Наследники по прямой.Трилогия (СИ)

– Да, – он позволил себе улыбнуться. – Всё было предельно целомудренно. Даже скучно.

– Слушайте, вы!

– Я пытаюсь вас слушать, Анна Ивановна, – Гурьев наклонил набок голову. – Но вы же не рассказываете, мне приходиться разогревать вас репризами.

Завадская, помолчав несколько секунд, вздохнула:

– Очень, очень талантливая девочка. Просто невероятно одарённая. Вся, как обнажённый нерв. И, как все талантливые люди, чудовищно своенравная и неровная. Без матери, отец вечно болтается в море, женщины приходят и уходят. Она вам чтонибудь рассказывала о нём?

– Не так чтобы уж очень много. Но звание и должность мне уже известны. Он что, не женат?

– Ну, дождётесь от Чердынцева женитьбы! Анна, его жена, Дашина мать, умерла от родильной горячки. Он остался с недельной девочкой на руках. Один. Другой бы… Ну, вы же понимаете, Яков Кириллыч!

– Понимаю. Хотя вряд ли до конца. Сколько лет ему было?

– Двадцать четыре.

– О.

– Да, голубчик. Вот такой человек.

– Вы его хорошо знаете?

– Я всех в этом городе знаю, – вздохнула Завадская.

– Он уже адмиралом должен быть.

– Чердынцев?! Адмиралом?! Ни за что. Умрёт капитаном эсминца. Если не спишут на берег.

– Пьёт? – нахмурился Гурьев.

– Ну, не больше прочих. Не в этом дело. Начальство – ни в грош не ставит.

– Но матросы у него – как у Христа за пазухой, – улыбнулся Гурьев.

– Вам, конечно, хорошо знаком подобный тип.

– Я сам такой.

– Я обратила внимание.

– А про Анну? Чтонибудь, поподробнее?

– Не могу, к сожалению, – Завадская вздохнула и бросила рассеянный взгляд на кошку, попрежнему с царственным видом восседавшую на подоконнике. – Об Анне я действительно ничего не знаю. Михаил появился здесь с нею вместе в двадцать втором, и кто она, и откуда – я не знаю. Я думаю, как это ни ужасно, что… Вы понимаете?

– Понимаю, – подтвердил Гурьев, чувствуя, как стекленеет его улыбка. И что он, чёрт подери, ничего не может с этим поделать.

Спокойно, спокойно, сказал он себе. Спокойно. Ещё ничего не ясно. Мало ли бывает совпадений? Случайностей? Просто похожих людей, наконец? Бутафорим дальше. Завадская ничего не заметила. Не могла заметить, не тот уровень подготовки, как уже было отмечено. Он поудобнее уселся на стуле, потрогал подстаканник за витую серебряную ручку, чуть шевельнул бровями, улыбнулся естественнее:

– Да. Так что же Даша?

– Что Даша? Даша пишет стихи, поёт, как сивилла, танцует, рисует… Проще сказать, чего она не умеет, чем перечислить её таланты.

– И чего же она не умеет?

– Подчиняться. Максимализм и бескомпромиссность на таком уровне, – только попробуйте не соответствовать! Уничтожит презрением. Ужас, а не девочка.

– Это не ужас, Анна Ивановна, – Гурьев улыбнулся отчаянно. – Это просто прелесть, что такое.

– Не вздумайте, голубчик. Даже не смейте думать об этом, – Завадская выпрямилась на стуле. – Иначе…

– Не волнуйтесь, Анна Ивановна. Всё будет в цвет.

– Что? Как?

– Это такой московский жаргон, – пояснил Гурьев. – Означает, что я полностью осознаю всю серьёзность ситуации. Не переживайте понапрасну.

– Понапрасну не стану. А вы не подайте повода.

– Нет. Не подам.

– Дада, разумеется. Холостой столичный красавец с байронической грустью в глазах. Так я вам и поверила. И откуда вы только свалились на мою голову?!

– С неба, Анна Ивановна. С неба. А если я сказал, это значит – я сказал. Мы уже выяснили отношения.

– У вас есть ктото? В Москве? – быстро спросила Завадская. – Она приедет?

– Трудный вопрос, – восково улыбнулся Гурьев. – Надежда – верная сестра, как говаривал наш классик Александр Сергеевич.

– Ну, хорошо, хорошо, голубчик, я не буду лезть, вы уж простите. Я просто беспокоюсь!

А ято как беспокоюсь, подумал Гурьев.

– Слово, Анна Ивановна.

– Хотя бы до следующего лета. Пожалуйста.

– Да что это вы, в самомто деле, – Гурьев приподнял правую бровь. – Она же ребёнок ещё!

– Ох, нет, – почти простонала Завадская, – ох, да нет же, голубчик, Яков Кириллыч, она совсем женщина! Вы думаете, я не понимаю ничего?!

– Так и я ведь понимаю – поверьте, ничуть не хуже.

– Ох, не знаю, не знаю!

– Я знаю. А что там за история с географией?

– Откуда вам известно?! – подозрительно нахмурилась Завадская.

– Мы случайно выяснили, что в табеле у нашего сокровища сплошные пятёрки – кроме географии. И прозвучала сакраментальная фраза – это личное. Остальное не составляет труда продедуктировать.

– Я не хотела бы сейчас в это углубляться. Это… Ничего серьёзного. Ну, почти.

– Почти? – оводом впился Гурьев. – Ага, как интересно. Дальше, пожалуйста.

– Яков Кириллович, я не собираюсь вам всё прямо сейчас рассказывать. Вопервых, совершенно не желаю портить настроение ни вам, ни себе!

Гурьев опять повторил этот странный птичий жест – чуть наклонил набок голову. Чтото было в этом наклоне, – опасное. Опасное – не по отношению к ней, Завадской, но… Это опасное сияние уверенной силы окружало её собеседника, словно невидимый ореол. Завадской снова – в который раз – подумалось: не может же это всё на самом деле?! Она поплотнее закуталась в свой платок. А Гурьев проговорил, пряча под прищуром серебряные сполохи в глазах:

– Мне невозможно испортить настроение, дражайшая Анна Ивановна. Я вообще не человек настроения, потому что оно у меня давно и бесповоротно испорчено. Вероятнее всего, навсегда. И если бы я вздумал жить в соответствии с таковым, то не гонял бы тут у вас чаи с бубликами, а находился совершенно в другом месте и абсолютно ином качестве. Так что покорнейше попрошу обрисовать драматургию. Можно штрихами.

– Язычок у вас, – почти непроизвольно отодвигаясь к спинке своего кресла, проворчала Завадская.

– Ну да, Анна Ивановна. Ну да. Сгораю в пламени любопытства.

– Ну, хорошо, – Завадская длинно вздохнула и покосилась на Гурьева. – Сама не знаю, чем вы так на меня действуете?!

Ох, я знаю, подумал Гурьев.

– А драматургия, как вы изволили это назвать, следующая. Даша пользуется со стороны юношей повышенным вниманием. Пока им не приходится столкнуться с её… эээ… темпераментом и требованиями. Результатом является почти всегда уязвлённое самолюбие, а утешаются многие весьма одинаково, то есть похвальбой о мнимых подвигах.

– Всегда мнимых?

– Всегда, – отрезала Завадская. – Всегда. А некоторые коллеги… Эээ…

– Склонны вашу точку зрения «эээ», – Гурьев покрутил пальцами в воздухе и улыбнулся. – Огласите, пожалуйста, весь список.

– Вам весело?!

– Неописуемо, – кивнул он.

– Почему?!

– Давненько не занимался такими смешными проблемами. Всё время руки в крови по локоть, знаете ли. С удовольствием примусь за это дело, засучив рукава и подоткнув обшлага чеховской шинели.

– Яков Кириллович, – Завадская покачала головой. – Вы всегда такой?

– Стараюсь.

– Сколько вам лет?!

– А в бумагах разве не указано?

– Просто поверить невозможно. Сто лет дала бы вам запросто. Я вас ощущаю как своего ровесника, а не…

– Ну, вам я бы даже шестидесяти не дал, – чарующе улыбнулся Гурьев. – Так что сто лет – это гипербола, вероятно. Я просто мимикрирую замечательно. Итак, мы собирались перейти на личности.

– Танеч… Татьяна Савельевна Широкова, обществовед. Ну, у неё с Дашей чисто женское соперничество за умы и сердца старшеклассников, так что… Она молодая и очень интересная женщина, – Завадская снова опасливо покосилась на Гурьева. – Замужем, муж её – второй секретарь горкома комсомола. Детей нет, ну, и отношения там… Сложные, одним словом. А вот Трофим Лукич… С ним не такто уж…

– Тоже молодой и интересный? – Гурьев продемонстрировал одну из своих улыбочек.

– Если бы, – на лбу Завадской прорезалось сразу несколько морщинок.

– С этого места поподробнее, пожалуйста, – прищурился Гурьев.

– Трофим Лукич – секретарь школьной партийной ячейки. Преподаёт мало. Географию. Дети его… Не любят.