбленных — для тех, кого долг обязывал сделать выбор не в пользу чувств, а подчиняясь решению родителей, произнести слова клятвы верности наречённому и вступить во взрослый мир. Ведь из века в век веление сердец шло вразрез с догмами и предписаниями. И из века в век люди забывали о велении сердца, потому что честь семьи ставилась в их мире превыше всего.

И этот праздничный вечер был похож на сотни таких же праздничных вечеров, которые были до него. Переплетенные руки, а в улыбках смесь нежности и отчаяния. Взгляды, взгляды… В них можно утонуть, а в вихре эмоций закружиться и исчезнуть.

Северус Снейп поджал губы. Пожалуй, меньше этого вечера он любил лишь день святого Валентина. Необузданность юношеских эмоций и надуманных страстей вызывала в нем желание заблокировать разум и умчаться куда глаза глядят, чтобы не видеть глупости этих детей, не знать о поступках, которые они совершат. Давным-давно у него с Дамблдором возник уговор: оставить этот вечер детям. Во всяком случае, некоторым из них. Директор до сих пор верил в то, что чьи-то души могут спастись, поверить, что-то изменить… Снейп был скептиком. Кроме депрессий, дуэлей и злости этот вечер не приносил ничего. Он не брал в расчет щенячьи восторги от первых поцелуев или робких взглядов. Он говорил как раз о горстке тех самых избранных и о несчастных, связанных с ними глупыми узами юношеской привязанности.

Почему Северус не называл вещи своими именами? Почему первую любовь упорно нарекал юношеской привязанностью, а возможность последней встречи — глупой попыткой надышаться напоследок? Потому что часто вспоминал Рождественский бал на своем шестом курсе. То, как передавал Лили записку Нарциссы. Удивление в зеленых глазах, «Северус» ее звонким голосом и то, как она танцевала с Поттером, и то, как поправляла воротник мантии Блэка… Им тогда было весело и радостно, а Северус готов был головой стучаться о стену, потому что у него не было этой самой попытки надышаться. Была болезненная любовь, надрывная, горькая. И не было возможности сказать, прикоснуться. А еще была Нарцисса, у которой хватило духу на тот дурацкий шаг. И как бы Северус ни возмущался, что бы ей ни говорил, он восхищался безрассудной смелостью этой девочки. Да, он ненавидел человека, к чьим ногам Нарцисса бросила свою жизнь в тот вечер, не желал признавать его достойным. Но сам втайне знал, что ради подобного стоит жить. Чтобы кто-то вот так… А уж если этот кто-то самый нужный, самый любимый…