Наследники по прямой.Трилогия (СИ)

Учителя заполнили большую, светлую комнату. Когда все уселись, Завадская заняла своё хозяйское место:

– Поздравляю вас, товарищи, с началом учебного года. И позвольте представить вам нашего нового учителя литературы…

Гурьев встал, раскланялся и снова сел. Завадская заговорила о школьных делах. Шульгин изображал опереточного шпиона: насупливал брови, поминутно оглядывался и подмигивал Гурьеву двумя глазами. Гурьев слушал её вполуха, изучая своих до сей поры лишь заочно знакомых будущих коллег. Не зря же он полночи провёл накануне в кабинете Завадской, где хранились личные дела учителей и школьников. Исаак Рувимович Цысин. Математика. Ага, это Танечка. Нуну. Интереснаято она интересная, вот только полпудика жирка согнать не помешает. Позже. Маслакова нет. Важные партийные дела отвлекли наше сясество. Гурьев отвернулся и сделал вид, будто до крайности поглощён словами Завадской.

Он покинул учительскую последним. У дверей уже маячил Шульгин:

– Куришь ведь? – деловито спросил Денис, запуская руку в карман тренировочных штанов и выуживая оттуда початую пачку «Норда».

– Балуюсь, – кивнул Гурьев.

– Айда в таком разе ко мне в кубрик, подымим.

Они спустились в маленькую каморку на первом этаже, забитую спортивным инвентарём, вымпелами, кубками и всякой прочей дребеденью. Шульгин предложил гостю старый обтянутый дерматином диван, а сам взгромоздился на скрипучий стул, страдальчески вякнувший под его весом. Пудиков семь, подумал Гурьев. И улыбнулся.

– Ого, – Денис прищёлкнул языком, увидев у Гурьева портсигар и зажигалку. – Губа у тебя, однако, не дура, Кириллыч!

– Ничего, – согласился Гурьев, неглубоко, но со вкусом затягиваясь. И вдруг воткнул неумолимый, как древний, закалённый в хрустальной ледяной воде горного ручья, цуруги, ^[31]взгляд в Шульгина: – А ты вообще кто, Денис?

Шульгин поперхнулся дымом и долго смотрел на Гурьева, – секунд двадцать. Гурьев даже не мигнул ни разу. Наконец, Шульгин кашлянул и хрипло пробурчал:

– Проверяешь?

– А как же, – Гурьев откинулся на спинку дивана.

– А чего делать будем?

– Работать, Денис.

– А щасто мы что делаем?!?

– Сейчас оглядываемся. Разминаемся. А потом будем работать. Почему такой бардак тут у тебя? Лень или настроения нет?

– Ух, Кириллыч.

– Ты приберись, боцман. Глядишь, и настроение появится. Настроение – такая вещь, должно приходить и уходить, когда тебе хочется, а не ему. Улавливаешь мою мысль? – Гурьев погасил окурок в пепельнице и поднялся.

Поднялся и Шульгин:

– Есть прибраться, командир.

– Вот. Это понашему. Я понимаю, мы сработаемся. Сработаемся?

– А как же, – просиял Шульгин.

– Ну, тогда занимайся. А я пошёл к урокам готовиться – всётаки первый раз, можно сказать.

И, хлопнув Дениса по плечу и ободряюще ему улыбнувшись, Гурьев покинул «кабинет физкультуры».

Сталиноморск. 30 августа 1940

Выйдя за школьную ограду и прошагав с полсотни метров в направлении дома, Гурьев заметил «хвост». «Хвост» был явно не милицейский и не чекистский, хотя ручаться он бы на всякий случай не стал. Гурьев удивился. Этого не должно было быть. Не должно было быть никакого «хвоста». Неужели шпана, подумал он. Вот это да. Обхохочешься. Невероятно. Только этого мне не хватало.

Он замедлил шаг и сделал вид, будто никуда не торопится. Хмыреватый вьюнош, увязавшийся за Гурьевым, не отставал. Нуну, подумал Гурьев. Отрываться пока не станем, посмотрим, что дальше.

Он прогулялся по набережной, потом по Приморскому бульвару, свернул на Сталинский проспект, постоял у кинотеатра «Краснофлотец», тщательно изучив программу киносеансов. Снова вернулся на бульвар, опять профланировал по набережной. Похоже, его филер утомился и соскучился. Гурьев вздохнул и пропал.

Он умел исчезать, никуда не исчезая физически. Гурьев дождался, пока шпиксамоучка устанет метаться тудасюда, и встал перед ним, как лист перед травой:

– Огоньку не найдётся? Спички вот, – Гурьев, держа в одной руке папиросу, другой растерянно похлопал себя по карману чесучового пиджака и смущённо, обезоруживающе улыбнулся: – Дома, такое дело, забыл, наверное…

Топтунчик помялся, поозирался, посмотрел на Гурьева, невероятно правдоподобно прикидывающегося лопухом и фрайером, – он даже ростом сделался ниже, кажется, – и, снисходительно осклабившись, полез в штаны за изделиями фабрики «Сибирь», славного детища родимого Главспичпрома.

В следующее мгновение, успокоенный прикосновением гурьевского среднего пальца к точке на затылке, он уже спал, как младенец. Гурьев легко приподнял его, придерживая подмышками, поднёс к скамейке и аккуратно усадил, надвинув парню на глаза его собственную кепку. Улыбнулся нескольким мимохожим курортникам и, разведя виновато руками, – ну, перебрал пивка парнишка, день уж больно жаркий сегодня, – направился к Вере.

Не тащить же их к Макаровой, подумал Гурьев. Вот уж не было печали. Что же это за катавасия такая несуразная, а?! А тебе, дивушко, придётся мне всё рассказать, чего я не знаю пока. Ох, не нравится мне этот приморский детектив. Ох, не нравится.

Гурьев вошёл в калитку Вериной хаты и постучал в дверь. Опять жрать посадят, страдальчески подумал он. И отказаться ведь невозможно.

Ему открыла пожилая женщина:

– Здрасьте.

– Здравствуйте. Вера дома?

– Да. А вы кто будете?

– А вы всегда через порог разговариваете? – растянул губы в улыбке Гурьев, хотя улыбаться ему вовсе не хотелось.

В этот момент из кухни показалась Вера, на ходу поспешно вытирая руки о передник. Увидев в дверном проёме Гурьева, она на мгновение остолбенела. Опомнившись, всплеснула руками:

– Мама, что же вы человека на пороге держите?! Это же Яков, я вам говорила!

С лица Вериной матери исчезло выражение настороженности:

– Ах, Господи! И как сразуто не догадалась… Ну проходите же, Яков… по батюшкето вас как?

– Не надо по батюшке, – отмахнулся Гурьев и шагнул в дом.

Вера провела его в горницу, усадила:

– Я тебя сейчас накормлю, чем, как говорится, Бог послал. И не возражай. Я так рада, что ты пришёл. Катюша! Катюша! Иди сюда!

Девочка появилась на зов. Увидев Гурьева, засмущалась, прошептала «здрасьте» и умчалась опять. Гурьев улыбнулся:

– Надо же, вспомнила. Не болеет?

– Нет, слава Богу. Ты посиди, я на минутку, – Вера выбежала на кухню, и до Гурьева донеслось взволнованное перешёптывание женщин.

Вскоре она снова появилась в комнате:

– Сейчас борща вот… Настоящий, как положено, ложка не шевельнётся. И хлеб домашний у нас, мама сама печёт!

– Спасибо. Мне просто чай, и достаточно.

– Потом и чай будем пить, обязательно!

– С пирогами? – улыбнулся он. – Теми самыми?

– Конечно!

– Сдаюсь.

Кормили Гурьева так, словно он последний раз в жизни ел. Вера с матерью смотрели на него… Ох, ну что ж вы так на меня смотритето, как будто я Спаситель собственной персоной, мысленно вздохнул он. Покончив с борщом, отодвинул от себя тарелку:

– Теперь неделю поститься буду.

– Ну, вот. Если бы я знала, что ты придёшь…

Гурьев в изнеможении откинулся на спинку стула:

– Могу себе представить.

Женщины засмеялись. Вера отправила мать с посудой на кухню. Гурьев достал папиросы:

– Позволишь? – Вера кивнула, и секунду спустя сильный аромат табака поплыл по комнате. – Рассказывай.

– Что же рассказыватьто, Яша. Денег твоих нам ещё на год хватит…

– Да забудь ты про эти деньги, – махнул рукой Гурьев. – Заладила, право слово. Ты что делать умеешь, Веруша? Или домохозяйкой была?

– Нет, – Вера отрицательно качнула головой, и Гурьев вдруг увидел: она совсем молода – лет двадцать пять ей, не больше.

Выдать бы тебя замуж, подумал Гурьев с тоской. Потому что вкайлили давно твоего Серёженьку, лоб зелёнкой намазали и в землицу вкайлили…

– Нет, – повторила Вера и улыбнулась чуть смущённо. – Я парикмахер. Мужской мастер. Женские причёски тоже могу, конечно же, но специальность у меня мужская.