В третью стражу. Трилогия (СИ)

   Последние слова он произнес по-русски, и Кайзерина, несмотря даже на общее нездоровье, поспешила переспросить:

   - Что вы сказали, месье Тревисин?

   Вообще-то лейтенант из 14-й интербригады Алекс Тревисин был русским и совсем этого не скрывал. Однако, прожив много лет во Франции и даже послужив в Иностранном легионе, о чем сам рассказывал Кайзерине третьего дня, говорил по-французски почти без акцента.

   "Ну, да, он же белый офицер, - напомнила себе Кейт. - Наверняка знает французский язык с детства. Гувернантки, то да се..."

- Что вы сказали, месье Тревисин? - переспросила она

.

   - А я думал по-болгарски то же самое... - смутился Алекс.

   Вообще-то ему было под сорок, и имя Александр - да еще и по-русски, с отчеством - подошло бы Тревисину куда больше, но все - здесь, в госпитале, - называли его на французский манер Алексом, и он, разумеется, не возражал. Привык, должно быть, за столько-то лет!

   - Алекс, - через силу улыбнулась Кейт. - Я же вам уже объясняла, я австриячка, а никакая не болгарка.

   - Извините! - вполне искренне расстроился Тревисин, но Кейт отчего-то показалось, что Алекс лукавит. Он был не прост, этот белогвардеец, сражавшийся теперь в Испании против националистов. Совсем непрост, и возможно, не столько специально, сколько по привычке все время проверял вся и всех. Но, в любом случае - права она или нет - с ним стоило держать ухо востро, ведь как узнать, на кого он по-настоящему работает?

   - Извините!

   - Не за что, - еще раз попыталась улыбнуться Кайзерина. - Помогайте!

   Она всерьёз оперлась на предложенную руку, и пошла с Алексом к асьенде. Тревисин заметно прихрамывал - последствия ранения под Заморой во время атаки 14-й интербригады, но уже шел на поправку. А воевал он, что любопытно, в том самом батальоне "Марсельеза", командиром которого при столь драматических обстоятельствах стал ее знакомец по ранней осени в Барселоне - капитан Натан.

   Однако ей сейчас было не до ассоциаций и аналогий: плечо разболелось, голова кружилась, перед глазами - мелькали черные мухи. И даже капли дождя, падавшие на лицо, никак не могли "пробудить" Кейт от овладевшего ею морока. Она то задремывала на ходу, то приходила в себя, вздрагивая и окунаясь в одолевавшую боль. Да и Тревисин, понимавший, без сомнения, в каком она находится состоянии, оказался тверд и последователен в желании с миром доставить Кайзерину на место, то есть, в госпиталь, в палату, на койку...

   За четверть часа они доковыляли - с остановками и отдыхом - до ее "кельи", и, благодарно посмотрев на спутника, Кейт опустилась на кровать и потеряла сознание.

   Глава 9.

По ту сторону добра и зла

   1.

Раймон Поль, Барселона, Испанская республика, 14 января 1937

,

после полудня

   Летели через Марсель, но на побережье бушевала гроза, и вылететь в Барселону сразу же после заправки не удалось. А потом стало поздно, поскольку ночные полеты в Испанию, где, между прочим, шла война, не практиковались. Гражданскими летчиками не практиковались. А так что ж... Но они не были военными, а потому заночевали в Марселе, и ранним утром - как раз утих дождь, и небо немного очистилось - "рванули на юг". На юго-запад, разумеется, но кто будет придираться!

   А в Барселоне... Ну, в принципе, затем они и летели в Испанию. Первый концерт дали уже в полдень. И никакой сиесты, что характерно! Впрочем, на дворе зима, и всю прошедшую неделю лили дожди. На городских улицах сыро и холодно, небо пасмурное, настроение - мрак, но Виктория собралась - а это и само по себе чудо, на которое стоило посмотреть, хотя и не многие сподобились, - и вышла на сцену старого варьете на Рамблес. Вышла, посмотрела в зал и... улыбнулась. Зал взорвался аплодисментами, а она запела "Одна под дождем" - новую песню из нового фильма, так славно перекликавшуюся с ее первым шлягером про танец под дождем. Как и следовало ожидать, Виктория была великолепна, и зал буквально знобило от любви и восторга, хотя большинство зрителей были в форме и при оружии. О чем им, казалось бы, думать кроме войны и смерти? Впрочем, вели они себя вполне целомудренно: и коммунисты, и анархисты, и "прочие все" боготворили Викторию, дружно забыв о партийных разногласиях, и чуть что, начинали скандировать: "La rubia Victoria! La rubia Victoria! La rubia Victoria!" И она расцвела на глазах, впитав восторг толпы, и "поднялась" еще выше, туда, где речь шла не о голосе уже или внешности, а о душе и Даре. И "Бела Чао", которую они с Раймоном с октября тридцать шестого готовили специально для Испании, прозвучала так, что просто с ума сойти!

   Аплодировали стоя, свистели, вопили, что-то неразборчивое скандировали... Бросали цветы, их оказалось неожиданно много, и даже пару раз - из-за полноты чувств, наверное, выстрелили в потолок.

   - Как я тебе? - спросила Виктория в авто по дороге в отель.

   - Грандиозно! - совершенно искренне ответил Раймон, поднося огонь зажигалки к сигарете в мундштуке черного янтаря.

   "Довольно стильно и настолько же дорого... - усмехнулся он мысленно, наблюдая за тем, как закуривает Виктория. - Соревнование с "Кузиной Кисси" продолжается..."

   - Да, неплохо получилось... очень эмоциональная публика... "сопереживательная"... У тебя, кажется, есть НЗ, ведь так?

   - У меня есть НЗ, - вздохнул Раймон, но все-таки достал из кармана пиджака фляжку и передал ее Виктории.

   Он - насколько это вообще возможно - контролировал количество выпитого, и вроде бы, не без успеха. Однако карьера звезды и дивы - опасная стезя. Это ему и Шаунбург - как специалист - объяснил, да и сам Раймон когда-то давно, в прежней жизни, читал. Тогда, например, когда после армии заинтересовался химией наркоты... и биохимией тоже. Процессы творчества, особенно у певцов и актеров, приводят к выбросу огромных порций адреналина и эндоморфинов... Там вообще такая дикая химия бурлит, что хоть святых выноси. Вот алкоголь и вписывается... Удачно, надо сказать, вписывается, но Раймон был не только автором песен дивы и ее главным импресарио, он ее еще и любил, а потому бдил, "хватал и не пущал". Выходило не без трений, но пока вполне успешно и даже мирно. Во-первых, потому что Виктория и сама не дура и все прекрасно понимает, а во-вторых,... Во-вторых, ему хотелось надеяться, что его мнение ей отнюдь не безразлично.

   - Что дальше? - спросила она, отрываясь от фляжки.

   - Обед со звездами первой величины, - улыбнулся Раймон, принимая емкость и пряча ее в карман от греха подальше. Самому ему в свете нынешних планов пока лучше было не пить вовсе или пить одну воду.

   "Еще успеют

напотчевать

..."

   - А почему не ужин? - удивилась Виктория. - Я же еще в шесть выступаю... На полный желудок? Не пойдет!

   - Ешь меньше, - предложил Раймон, а что еще он мог ей предложить?

   "А еще лучше, не пей вина... "

   - Так что там с ужином? - настаивала Виктория.

   "Вот же настырная!"

   - Да, с ужином все как раз просто, - вздохнул Раймон. - Ужин в твою честь дает великий и ужасный Дуррути, который сейчас здесь самый главный, но, в основном, потому, что у него под рукой все крупные военные и полицейские силы провинции. Диктатор Каталонии - никак не меньше.

   - Постой! - снова удивилась Виктория. - Он же, вроде, анархист?

   - Анархист не бранное слово, - возразил Раймон, вспомнивший вдруг по ассоциации "Оптимистическую трагедию". - Это всего лишь определение принадлежности к одной из легальных политических партий. И ФАИ, мон шер, ничуть не уступает ИКП, во всяком случае, здесь, в Барселоне.

   - Значит, он дает нам ужин, - кивнула Виктория.

   - Нет, - улыбнулся Раймон. - Дуррути дает ужин в честь тебя, а все остальные приглашены заодно.