Наследники по прямой. Книга первая.

Гурьев разрешил себе поспать на час больше - подъём не в пять, как обычно, а в шесть. Окончательно проснувшись, позвонил Широковой:

– Сегодня заканчивается твой больничный, Танечка, - с некоторой доли издевки сказал он в мембрану микрофона. - Приходи на работу, всё, в общем, закончилось. Новая метла, что вместо Коновалова, ещё по тебе пройдётся крупным наждаком, но ты не волнуйся - добрый волшебник товарищ Гурьев держит руку на пульсе событий.

– Яшенька…

– Всё-всё, слюни и сопли - это потом, при случае. Давай, займись делом. Я в школе до трёх сегодня. Целую ручки, - он повесил трубку, не дожидаясь окончания Татьяниных излияний.

Едва он переступил порог Ароновых хоромин, Даша кинулась ему на шею:

– Гур! Гур…

– Ну, ну, - он тихонечко отстранил девушку, покачал головой, улыбаясь. - Не надо из меня героя делать. Не надо. Всё, в общем, нормально.

– А Ферзь? - тихо спросила Даша.

– Какой ещё Ферзь?!

– Гур. Я знаю. Что с ним?

– Он там, где ему следует быть, - спокойно и бестрепетно глядя в глаза девушке, ответил Гурьев, вспоминая, как знакомо дрогнули в ладонях рукояти Близнецов. - И это всё, что тебе следует знать. Пожалуйста, дивушко. Пожалуйста.

– Ты убил его. Приговорил - и убил, - ответила Даша. - Я знаю. А ты знаешь, что чувствует человек, когда из-за него погибают люди? Ведь ты знаешь это, Гур. Правда?

– Знаю, дивушко. Если тебе станет от этого легче, знай: я убил его в бою. Не безоружного. И то, что я убил, давно, очень давно, не было человеком. Тебе не о чем переживать - это правда. Я никогда не лгал тебе - не лгу и сейчас.

– Не лгал - но и всей правды не говорил.

– Никто не знает всей правды.

– Никто, - согласилась Даша, опуская голову. - Никто. Это же ужас, Гур. Ты. И ещё - столько людей. Вокруг меня. Из-за меня. Что же будет, Гур?! Как же я смогу вам всем это вернуть?! Отплатить?! Разве я смогу?!

А ведь это - только начало, подумал он. Только начало. И проговорил, беря в ладони Дашино лицо:

– Я тебя научу, дивушко. Обещаю.

Около часу дня в школе появился недоспавший, но деятельный и озабоченный, Шугаев. Маслаков, увидев, как тянется перед Гурьевым человек в форме лейтенанта госбезопасности, похоже, осознал, что конец света в одной, отдельно взятой, местности, уже наступил, - выражение морды на заднице, во всяком случае, было именно таким. Что же касается всех остальных - их, вероятно, и появление наркома товарища Меркулова с докладом не слишком-то удивило бы. Гур Великолепный - что ещё к этому добавишь?!

– Вы напрасно так бегаете, Анатолий, - мягко укорил Гурьев лейтенанта. - Вы учитесь связью пользоваться. Позвонили бы - я бы зашёл.

– Да вы что, Яков Кириллович, - запротестовал уполномоченный. - Да мне вас и тут беспокоить неловко! И вообще, на машине же я…

– Вот в школе меня как раз и не нужно беспокоить, - улыбнулся Гурьев, возвращая лейтенанту папку с просмотренными и подписанными протоколами. - Дети уже меня и так на руках носят, а после столь явно обозначенного пиетета доблестных органов к моей персоне совсем с катушек съедут. Так что если какие вопросы - звоните, телефон знаете.

– Я вас ещё что спросить хотел, Яков Кириллович, - сказал Шугаев, прикрывая ладонью растягиваемый зевотой рот. - Извиняюсь. Не выспался… Насчёт гражданки Широковой с кем можно переговорить? Она же тут работала?

– Что значит - работала? - Гурьев, чувствуя, как поднимается адреналиновая волна, воткнул в лейтенанта взгляд, от которого у Шугаева волосы зашевелились на голове. - Что с ней?!

– Так… У подъезда… Часов девяти около…

Кто, кто ещё, в бешенстве подумал Гурьев. Я уже предупреждал - не сметь касаться моих женщин. Я предупреждал - или нет?! Я ничего не почувствовал. Ничего. Я ничего не чувствую. Не чувствовал к ней - поэтому?! Поэтому. Я виноват. Я.

– Подробности.

– Так мне буквально перед отъездом к вам доложили же. Коновалов фамилию назвал, я потому и сопоставил… Ножевое ранение в шею, Яков Кириллович, - успокаиваясь, договорил Шугаев. - Летальный исход - без вариантов. А Вы…

– Свинцов, - Гурьев зажмурился на миг. - Свинцов. Ферзь. Из преисподней достал, нежить. М-м, - он схватился за щёку, как от внезапной зубной боли. - Поднимайте людей, Анатолий. Всех, всех, милицию, моряков тоже, автобусная станция, вокзал, пристань, - не мне вас учить. Быстро, быстро.

Шугаев подорвался было бежать исполнять - к машине, но Гурьев остановил его - как арканом:

– "Касатка" в кабинете физкультуры, - тихий, тихий как всегда, голос. - Учитесь работать со связью, Анатолий. Невозможно быть сразу везде. Идите за мной.

Завадской ничего - пока - не сказали. Даша сидела напротив Гурьева на шульгинском диванчике, комкая в пальцах совершенно сухой платок, - осунувшаяся, с заострившимся носиком, только на скулах румянец пятнами горит, и - ни слезинки не проронила, глаза сухие, чёрные.

– Дивушко, - мучаясь от невозможности найти нужные, единственные слова, проговорил Гурьев. - Ну, перестань. Перестань. Пожалуйста.

– Из-за меня. Всё - из-за меня! Никогда, никогда не прощу. Никогда.

– Даша. Ну, хватит же. Хватит.

– Это всё из-за меня. Из-за меня. Это я, я во всём виновата. Я должна была умереть, Гур. А ты - ты меня спас, - а скольких не спас, пока меня спасал?! Гур, Гур, что же это такое?!

– Это цена, - он заслонился ладонью, не давая Даше встретить его взгляд. - Его поймают. Я обещаю.

– Что? Что это изменит?! Даже если ты его накажешь… Убьёшь?! Ничего. Ничего, Гур. Совсем ничего… Я не смогу расплатиться. За всё - вот за это?! Не смогу, не смогу…

Сможешь, подумал Гурьев. Сможешь, дивушко. Кажется, я уже знаю, как.

– Тань… Татьяна… Савельевна. Как же так?! Я на неё… злилась. Я… Гур. Ей там… холодно?

– Я не знаю, Даша. Не у кого спросить. Никто ещё не возвращался с той стороны. По-моему, там вообще ничего нет. Ничего - совсем.

– А ты… не чувствуешь?

– Нет.

– А можно… Пусть её оденут… Потеплее. Я знаю, я знаю. Ужасно глупо. Можно?

– Всё, что велишь, дивушко.

– Велю? Как это - велю?!

– Потом. Потом. Не сейчас. Что мне с ним делать?

– С кем?!

– С этим. Ты знаешь.